Жилось Акиму не в радость. Дни проходили серые, скучные. Уж кто выручал его, так это непоседливая Марфа. Она частенько навещала его: то огород поможет вскопать, то убрать картофель. Когда-то она не скрывала своей боязни, что ее сын пошел служить на границу. «Там пули что осы летают», — сказывала она. А теперь Василий стал прапорщиком и когда приезжал домой на побывку, Марфа наряжалась в костюм, прикалывала к блузке золотую брошь, которую ей подарила мать на свадьбе, и горделиво шагала по улице с сыном. А уезжал сын, она через два-три дня приходила к Акиму и жаловалась, что скучно ей без внука.
«У нее и сын, и дочь, а я один, как березка в поле», — завидовал Аким.
Рубцов свернул сеть, бросил ее в мешок и собрался было уже идти, как появилась Марфа. На ней платье из голубой шерсти, белая с красными цветочками косынка.
— Акимушка, доброе утро! — воскликнула она. — А я к тебе…
Аким бросил мешок, подошел к калитке, отворил ее, чтобы Марфа вошла во двор.
— Ты чего это, соседушка? — спросил он. И вдруг у него мелькнула в голове предательская мысль: «Вот если бы не было у нее Павки, сразу бы женился…»
— Чай, забыл, да? Моя Зоя закончила институт. Диплом получила. Я так рада, так рада, что и не высказать тебе. Вечеринка у нас… Придешь, а?
«Ну вот и твоя Зоя нашла свою судьбу, а ты Петра моего кляла», — подумал Аким. А вслух сказал:
— На рыбалку я собрался. Ты, Марфа, не серчай.
Она не обиделась. Сердце подсказало Марфе, почему Аким не хочет быть на вечере у ее дочери. Зою-то обманул Петр. Ох, как обманул! Но и его кара настигла…
— Я тебя понимаю, — тихо отозвалась Марфа. — Но разве моя вина в том, что Петр не взял Зою в жены? Может, и жил бы еще…
— Не надо, Марфа… Во мне любовь к сыну давно угасла. Вырвал я ее из своего сердца…
Мимо двора вдоль забора прошел дед с мешком за спиной. Серко зарычал.
— Лежи смирно! — прикрикнул на пса Аким. Ему хотелось, чтобы Марфа скорее ушла. Ведь не раз просил ее не трогать Петра, так нет же, снова защебетала. Но Марфа все стояла, о чем-то размышляя. И, чтоб сгладить свою неловкость, Аким спросил: — Павка-то где?
— Дома. Нога у него ноет. Видно, от осколка. И как он угодил на мину? Не одну сотню этих «лепешек» на войне обезвредил, а та, что нашли в балке, где пахали, укусила Павку. Ну, скажи, Аким, где справедливость? Павка трижды лежал в госпитале, горел в машине, тонул в речке… Сколько выпало на его долю! Потому и вся голова белая, словно мукой кто посыпал. А тут эта мина…
— Могло и убить… — поддакнул Аким. — Так ты, Марфа, поглядывай на мой двор. Я тебе свежей рыбки принесу.
Марфу позвала дочь, и она ушла.
Аким сел на приступок крыльца и мысленно перенесся на далекое Северное море, куда пять лет тому назад ездил «хоронить» сына…
Солнце поднялось высоко, лучи его палили нещадно. Акима потянуло в сон. Он привалился спиной к столбу и задремал. Очнулся от громкого лая Серка. Аким поднялся, хотел было открыть калитку, но какая-то женщина с мальчиком лет пяти, одетым в серые брючки и такую же серую кепку, сноровисто открыла щеколду и смело вошла во двор. Женщина — черноглазая, с лицом светлым, как на картинах русских художников, с косами за спиной. Мальчик что-то бросил собаке.
— Петрусь, не балуйся, а то укусит! — и поглядела на Акима: — Гостей принимаете?
— Ты кто будешь, дочка? — спросил Аким затаив дыхание.
— А вы на моего сынка поглядите, — она мягко улыбнулась.
Аким поглядел на малыша и закаменел. Как похож на Петра! Открытый прямой лоб с копной волос на голове, шустрые, слегка настороженные глаза, ямочка на подбородке. С ребенка Аким перевел взгляд на его мать. Лицо ее вдруг обрело какую-то внутреннюю непроницаемость, вроде как судорога его свела. Но вот тонкие губы женщины дрогнули, лицо приняло веселое выражение.
— Ну, похож? — тихо спросила она.
— Ты… ты и есть Ольга? — с трудом выдавил Аким, все еще не веря, что женщина и есть жена его сына Петра. Бывшая жена…
— Да. А Петя — ваш внучек… — Она хотела сказать еще что-то, но вдруг шагнула к Акиму, приникла к его могучей груди головой и заплакала. — Нет у нас ни мужа, ни отца. Утонул Петька в этом проклятом море…
Аким ласково провел по ее голове широкой ладонью.
— Я давно ожидал тебя, Ольга… Рад, что ты приехала, моя милая невестушка. Ну, ладно, пойдем в дом. Пете, чтоб не мешал нашему разговору, я дам мяч. Пущай во дворе кувыркается. Серко его не тронет…
Сидя в комнате на старом расшатанном стуле, Ольга вытерла платком красные глаза.
— Никак не могу забыть Петра. — Ее тонкие длинные пальцы нервно комкали платок. — Этой осенью собираюсь поехать в Синеморск к рыбакам. Буду просить начальство, чтобы ему памятник поставили. Не для меня… Для сына. Пусть знает, что его отец не зря погиб…
У Акима от этих ее слов мороз по коже пробежал. С его губ едва не сорвалось: «Предатель Петр, а не герой!..» Он поглядел в ее лицо, и такая жалость пробудилась в нем к Ольге, что на сердце защемило. Хотелось тут же обнять ее, хоть как-то утешить. Но он сидел не двигаясь. В ее больших голубых глазах затаилась печаль, и ничего не мог сделать Аким, чтобы рассеять в ней эту печаль. Он и в себе-то не мог подавить страха: ведь не знает Ольга, чем кончил ее муж, а говорить Акиму ох как боязно.
Глаза Ольги забегали по комнате, она что-то искала, потом остановила их на хозяине.
— Попить бы воды… во рту пересохло…
— Может, молока? — тихо спросил Аким. — В погребе оно, я мигом достану…
— Нет уж, воды дайте…
Аким поднялся со стула и, пошатываясь, шагнул в коридор, где стояло ведро с водой. Черпнул железной кружкой. Ольга жадно выпила, вернула ему кружку.
— Любила я Петра так, что порой и разум мутнел. И он жить без меня не мог… Про вас часто рассказывал: и как вы на море врага били и как в десант ходили… Пуля-то небось все еще сидит под бедром?
— Она мне не мешает, и я ей тоже, — усмехнулся Аким. — Прошлое чего вспоминать? Одна тоска на душе. А война… — он замялся на секунду, — война разве мне одному душу перепахала? Я-то живым домой вернулся, а мои дружки, земляки, значит, с которыми вместе в школе учился, полегли как один. Все семь дружков! Один погиб под Ростовом, другой наскочил на мину и ничего от него не осталось, третий сгорел в танке… А вот Гриша, брат моей соседки Марфы, разведчиком был. На самолете его в тыл врага забрасывали… Схватили фашисты где-то под Минском и повесили. Жена осталась с двумя малышами… Потому Марфа за сына своего переживала, когда ушел тот служить на границу. А Васька-то прапорщиком стал.
— У каждого свое, — заметила грустно Ольга. — Мой Петр без моря и жить не мог. Мечтал покорить океаны, да судьба не выпала ему…
— Не надо об нем… — еле слышно попросил Аким. — Душа горит…
— Вам своим сыном гордиться надо, погиб как герой. Потому и памятник желаю для него просить. А если начальство не пойдет на такое дело, тогда я сама… Денег соберу, а своего добьюсь. Вы небось пожелаете мне помочь?
— Ты насчет памятника не надо… Не понимаешь, что ли? — глаза у Акима повлажнели.
— Что понимать-то? — удивилась Ольга. — Петр был лучшим штурманом на траловом флоте… Ох и тяжко мне жилось эти годы, Аким Петрович, — призналась Ольга. — Больная мать на руках… Я весь день на почте… А мне хоть бы одно письмо пришло… Ни от вас, ни от рыбаков. Даже капитан «Кита» Петр Кузьмич забыл меня. Горе, оно сближает людей, а у меня получилось наоборот.
Аким встал, прошелся по комнате. Слова Ольги жгли его душу.
— Я вся слезами изошла…
Аким, остановившись у стола, на котором стояла тарелка с яблоками, тихо обронил:
— Не в слезах дело, Олюшка…
— А в чем?
— В нем самом, в Петьке, дело. Так-то, голубка…
Аким решил раскрыть правду невестке, но не знал, как к такому разговору подступиться.
— А чего ты плачешь, Ольга? — голос Акима стал строгим. — Это же к тебе Петька торопился? На день рождения… Капитан «Кита» Капица прямо заявил, что ты виновна в его гибели. Что, не так?
— Может, и так… — глухо отозвалась Ольга.
— Потому и не стал я искать тебя, — признался Аким. — Откуда мне знать было, что дите у тебя от Петра народилось?
— Разве Петр Кузьмич не сказал? — удивилась она. — Я ведь ему во всем созналась… А Петру не успела открыться…
Аким царапнул ее взглядом.
— Не дело это, Ольга… Ох не дело!.. Сколько лет молчала? Небось злость тебя скрутила? Неужто не могла раньше приехать?
— Не могла…
— Почему так?
— Вас боялась… — Ольга подошла к тумбочке, над которой висели фотокарточки, и стала разглядывать их. — Вы же сами говорите, что погиб он из-за меня?
— Разве знаешь, где тебя беда подстерегает? — вздохнул Аким. — Я вот был на фронте. Трое нас сидело в блиндаже. Снаряд угодил в самый верх. Двоих насмерть, а меня даже осколком не задело. Чуток землей присыпало… Вот ты жена Петьки, скажи, что его погубило?
— Горячий он был не в меру, в самое пекло лез…
— А я полагаю, не в этом суть, — решительно возразил Аким, чувствуя, как напрягается все тело. — У меня нет от тебя тайны. Трусость Петра сгубила. Это же надо… Самое святое предал — Родину. Веру в нашу жизнь предал! А кому нужна жизнь без веры? Нет, Олюшка, трус Петр, потому и сбежал…
— Куда сбежал? Он же утонул…
— Утонул, да? — спросил Аким, прищурив глаза.
— Так я же хоронила его на море, венок бросала. Начальник порта даже сказал, что Петр Рубцов был рыцарем моря! Нет, я вас не понимаю.
— Я тебе что скажу, — начал Аким, чувствуя, как горький ком подкатил к горлу. — Вон ружье на стене видишь?
— Вы о чем, Аким Петрович?
— Я Петьку и порешил из него… — скорбно признался Аким.
— Что?!
— Из этого вот ружья Петьку…
Ольга не сразу поняла его слова, а когда осмыслила, то побелела, губы у нее подернулись чернотой.
— Вы его из ружья? — задыхаясь, выдавила она. — Нет, этого не может быть! Родной отец — и вдруг убил сына… Что вы говорите! Ведь Петр утонул в море!