Ужасные дни осады и разрушения Храма смешали и погребли под собой память о пророке и его учениках. Нового было немного еще и потому, что в самой Палестине его последователи исчислялись единицами, да и те совсем недавно приехали в страну частью из Египта, частью из малоазийских общин. Правда, раввины смогли найти разрушенную деревню, из которой, по преданию, происходили родственники Иисуса, однако все потомки его семьи, как и многие-многие другие, или погибли, или затерялись за эти страшные сто лет. Связи разорвались, и некому было их восстановить. Люди потеряли родных, рассеялись по всему миру, и, хотя у каждого когда-то были отец, мать, братья, сестры, судьба так перемешала их, раскидала, что они, уже как безродные, пустили новые корни среди других народов в разных концах земли.
Но одно воспоминание, связанное с семьей Иисуса, все же осталось. Предание приписывало Ему, но чаще Его брату выполненные поразительно красивым почерком Пятикнижия, которые изредка встречались в Галилее. Вряд ли раввины обратили бы на это свидетельство большое внимание, если бы оно не было единственным. Кто-то из них вспомнил, что уже видел такое написание букв, и не раз, в Александрии, и когда, после возвращения раввинов из Палестины, были запрошены крупнейшие книготорговцы Рима, выяснилось, что Тора, выполненная этим почерком, большая редкость и высоко ценится знатоками, причем чаще всего книги попадают к ним из Медиолана и Испании. Испанские книготорговцы сразу указали на Сарагосу, на еврейском кладбище которой и покоился вместе со своей женой Рахилью Исаак – брат Иисуса Христа.
Приезд в Сарагосу многих ученых-раввинов, в том числе Рабби Ионатана и других, их беседы с последним потомком Исаака, Симоном, доставили тому некоторое положение в общине. Во всяком случае, вскоре после отъезда миссии этот самый Симон, живший до того поденной работой, женился на дочери богатого торговца пряностями и зажил своим домом. Об Исааке и, тем более, о Христе Симон ничего не знал, и раввины скоро уехали, впрочем, они были удовлетворены тем, что никакого интереса к проповедям последователей Иисуса Христа он не проявил.
Известие о том, что в Сарагосе живет потомок брата Христа, быстро достигло самых отдаленных христианских общин, и в том же году, через несколько месяцев после отъезда Рабби Ионатана, у Симона побывали посланцы Александрийского и Римского первосвященников. Единственной целью их приезда было добиться его перехода в христианство. Дело это казалось им столь же важным и богоугодным, как обращение целого народа. В последующие годы к Симону приезжали многие проповедники из крупнейших общин и сект Средиземноморья, однако не только он, но и его потомки остались верны своей вере.
Несмотря на размежевание и углубляющуюся вражду между иудеями и христианами, даже, возможно, благодаря ей, положение потомков Симона в Сарагосе, да и во всей Испании, с каждым годом укреплялось. Христиане наперебой приглашали его детей и внуков принять участие в самых выгодных предприятиях, считая, что оно лучше любой молитвы обеспечит им покровительство Иисуса. Уважение, которым они пользовались и у евреев, и у христиан, их честность сделали потомков Исаака желанными посредниками в любом конфликте. Христиане испытывали особое благоговение перед ними, на их приговор, судя по некоторым известиям, полагались не только при разрешении торговых споров, но и в вопросах веры, что, конечно, странно, если вспомнить, что судьи не были их единоверцами.
Источники можно понять даже так, что в делах веры христиане видели в них наследников Сына Божия и их толкования признавались как бы исходящими от Него Самого. Известно, что они записывались и в некоторых испанских общинах почитались даже выше откровений Отцов Церкви. Такая странная судьба, помимо воли поставившая потомков Исаака между двумя все более чуждыми друг другу лагерями (дело уже доходило до погромов), заставила их все упорнее думать об истории своей семьи.
Работа продолжалась долго, много поколений день за днем они спускались вниз, в прошлое, пока не достигли Исаака и его брата. По мере того как эта тяжелая, посторонняя для жизни работа продвигалась все дальше, они начали понимать путь, по которому шла их семья, Христа и свою связь с Ним. Это было понимание Христа Его родом, Евангелие Его рода, Евангелие от Исаака.
Христос всегда был печален. Мы знали Его печальным все детство. Печален Он был и в то короткое время, когда ходил по стране проповедуя. Христос считал себя виновным в смерти Вифлеемских младенцев, убитых по приказу Ирода, и я знаю, что не только Он, но и многие другие считали Его виновным в этом.
У Него не было сверстников, и Он всегда был один. Его путь в Иерусалим, путь к мученической смерти, о которой Он знал, но которой не мог избежать, был тем путем, на который были осуждены все Вифлеемские младенцы, родившиеся в тот год, – Он просто уходил последним.
То же: убийство всех Его одногодков сделало Христа до конца жизни одиноким. Он не мог простить людям, в какой-то степени и Богу, что Он это допустил. Оставшись один, Христос чувствовал себя виновным перед погибшими. И дело даже не в том, что они погибли из-за Него (такая мысль тоже часто посещала Христа), а в том, что Он единственный остался жив, не разделил их судьбы. Отсюда Его знание, что Он тоже должен умереть насильственной смертью, последовать за ними. Все Его поколение должно погибнуть, Он лишь получил отсрочку. Христос считал себя наследником погибших, в Нем одном после их смерти воссоединился весь еврейский народ, родившийся в Вифлееме в тот год, народ, бывший избранником Божьим, Его Сыном. Обетование, полученное народом от Бога, перешло к Нему. С Его смертью жизнь евреев должна была прерваться, они должны были погибнуть, как погиб потом Он, и через год, как и Он, воскреснуть для вечной жизни.
Учение Его – учение поколения безгрешных и невинно погибших.
Господь любил Его как сына, но был ли Он Сыном Божьим, был ли Мессией, Он не знал. Печать сомнения лежит на всех Его поступках. Так же как Его ученики поминутно сомневались в Нем и требовали все новых чудес, сомневался и Он в своем обетовании. Когда Его спрашивали, Мессия ли Он, Сын ли Божий, Он отвечал: «Ты говорил».
То же: Христос умирал на кресте не Мессией, знающим, что своей жертвой Он спасет людской род, а человеком, обреченным на страдания.
Иисус взвалил на себя ношу Бога.
Господь в конце концов оставляет Его.
Дед мой после войны, незадолго перед тем, как попал в лагерь, а потом в казанскую тюремную психиатрическую больницу, в камере которой был повешен бандеровцами, уже после того, как из всего его поколения большой еврейской семьи остался он один (шесть человек были расстреляны во время сталинских «чисток», погибли на фронте и в Бабьем Яру), говорил отцу:
«Никто из нас не умер в своей постели. Мы все погибаем насильственной смертью. Кажется, еще со времен Ирода мы обречены прожить жизнь, не прожитую Вифлеемскими младенцами, и погибнуть их смертью – с последним из них умрет и наш род».
Странное право судить других людей, по всеобщему согласию навязанное некогда нашему роду, а потом сохранявшееся за ним, также по всеобщему согласию, поколение за поколением, с неизбежностью привело к поискам справедливости здесь, в этом мире (она сама нередко понималась только как равенство). Все это изменило и исказило нашу веру, наше отношение к Богу. Та Тора, которая по букве стократно была переписана и прочувствована Исааком (все это есть в его почерке), постепенно умирала в нас, заменяясь некоей мировой Галахой.
Сейчас неизвестно, была ли мысль, которую я услышал от своего деда о равном количестве добра и зла, отпущенных каждому роду, и о том, что жизнь рода и есть целая человеческая жизнь, а смерть – это листья, облетающие с дерева во время летнего зноя (после Симона она стала основой нашего понимания мира), – была ли она дана нам через откровение, пускай ложное, или мы пришли к ней в результате долгого, настойчивого поиска справедливости.
Увидев в горе грядущую радость, а в человеческой смерти естественное обновление жизни, мы утратили жалость к человеку. Забыв о ней в той же бесконечной жажде равенства, целое поколение нашего рода, к которому принадлежал мой дед, как и тысячи других семей уже в нынешний век, рассеялось по всему спектру революционного движения – эсеры, меньшевики, большевики, энэсовцы, – а потом сгинуло, так же, как и почти все. Незадолго перед арестом дед говорил отцу: «На Христе не было даже первородного греха. Сколько же невинных людей должно было погибнуть, сколько греха должно было совершиться, чтобы мир опять стал таким, каким был до Него…»
После завоевания в IX веке арабами Испании положение моей семьи еще более окрепло. Влиянию мусульманства я приписываю тот факт, что с этого времени мы начинаем смотреть на себя не как на посредников в мирских и духовных делах, а как на тех, кто, подобно Моисею, призван возглавить возвращение народа в Израиль.
В 830 году, сразу после захвата арабами Сарагосы наша семья была перевезена в Кордову ко двору халифа Абдулрахмана, где ей отвели роскошные помещения. То религиозное и политическое влияние, какое имели в халифате родственники пророка Мухаммеда, среди христиан ошибочно приписывалось нам. По этой причине некоторое время мы занимали странное положение ближайших друзей халифа и его заложников – арабы продолжали искать в нас вождей христианского мира, так же, как в потомках Фатимы видели они вождей своей веры.
Наша принадлежность к евреям, которые некогда укрыли и спасли Мухаммеда в Ясрибе, и наши родственные узы – арабы всегда придавали им определяющее значение – с пророком Исой (так они называли Иисуса) привели к тому, что, даже узнав об отсутствии всяких связей между нами и христианством, они были готовы считать христиан еретиками, изменившими роду своего пророка. Уже при том же халифе Абдулрахмане члены нашей семьи получают самые влиятельные и почетные государственные должности – визирей, советников, лейб-медиков, а старшего в роду и арабы, и евреи рассматривают как главу и защитника еврейской общины Испании. После падения в начале Х века гаоната наш род начинает почитаться главой евреев Востока.