След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время — страница 87 из 140

Де Сталь давно пыталась отменить нелепый пункт устава, семь раз с 1910 по 1920 год она ставила вопрос на голосование, но ни разу не получила большинства. В итоге “Эвро” тихо старела и слабела. Все-таки, пока Трогау и она были живы, группа тоже жила, оба они делали всё мыслимое, чтобы программа-максимум “Эвро” была выполнена.

Революция и Гражданская война – “Эвро” считала их главными испытаниями, через которые стране предстояло пройти, – свершились, теперь Россия имела право возглавить силы добра и начать долгую-долгую битву, решающую битву в истории, которая, как сказано в Апокалипсисе, должна будет завершиться конечной победой над силами мирового зла и торжеством праведных. Де Сталь знала, что в грядущей битве душа человека очистится, освободится от первородного греха, человек оставит, отвергнет всё злое и снова возвратится к Богу, снова, на этот раз навечно, соединится с Ним.

Надежды, возлагаемые “Эвро” на революцию, оправдались: разрушив до основания старое общество, многократно перемешав всех и вся, сделав так, что люди, бывшие наверху, оказались низвергнуты в самый низ, в ад, в бездну, а их место заняли другие, без роду и племени, она не только безмерно обогатила опыт народа; голод, холод, холера, тиф, расстрелы заложников, убийства братом брата, сыном отца стали частью нормальной, обыденной жизни; но самое важное – она освободила нас от прежних правил и условностей, показала необязательность, иллюзорность, потрясающую, ни с чем не сравнимую хрупкость старого мира – ведь он рухнул в один день, потрясающую непрочность тех уз, которые держали в заточении мозг гения и его душу, говоря: “это можно, а это забудь, это нельзя никогда ни при каких обстоятельствах”.

И вот гений, теперь зная, что он сильнее общества, что он на всё имеет право, – раскрылся, вышел на свободу. То был праздник, фейерверк, настоящая вакханалия гениальности, но, к несчастью, большевики не сумели ею воспользоваться. Занятые борьбой за власть, они даже не заметили, что гении умирают от болезней, от голода: в разруху им и детям приходится труднее всего; еще хуже, что тысячи их собратьев без всякой необходимости – просто потому, что, как говорили в ЧК, высовывались, не сидели тихо, – были расстреляны. И уж совсем непростительно, что революция выпускала или даже насильно высылала гениев из страны; это было предательством, настоящей диверсией против сил добра.

Пытаясь спасти то, что еще можно было спасти, де Сталь с января 1918 года буквально бомбардировала ЦК и Совнарком письмами, обращалась и лично к Ленину с требованием принять меры. С ней как будто соглашались, говорили, что положение и впрямь нетерпимое, но всякий раз находились более неотложные вещи. Она уже стала отчаиваться, однажды даже сказала Трогау, что никого ни о чем просить больше не будет, сил у нее нет.

Лишь в 1922 году Ленин неожиданно сам позвонил ей домой и сказал, что если у нее есть конкретные соображения о создании Института природной гениальности, они готовы их заслушать через неделю на очередном заседании Совнаркома. Но, добавил он ласково, пускай не обольщается: шансов немного, и не только по причинам финансовым, – есть идеологические возражения. Все-таки он постарается ее поддержать, Сталин тоже говорил, что будет голосовать “за”.

Обоснование и проект устава Института были подготовлены де Сталь и Трогау буквально в три дня. Они писали его день и ночь, и, несмотря на последующие пертурбации, тот экземпляр, как ни странно, сохранился – в больничной библиотеке он есть. По внешнему виду, да и, так сказать, по начинке, он мало отличается от других подобных документов, и сейчас трудно представить, какое возмущение вызвал поначалу сам Институт. Обоснование состояло из следующих частей: преамбулы (где после слов о форсированной индустриализации утверждалось, что катастрофическая нехватка гениев неминуемо приведет ее к срыву и поставит революцию на грань гибели). Далее отмечалось, что государству необходимы научные критерии гениальности, оно не может больше довольствоваться такой глупостью, как «нравится / не нравится», «плохо / хорошо», а должно знать точно, симуляция ли это таланта – ее будут устанавливать, как суд устанавливает симуляцию невменяемости, – или что-то настоящее. Ясно, сколько денег могло бы быть сэкономлено тогда на одном искусстве.

Следом шло объяснение самого феномена гениальности. Трогау и Сталь писали: нельзя смотреть на душевные болезни, любые другие виды патологии как на нечто целиком вредоносное; это взгляд врачей, которые подходят к гениям, словно к обыкновенным людям или, вернее, словно к обыкновенным больным. Мы должны рассматривать патологию диалектически, видеть положительные ее стороны. Всегда помнить, что гений есть результат скрещивания двух биологических линий; в одной накоплено огромное количество гипостатической энергии, называемой в просторечии одаренностью: это еще не сама гениальность, а ее потенция; для того, чтобы гений раскрылся и энергия высвободилась, необходим механизм ее выявления, как бы спусковой крючок. Им и становится патология, которую гений наследует от другого своего предка. Нормальный аппарат сознания, подчеркивали Трогау и Сталь, – тормоз гениальности. Как всякая норма он противен ненорме. Творческий процесс вообще вне сферы ясного сознания, всё приходит оттуда, откуда и бред. В заключении формулировалась цель института: не дать гению пройти непризнанным и неиспользованным, найти его, понять, раскрыть, а затем планомерно развить.

Работу предполагалось разбить на ряд этапов и направлений; на первых порах главное – изучение всех вопросов, связанных с гениальностью, и научная экспертиза, тестирование как самих гениев, так и их творений; причем особое внимание, настаивали де Сталь и Трогау, следует уделить тем из них, кто из-за недостатка образования или по другим причинам не может проявить свою гениальность. Это огромный резерв, настоящий Клондайк, отмечали они. На выставках, в музеях, в редакциях журналов и издательствах, на конкурсах технических изобретений каждый год скапливается неимоверное число образцов патологического творчества; многие, очень многие из них созданы гениями, и наша задача – не позволить им пройти незамеченными и кануть в Лету.

Другой резерв – сны, видения, состояния гипноза, транса, аффекта, истерики, разного рода галлюцинации; в них, писали Сталь и Трогау, в самом чистом, самом совершенном виде содержится то, что принято называть гениальностью; иногда достаточно одного-единственного сна, чтобы перевернуть наше представление о Вселенной. Экспертиза, анализ того, что является гениям в снах и видениях, уже оправдает существование Института.

Третий резерв – тюрьмы и клиники для душевнобольных. В подобных местах, отмечали де Сталь и Трогау, всегда скапливаются одаренные люди, поэтому естественно, что данные учреждения тоже войдут в сферу интересов ИПГ. Зная законы творческой патологии, государство займет иную позицию в отношении анормальных, часто асоциальных проявлений психики гения, перестанет бросать такого рода людей на каторгу или запирать в сумасшедшие дома; напротив, передаст их ИПГ, где они будут творить на благо общества.

В связи с этим, хотя и не только, Сталь и Трогау предложили создать при ИПГ интернат на сто коек и специальное учебное заведение на двести воспитанников. Интернатские койки должны были занять пациенты психдомов и зеки, а также те, в сущности, немногочисленные гении, которые, всё беря из себя, могли творить лишь в тепличных условиях. Подобные экземпляры, пояснил на Совнаркоме Трогау, как правило, стараются вести замкнутый образ жизни и очень редко общаются даже с себе подобными. Были койки и для гениев с воли: ослабевшие от голода, холода и болезней, в интернате они могли бы оправиться и прийти в себя. В школу при ИПГ де Сталь думала отбирать исключительно вундеркиндов.

В штатном расписании Института значился и экспериментальный отдел для проверки разнообразных средств стимуляции патологии, среди прочего – искусственным образом вызванные трагедии, потрясения, боль, голод, холод, смерти близких – словом, всё, что дало бы возможность, способствовало бы высвобождению накопленной гением созидательной энергии. Впоследствии, расширяясь, ИПГ должен был стать ядром целого комплекса институтов с задачей полностью раскрыть способности, заложенные в человека природой, в частности, достичь всех видов гениальности, включая вечную молодость и бессмертие.

Как я уже говорил, проект не вызвал на Совнаркоме возражений и был легко утвержден, однако Трогау и Сталь радовались рано: уже через год оппозиция ИПГ среди партаристократии – старых подпольщиков и революционеров – была такая, что, казалось, Институт обречен. Началось со спецшколы для вундеркиндов, которую де Сталь и Трогау считали простым довеском к институту. Едва она появилась, по партии поползли слухи, что именно из ее выпускников будут заполняться вакансии в высшей номенклатуре. Кто их запустил – неизвестно; один раз Ленин на закрытом совещании действительно сказал нечто подобное, но то была случайная оговорка.

Раньше у ИПГ не было врагов, наоборот, все стремились ему помочь, поддержать, ведь не было ничего: ни здания, ни оборудования, ни денег – вокруг разруха, голод. Де Сталь этим пользовалась, иначе поставить Институт на ноги было, конечно, немыслимо.

Известно, что дареному коню в зубы не смотрят, но однажды в разговоре с Трогау она обмолвилась, что, похоже, на них глядят, как в прежние времена на воспитателей наследника престола. Но прозрения у них были не часты. Что помощь не бескорыстна и каждый, кто хоть что-нибудь сделал для ИПГ, уверен, что имеет право на благодарность, Трогау и Сталь вообще не приходило в голову. То был не редкий случай, когда умные, обычно всё понимающие люди напрочь не замечают происходящего кругом. Намеки, которые им делались, были весьма прозрачными, однако де Сталь и Трогау больше года ничего не видели и ни о чем не ведали, и почти единогласное требование ЦК о ликвидации Института стало для них полной неожиданностью. Возмущение копилось давно, и причина его была проста: де Сталь и вправду набрала в школу одних вундеркиндов, а партаристократия была убеждена, что, чтобы революция не погибла, не свернула с истинного пути, в интернате должны учиться дети старых большевиков, их дети.