Вера скучала без Сергея, с тех пор, как он лег в больницу, она то и дело ругалась с матерью, требовала, чтобы ни Ирина, ни Александра без ее разрешения к нему не ходили. Однажды, когда Александра не послушалась, Вера поехала к ней домой, устроила скандал, кричала, что она, Александра, старая дева, старуха, а все равно только и думает, как бы отбить у нее Сергея. После той склоки они больше месяца не разговаривали, и только в конце апреля Ирина их помирила. В свое время Вера единственная была против того, чтобы Сергей ложился в больницу, и теперь она первая заметила, что он все быстрее от них отдаляется.
Она чувствовала, что этот его уход и сама болезнь как-то связаны с тем, что рядом с ней всегда мать и Александра, что они мешают, и твердо решила отделиться. Матери она говорила, что к прошлой жизни возврата нет, что она разменяет их комнату и, когда Сергей выйдет из больницы, станет жить с ним вдвоем, родит ребенка. Она и подругу просила помочь выписать Сергея, но та отказалась, сказала, что психиатрическая больница не курорт, хорошего в ней мало и, если больной все-таки хочет остаться, его надо слушаться.
Десятого мая Вера специально, как и тогда, в апреле, пришла в самом конце прогулки, надеялась, что они будут одни, что Сергей снова ее захочет, что он будет хотеть еще и еще, будет хотеть, чтобы она пришла и завтра, и послезавтра, так, в конце концов, она и вытащит его из больницы. Но, едва увидев Сергея, поняла, что ей не рады, поняла, что ничего у них не получится, и приготовилась плакать. Сергей даже не поцеловал ее, сказал, что у него температура, он проводит Веру до ворот и пойдет ляжет.
Свидание не продолжалось и пяти минут, они уже прощались, когда в корпусе лопнуло и посыпалось вниз сначала одно, потом другое стекло, раздались крики, Сергей бросился назад, однако попасть в отделение не смог, все двери были заперты. В палату его пустили только через три часа, бунт был уже подавлен, больные, избитые и связанные, кулями лежали на кроватях и на полу. Вспышка оказалась из сильных, везде был разгром, валялись осколки стекол, сломанные стулья и тумбочки, перевернутые кровати. Лишь спустя неделю больные кое-как зализали раны и жизнь в отделении вошла в обычную колею.
Восстание десятого мая ничего не добавило к рассказам Левина и ничего не дало Сергею. Ни на йоту не приблизил его к разгадке и следующий бунт – одиннадцатого августа. В тот день Сергей тоже вел записи, даже был в палате, но то, что началось, так сразу приняло его в себя, так захватило, что и он, как и другие больные, полный ненависти, до ночи громил и буйствовал в отделении. Очнулся он только утром следующего дня, связанный, весь в синяках, кровоподтеках, и ничего не помнил.
Третий бунт, которому он был свидетель, пришелся на девятое ноября. С середины октября у Сергея было тяжелое воспаление легких, температура поднималась до сорока, опускалась, потом поднималась снова, окончательно сбить ее никак не могли, и он, измотанный болезнью, целыми днями лежал в забытьи. Слабость и полубессознательное состояние предохранили Сергея от всеобщего аффекта, и у него осталось смутное воспоминание, что бунт начали или как бы дали ему толчок два человека – Валентин Геннадьевич Трухно и Петр Трифонович Козлов. К концу ноября уколы пенициллина постепенно поставили Сергея на ноги, он выздоровел и теперь почти неотвязно думал о Трухно и Козлове. Оба они мало походили на народных вождей, и он, наблюдая за ними, все больше склонялся к тому, что девятого ноября, скорее всего, ошибся. В декабре Сергей во время случайного разговора с Левиным узнал, что сейчас тот для главврача делает выписки из разных историй болезни, и подумал, что истории болезни Трухно и Козлова многое могут тут прояснить, к тому же Левин легко согласился на несколько часов все это дать ему для просмотра.
Болезни и Трухно, и Козлова оказались схожи. При общей нечеткости диагноза оба относились к больным циклоидного круга с выраженными циркулярными колебаниями (фазами) психического состояния. Для обоих была характерна склонность к образованию так называемых «сверхценных идей», которые, как писал лечащий врач, определяли их поведение. Эти идеи рождали состояние аффективного напряжения, обычно довольно долгое, а оно, в свою очередь, разрешалось резкими вспышками. В связи с аффектами они и попали в больницу: Трухно по заявлению жены, Козлов – соседей. Во всем остальном между ними было мало общего.
В истории болезни Валентина Геннадьевича Трухно говорилось, что он родился 12 апреля 1912 года – значит, в пятьдесят девятом году ему исполнилось сорок шесть лет – в семье кадрового военного. Сам Трухно тоже с детства хотел быть военным, прошел всю войну и закончил ее в чине майора артиллерии. Родители Трухно были очень строгими, замкнутыми в себе людьми, такой же человек был он сам и такими же, по его мнению, должны были быть и другие люди. По словам жены Трухно, муж любит дисциплину и всегда требовал и от нее, и от детей полного повиновения. Он тверд, решителен, скрытен, но до войны особой вспыльчивости она в нем не замечала. Аффекты, из-за которых он положен в больницу, начались у Трухно в сорок четвертом году в госпитале, после тяжелой контузии.
Второй больной, Петр Трифонович Козлов, родился в тридцать втором году, в деревне Козловка Пензенской области, пяти лет остался круглым сиротой и родителей своих помнит плохо. В школе проявлял незаурядные способности к математике. В пятидесятом году, считая, что жизнь в деревне не для него, что он должен учиться дальше, переехал в Пензу, дважды сдавал экзамены в пединститут – по математике на «отлично», но оба раза срезался на сочинении и так и не смог поступить. Считает, что у него есть враги. Последний год перед больницей работал бухгалтером на трикотажной фабрике, не женат.
После историй болезни Трухно и Козлова с отмеченными в них периодическими аффектами Сергей снова стал склоняться к мысли, что восстания в отделении все-таки их рук дело, но окончательно в этом его убедила одна деталь. При повторном чтении историй болезни он обратил внимание, что Трухно и Козлов оба поступили в больницу в октябре пятидесятого года, то есть ровно за три месяца до первого бунта.
Следующее восстание в истории отделения хроников было восьмого февраля 1960 года, оно подтвердило правоту Сергея, но еще за два месяца до него, с декабря пятьдесят девятого года, он во всем, что делает, исходит из того, что Трухно с Козловым истинные вожди и борьба, которую они возглавят, должна привести больных к победе и освобождению.
Сергей понимал, что новое восстание неизбежно, близко и он призван сыграть в нем роль народнической «Земли и воли». То есть, он должен разработать четкую, ясную для каждого больного программу борьбы. Это и только это не даст развиться, в корне подавит стихийность, сделает движение организованным и сознательным. Работа над Программой заняла у Сергея больше месяца, и в окончательном виде главные требования больных были сформулированы так: 1) прекращение террора, всякого произвола и репрессий персоналом отделения; 2) полное самоуправление больных; 3) немедленная установка новых кроватей и расселение больных в соответствии с принципом «один человек – одна койка»; 4) регулярная, раз в десять дней, смена постельного белья; 5) прекращение воровства на кухне и улучшение питания.
Но самая долгая, самая тяжелая работа была связана не с этими пунктами, а с организацией больных. Во-первых, Сергею надо было завоевать доверие Трухно и Козлова, так или иначе подчинить их своему влиянию. Было необходимо изменить течение и ход их болезни, сохранив силу аффектов, растянуть приступы на дни, возможно, даже недели. В случае нужды научиться произвольно их вызывать и так же произвольно купировать.
Чтобы во всем этом продвинуться, Сергей еще с конца ноября начинает энергично заниматься психиатрией, берет труды Крепелина, Кречмера, Фрейда, Ганнушкина, изучает технику общения с психическими больными, способы воздействия на них. По просьбе Сергея Вера несколько раз приходит к нему вместе со своей подругой-психоневрологом Леной, и после ряда консультаций с ней Сергею удается поставить и Трухно, и Козлову точный диагноз. Каркас здания сложен, теперь стены можно подводить под крышу. Вера добывает последний фармацевтический справочник, а затем через ту же Лену – лекарства, нужные Сергею для Трухно и Козлова. Теперь у него есть все необходимое, чтобы болезни обоих подчинить интересам дела и организации.
В итоге уже к середине февраля организация Трухно и Козлова создана, действует. Хотя пока не совершена ни одна акция, не поднят ни один бунт, весь персонал отделения хроников уже почувствовал, что с больными что-то происходит. Агрессии сделалось меньше, заметно меньше, да и другие реакции изменились. Главное же, что между врачами и больными теперь глухая стена, и разглядеть через нее что-нибудь трудно. В палатах тихо, конфликты гасятся сразу, еще до вмешательства санитаров. Кто-то взял на себя их права, обязанности, и хотя прямого неповиновения нет, ясно, что радоваться тут нечему. Больные не дают поводов для избиения, и у санитаров меньше чувства правоты, без него бить беззащитного человека трудно. Все это так непривычно, что санитары нервничают, начинают бояться. В палаты они теперь заходят редко и всегда по двое.
Тридцатого апреля, через два месяца после февральского бунта, как обычно, была устроена мена кроватей, но на этот раз все прошло мирно, без единого эксцесса. На следующий день больные по приказу организации заняли свои прежние койки, а еще через два дня был нанесен второй ответный удар – во время ночного обхода санитарам устроили темную, били жестоко, и с этой ночи почти до лета те больше вообще не появлялись в палатах.
Сергей сознавал, что выигран только первый раунд, что скоро врачи пойдут по испытанной дороге – станут искать и найдут среди больных информаторов. Он знал это из той логики политической борьбы, которая была ему преподана в камере курганской следственной тюрьмы, и был удовлетворен, когда его уверенность оправдалась. Он сознавал, насколько пока уязвима их организация: достаточно любому стукачу назвать врачам имена Трухно, Козлова или его, их выпишут, просто переведут в другое отделение – а дальше все немедленно будет подавлено. Чтобы этого не допустить, был только один путь – он, Сергей, должен был сыграть роль Клеточникова. Как Клеточников, пойти на службу к врагам, добровольно сделаться их информатором. Тогда бы он заранее знал обо всех акциях, которые медперсонал готовит против больных, и мог предупреждать удары. Еще важнее, что он сам был бы конструктором этих акций, основанных единственно на его информации. Но для всего этого Сергею был необходим человек, который согласится представить его, рекомендовать в качестве больничного сексота. Сделать это мог только близкий к врачам Левин. Сергей был убежден, что тот согласится.