отя он мог отговориться простудой, он все-таки пошел к Вере.
Как всегда, она ждала его в углу дворика, у забора, разделяющего территорию их отделения и городской парк. На забор и парк выходила глухая, без единого окна, торцовая стена здания, место это было самым безопасным, называлось оно «карман» и считалось вотчиной больничных алкашей. В заборе была проделана большая дыра, сюда приносили и тут пили водку, через эту же дыру летом ходили в парк за пивом. Сергей уже несколько раз говорил Вере, что она может ждать его где угодно, только не здесь, что здесь они всем мешают, но Вера не слушалась его, и виноват в этом был он сам. Недели полторы назад, перед Майскими праздниками, Вера пришла к нему позже, чем всегда, они заговорились и не заметили, что уже темно, прогулка давно кончилась, больных загнали в помещение и отделение заперто. Во дворике они были одни. Сергей долго стучался в дверь, но санитары, наверное, были в столовой, и ему никто не открыл. Они с Верой сели на скамейку перед входом, через час должна была прийти ночная смена и впустить его. Ждать было скучно, и, когда совсем стемнело, они ушли обратно в «карман», здесь Вера стала целовать его, она была маленькая, намного ниже, чем он, Сергей поставил ее на кирпичное основание забора, и сначала они спали стоя. Потом она захотела снова, вечер был очень теплый, ногами они сгребли прошлогодние листья, Вера постелила свою нижнюю юбку, легла, и они спали еще дважды.
Вера скучала без Сергея, с тех пор, как он лег в больницу, она беспрерывно ругалась с матерью, требовала, чтобы ни Ирина, ни Александра без , ее разрешения не ходили к нему. Когда Александра как-то не послушалась, Вера поехала к ней домой, устроила скандал, кричала, что она, Александра, старая дева, старуха, а все равно только и думает, как бы отбить у нее Сергея, после этой склоки они больше месяца не разговаривали и не виделись, и только в конце апреля Ирина помирила их. В свое время Вера единственная была против того, чтобы Сергей ложился в больницу, и теперь она первая заметила, что он все быстрее отходит от них, она чувствовала, что этот отход и сама болезнь как-то связаны с тем, что их всегда было трое, и хотела отделиться от Ирины и Александры. Матери она говорила, что к прошлой жизни возврата нет, что она решила разменять их комнату и, когда Сергей выйдет из больницы, поселится с ним вдвоем и родит ребенка. Несколько раз она уже просила подругу помочь ей ускорить выписку Сергея, но та отказывалась, говоря, что психиатрическая больница не курорт, хорошего в ней мало и, если больной все-таки хочет остаться там, его надо слушаться.
Десятого мая Вера специально, как и тогда, перед Майскими праздниками, пришла в самом конце прогулки, она надеялась, что они будут одни, что Сергей снова захочет ее, что он будет хотеть ее еще и еще, будет хотеть, чтобы она пришла и завтра, и послезавтра, и так она в конце концов вытащит его из больницы, но, едва увидев Сергея, она поняла, что он недоволен ее приходом, поняла, что ничего у них не будет, и приготовилась плакать. Сергей даже не поцеловал ее, сказал, что у него температура, он проводит ее до ворот и пойдет ляжет. Все их свидание не продолжалось пяти минут, они уже прощались, когда в корпусе лопнуло и посыпалось вниз сначала одно, потом другое стекло, раздались крики, и Сергей побежал туда. Но попасть в отделение он не смог, двери были заперты, и дежурный санитар отказался ему открыть. В палату его пустили только через три часа, бунт был уже подавлен, и больные, избитые и связанные, кулями лежали на кроватях и по полу. Вспышка оказалась из самых сильных, везде был разгром, валялись осколки стекол, сломанные стулья и тумбочки, перевернутые кровати. Лишь через три недели все было кое-как починено, больные зализали раны, и жизнь в отделении вошла в нормальную колею.
Восстание десятого мая ничего не дало Сергею и ничего не добавило к рассказам Левина. Ни на йоту не приблизил его к разгадке и следующий бунт — одиннадцатого августа. В тот день Сергей тоже вел записи и даже был в палате, когда он начался, но то, что началось, мгновенно захватило его, и он, полный ненависти, в аффекте, как и другие больные, до ночи громил и буйствовал в отделении. Очнулся он только утром следующего дня, связанный, весь в синяках и кровоподтеках, и ничего не помнил.
Третий бунт, который был в отделении при Сергее, пришелся на девятое ноября. С середины октября у него было тяжелое воспаление легких, температура поднималась до сорока, опускалась, потом поднималась снова, сбить ее окончательно никак не могли, и он, измотанный болезнью, целыми днями лежал в забытьи. Слабость и полубессознательное состояние предохранили его от всеобщего аффекта, и у него осталось смутное воспоминание, что бунт начали или как бы дали ему толчок два человека — Валентин Геннадьевич Трухно и Петр Трифонович Козлов. К концу ноября уколы пенициллина постепенно поставили Сергея на ноги, он выздоровел и теперь почти неотвязно думал о Трухно и Козлове. Оба они мало походили на народных вождей, и он, наблюдая за ними, с каждым днем все больше убеждался в том, что то, что он видел девятого ноября, вряд ли могло быть на самом деле. В декабре Сергей во время случайного разговора с Левиным узнал, что сейчас тот для главврача делает выписки из историй болезни их отделения, и подумал, что истории болезни Трухно и Козлова смогут многое прояснить в этом деле, он попросил Левина, и Левин согласился на несколько часов дать их ему для просмотра.
Болезни и Трухно, и Козлова оказались во многом схожи. При общей нечеткости диагноза оба они относились к больным циклоидного круга с выраженными циркулярными колебаниями (фазами) психического состояния, для них обоих была характерна склонность к образованию так называемых «сверхценных идей», которые определяли все их поведение, а также длительные состояния аффектного напряжения, разрешающиеся резкими вспышками. В связи с этими аффектами они попали в больницу: Трухно по заявлению жены, Козлов — соседей. Во всем остальном между ними было мало общего. В истории болезни Валентина Геннадьевича Трухно говорилось, что он родился 12 апреля 1912 года — значит, в пятьдесят девятом году ему исполнилось сорок шесть лет — в семье кадровых военных, сам Трухно тоже выбрал карьеру военного, прошел всю войну и закончил ее в чине майора артиллерии. Родители Трухно были очень строгими, замкнутыми в себе людьми, такой же человек был он сам и такими же, по его мнению, должны были быть и другие люди. По словам жены Трухно, муж любит дисциплину и всегда требовал и от нее, и от детей полного повиновения. Он тверд, решителен, скрытен, до войны особой вспыльчивости она в нем не замечала, и аффекты, из-за которых он положен в больницу, начались у него в сорок четвертом году в госпитале, после тяжелой контузии.
Второй больной, Петр Трифонович Козлов, родился в тридцать втором году, в деревне Козловке Пензенской области, пяти лет остался круглым сиротой и родителей своих помнит плохо. В школе проявлял незаурядные способности к математике, в пятидесятом году, считая, что жизнь в деревне не для него и что он должен учиться дальше, переехал в Пензу, дважды сдавал экзамены в пединститут — по математике на «отлично», но оба раза срезался на сочинении и так и не смог поступить. Считает, что у него есть враги. Последний год перед больницей работал бухгалтером на трикотажной фабрике, не женат. После историй болезни Трухно и Козлова с отмеченными в них периодическими аффектами Сергей снова начал склоняться к тому, что восстания в отделении все-таки поднимали именно они, но окончательно его убедила в этом одна деталь, замеченная им только при повторном чтении: и Трухно, и Козлов единственные поступили в больницу в октябре пятидесятого года, то есть ровно за три месяца до первого бунта.
Следующее восстание в истории отделения хроников было восьмого февраля 1960 года, оно подтвердило правоту Сергея, но еще за два месяца до него, с декабря пятьдесят девятого года, он во всех своих действиях и решениях исходил из того, что Трухно и Козлов истинные вожди больных и борьба, которую они возглавят, должна привести больных к победе и освобождению. Сергей понимал, что новое восстание неизбежно и близко и он призван сыграть в нем роль народнической «Земли и воли», он должен разработать четкую и ясную для больных программу их борьбы и, подавив стихийность, сделать движение организованным и сознательным. Больше месяца занимался он ею, и в окончательном виде главные требования больных выглядели так: 1) прекращение террора, всякого произвола и репрессий персоналом отделения; 2) полное самоуправление больных; 3) немедленная установка новых кроватей и расселение больных в соответствии с принципом «один человек — одна кровать»; 4) регулярная, раз в десять дней, смена постельного белья; 5) прекращение воровства на кухне и улучшение питания.
Но самая долгая и тяжелая работа, самые большие трудности были связаны у Сергея не с программой, а с организацией больных. Во-первых, ему надо было завоевать доверие Трухно и Козлова, он должен был стать для них советником, главным авторитетом, подчинить их своему влиянию. Сергею надо было изменить течение и ход их болезни, сохранив силу аффектов, растянуть их на дни, а возможно, даже недели, научиться произвольно вызывать и прекращать в любой необходимый ему момент. Чтобы добиться этого, он еще с конца ноября начинает энергично заниматься психиатрией, через Веру и Верину подругу Лену берет труды Крепелина, Кречмера, Фрейда, Ганнушкина, изучает технику общения с психическими больными и способы воздействия на них. По просьбе Сергея Вера несколько раз приходит к нему вместе с Леной, и ему после ряда консультаций с ней удается поставить и Трухно, и Козлову точный диагноз. Затем наступает следующий этап. Вера приносит ему последний фармацевтический справочник, а потом через ту же Лену достает нужные ему для Трухно и Козлова лекарства. Теперь у Сергея есть все необходимые средства, и он постепенно начинает подчинять их болезни интересам дела и организации.