Последние годы Федор Николаевич по-прежнему объяснял себе, что скоро его партия начнет действовать, но я уже знал, что это не так. Партия нужна была ему ради нее самой, он желал лишь ее укрепления и расширения, а не борьбы. Обманывал себя, убеждая, что механизм не отлажен, несовершенен и, следовательно, пока не готов. Как лектор, он брал командировки от общества «Знание» и ездил по всей стране от Ленинграда до Владивостока, завязывая тысячи новых знакомств и связей. Охотнее всего Федор Николаевич сходился со стариками, через них его партия включала в себя и тех, кто давно умер, власть ее расширялась, захватывая теперь и прошлое.
К середине семидесятых годов в партию Федора Николаевича входили уже все, кто жил в то время в России, и все, с кем они когда бы то ни было были связаны. Но и тогда он не пустил ее в ход. Напротив, как я уже говорил, 13 января он начал жечь партийные документы. В дневнике за день до этого им была сделана запись: «Я рад, что на мне все кончится, что у меня не будет наследников и дело моей жизни, моя партия, умрет вместе со мной».
По просьбе Оли – моей дочери и его внучки – я хочу завершить историю жизни Федора Николаевича на другой ноте – стихотворением, написанным им тогда же, когда и записки:
Осенняя прозрачность леса
К зиме приобретает смысл,
Деревья – линии отвеса
И плечики от коромысл,
С уходом листьев обнажилась
Идея дерева, оно
Держало воздух, и кружилось,
И было с ним сопряжено.
Его отдельные начала
Пронизывая, как каркас,
В деревьях пение звучало
И тут же отзывалось в нас,
И вот оно, еще не явно
Связующее нас в одно,
Как в хоре, истинно и равно,
Продлилось, соединено.