Иисуса Христа, которых было немало и в сарагосской общине.
Известие о том, что в Сарагосе живет Потомок единоутробного брата Христа, быстро достигло самых отдаленных христианских общин, и уже в том же году, через несколько месяцев после отъезда Рабби Шимона и Рабби Ионатана у Симона побывали посланцы Александрийского и Римского первосвященников. Единственной целью их приезда было добиться его перехода в христианство. Дело это казалось им столь же важным и богоугодным, как обращение целого народа. В последующие годы к Симону приезжали многие лучшие проповедники из всех крупнейших общин и сект Средиземноморья, однако не только он, но и его потомки остались верны своей вере.
Несмотря на размежевание и возрастающий антагонизм между иудеями и христианами, даже, возможно, благодаря ему, положение потомков Симона в Сарагосе, в которой они продолжали жить, да и во всей Испании, с каждым годом укреплялось. Христиане наперебой приглашали его детей и внуков принять участие в самых выгодных предприятиях, считая, что оно лучше любой молитвы обеспечит им покровительство Иисуса Христа. Уважение, которым они по разным причинам пользовались и у евреев, и у христиан, их честность сделала потомков Исаака желанными посредниками в любом конфликте. Христиане испытывали особое благоговение перед ними и, судя по некоторым известиям, охотно полагались на их приговор не только при разрешении торговых споров, но и в вопросах веры, что тем более странно, если вспомнить, что судьи не были их единоверцами. Некоторые источники можно понять даже так, что в делах веры христиане видели в них наследников Сына Божия и их толкования признавались как бы исходящими от него самого. Известно, что они записывались и в некоторых испанских общинах почитались даже выше откровений Отцов Церкви. Такая странная судьба, поставившая потомков Исаака, помимо их воли, между двумя все более враждебными друг другу лагерями (дело уже доходило до погромов), заставила их все чаще и чаще искать ответы в истории своей семьи.
Работа продолжалась очень долго, много поколений день за днем спускались они вниз, в прошлое, пока не достигли Исаака и его единоутробного брата. По мере того как эта тяжелая посторонняя для жизни работа продвигалась все дальше, они начинали понимать путь, по которому шла их семья, Христа и свою связь с ним. Это было понимание Христа его родом, Евангелие его рода, Евангелие от Исаака.
Христос всегда был печален. Мы знали его печальным все детство, знали и причину его печали. Печален он был и в то короткое время, когда ходил по стране, проповедуя. Христос считал себя виновным в смерти Вифлеемских младенцев, убитых по приказу Ирода, и я знаю, что не только он, но и многие другие считали его виновным в их смерти.
У него не было сверстников, и он всегда был один. Его путь в Иерусалим, путь к мученической смерти, о которой он знал, но которой не мог избежать, был тем путем, на который были осуждены все Вифлеемские младенцы, родившиеся в тот год,— он просто уходил последним.
То же: убийство всех его одногодков сделало Христа до конца жизни одиноким. Он не мог простить людям и даже в какой-то степени Богу, что Он допустил это. Оставшись один, Христос чувствовал себя виновным перед погибшими. И дело даже не в том, что он считал, что они погибли из-за него (такая мысль тоже часто посещала Христа), а в том, что он единственный остался жив, не разделил их судьбы. Отсюда его знание, что он тоже должен умереть насильственной смертью, последовать за ними, все его поколение должно погибнуть и он лишь получил отсрочку. Христос считал себя наследником погибших, в нем одном после их смерти воссоединился весь еврейский народ, родившийся в Вифлееме в тот год, и он, оставшись один, стал всем еврейским народом — избранником Божьим, Сыном Божьим. Обетование, полученное народом от Бога, перешло к нему. С его смертью жизнь евреев должна была прерваться, и они сами должны были погибнуть, как погиб потом он на кресте, и через год воскреснуть, как воскрес и он для вечной жизни.
Учение его — учение поколения безгрешных и невинно погибших. Иуда — поколение народа, предавшего своих детей.
Господь любил его как сына, но был ли он Сыном Божьим, был ли Мессией, он не знал. Печать сомнения лежит на всех его поступках. Так же, как его ученики поминутно сомневались в нем и требовали все новых чудес, сомневался и он в своем обетовании. Когда его спрашивали, Мессия ли он, Сын ли Божий, он отвечал: «Ты говорил».
То же: Христос умирал на кресте не Мессией, знающим, что своей жертвой он спасет людской род, а человеком, обреченным на страдания.
Иисус взвалил на себя ношу Бога.
И рождение Христа, и его гибель несли евреям смерть.
Господь в конце концов оставляет его.
Хотя ни Исаак, ни его жена никогда ничего не говорили об этом, какие-то обещания, кажется, были действительно даны Марии, когда она вынашивала Иисуса. Господь избрал его, чтобы он своими страданиями искупил грехи людей, и на земле снова установилось Царствие Божие. Он был обречен Господом на страдания. Он хотел быть таким, как все, он не выбирал этой доли, но страдание, а не радость было его обетованием. Он не хотел идти на Голгофу, но шел. Господь оставил его еще в Галилее, тогда, когда он отказывался вылечить дочь хананеянки.
Дед мой после войны, незадолго перед тем, как он попал в лагерь, а потом в казанскую тюремную психиатрическую больницу, в камере которой был повешен бандеровцами, уже после того, как из всего его поколения большой еврейской семьи остался он один (шесть человек были расстреляны во время сталинских «чисток», погибли на фронте и в Бабьем Яру), говорил мне:
— Еще никто из нас не умер в своей постели. Мы все погибаем насильственной смертью. Кажется, на нашем роду еще со времен Христа лежит вина, и мы обречены прожить жизнь, не прожитую Вифлеемскими младенцами, и погибнуть их смертью — с последним из них умрет и наш род.
Все роды бессмертны,— говорил он,— кроме нашего. Жизнь рода — это и есть полная человеческая жизнь. На каждый род Господь отпустил равную меру добра и зла, и поэтому человек, который много грешил, обрекает на страдания своих потомков.
Наш род прервется,— говорил он,— потому что Господь даровал Христу вечную жизнь, и мы сохранимся в нем. В одном роду не может быть два бессмертия.
Странное право судить других людей, помимо нас предоставленное, если не навязанное некогда нашему роду по всеобщему согласию, а потом сохранявшееся за ним, также по всеобщему согласию, на протяжении многих поколений, с неизбежностью привело к тому, что поиски справедливости здесь, в этом мире (она сама нередко понималась только как равенство), незаметно для нас изменили и исказили нашу веру, наше отношение к Богу. Та Тора, которая по букве стократно была переписана и прочувствована Исааком (все это есть в его почерке), постепенно умирала в нас, заменяясь некоей мировой Галахой.
Сейчас неизвестно, была ли мысль, которую я услышал от своего деда о равном количестве добра и зла, отпущенных каждому роду, и о том, что жизнь рода и есть целая человеческая жизнь, а смерть — это листья, облетающие с дерева во время летнего зноя (много поколений она была основой нашего понимания мира),— была ли она дана нам через откровение, пускай ложное, или мы пришли к ней в результате долгого настойчивого поиска справедливости. Как Иисусу некогда не хватило жалости, так и мы утратили ее, увидев в горе грядущую радость, а в человеческой смерти естественное обновление жизни. В той же бесконечной жажде равенства и справедливости все поколение нашего рода, то, к которому принадлежал мой дед, как и тысячи других людей, уже в наше время рассеялось по всему спектру революционного движения — эсеры, меньшевики, большевики, энэсовцы,— а потом сгинуло, так же как и почти все. Незадолго перед арестом дед говорил мне:
— На Христе не было даже первородного греха. Сколько же невинных людей должно было погибнуть, сколько греха должно было совершиться, чтобы мир стал таким же, каким был до него...
После завоевания в IX веке арабами Испании положение моей семьи еще более окрепло. Влиянию мусульманства приписываю я тот факт, что с этого времени мы начинаем смотреть на себя не как на посредника в мирских и духовных делах, а как на политического вождя всех евреев, призванного возглавить возвращение народа в Израиль.
В 830 году сразу же после захвата арабами Сарагосы наша семья была перевезена в Кордову ко двору Халифа Абдулрахмана, где ей были отведены роскошные помещения. То религиозное и политическое влияние, какое имели в Халифате родственники пророка Мухаммеда, среди христиан приписывалось нам. Некоторое время мы занимали весьма странное положение ближайших друзей Халифа и его заложников, так как многие арабы искали в нас вождей христианского мира, так же как в делах Фатимы видели они вождей своей веры. Наша принадлежность к евреем, которые некогда укрыли и спасли Мухаммеда в Ясрибе, и наши родственные узы, которым арабы всегда придавали определяющее значение, с чтимым Мухаммедом пророком Исой (так они называли Иисуса) привели к тому, что, даже узнав об отсутствии всяких связей между нами и христианством, они были готовы рассматривать христиан еретиками, изменившими роду своего пророка. Уже при том же Халифе Абдулрахмане члены нашей семьи получают самые влиятельные и почетные государственные должности — визирей, советников, лейб-медиков, а старшего в роду и арабы, и евреи рассматривают как главу и защитника еврейской общины Испании. После падения в начале X века гаоната наш род начинает почитаться главой всех евреев Востока.
С каждым годом настойчивее и чаще окружающие нас люди напоминают нам, что мы происходим из дома царя Давида, и мы, уже готовые принять на себя ту роль, которую они нам предназначили, жадно ловим все новые и новые приходящие с севера известия о расположенном далеко в степях могучем еврейском государстве — новом Израиле. Известий этих становится все больше, и в середине X века движимый верой в