скорое возвращение в Израиль, в конец изгнания и рассеяния старший среди нас, советник Халифа Абдулрахмана III Хасдаи б. Исаак Шапрут поручает Менахему б. Саруку написать письмо хазарскому кагану.
После долгих лет ожидания, когда, становясь лицом к Иерусалиму, мы молились Богу не о себе (в нескончаемой череде гонений и преследований нам была дана передышка), а о благополучии тех десяти колен Израилевых, от которых мы ждали вестей, ответ приходит, и с того дня все наши надежды и мысли связаны с бесконечными степями, протянувшимися от Венгрии до самого Китая, с теми степями, которые многие века давали приют огромным ордам номадов, а теперь укрыли в своих травах десять сгинувших колен народа Божьего.
По-прежнему занимаемся мы порученными нам государственными делами и руководим общиной единоверцев, но все купцы, приезжающие и уезжающие из Халифата, знают, что угодить нам легче всего, доставив новые сведения о далеких хазарах. Когда несколько купцов, торгующих с Византией, привозят печальную весть о гибели каганата, мы не верим им, потому что знаем, что степи огромны и, раз укрыв в своих просторах гонимый народ, они и в другой раз дадут ему убежище.
Начинается и кончается реконкиста, объединение Испании, инквизиция, пытки, казни, костры; незадолго до указа, изгоняющего евреев из Испании, мы уезжаем. В считанные месяцы мы пересекаем Францию, Германию, переезжаем в Польшу, оттуда в Литву, через Смоленск и Чернигов добираемся до Киева. От тамошних евреев мы узнаем, что, хотя Хазария давно погибла, новгородские купцы изредка торгуют с последним остатком этого народа, живущим где-то в горах Кавказа.
Надежда не оставляет нас, мы снова садимся в ладью и плывем обратно к Новгороду. На половине дороги Моисея, проделавшего весь этот бесконечный путь, сваливает горячка, и через несколько дней он умирает. Его сын Схария приезжает в Новгород один. Он ходит по улицам города и проповедует. Его не трогают — многие считают его безумным. Он учит о справедливости и равенстве, и вскоре множество людей идут за ним. Последователи Схарии есть уже во Пскове, Москве, Твери, говорят, что среди них даже сам великий князь Московский Иван. Через два года Схария умирает, и гонение — вечная тень его народа — настигает его учеников.
Через год после моего возвращения в Москву я на каком-то родственном обеде — в свое время такие обеды были в нашей семье традицией, за столом собирались по двадцать человек и больше, теперь все это захирело, нас осталось немного, да и видимся мы от случая к случаю — узнал, что дед многие годы едва ли не профессионально занимался русской историей и, главное, некоторые из его работ не были изъяты при обыске и, кажется, сохранились. Все это меня очень заинтересовало, среди родственников было уже известно, что я составляю семейный архив, и мне тут же, за столом, торжественно обещали, что будут немедленно перерыты антресоли, чуланы, кладовки, и если что-то найдется, я сразу это получу. Действительно, спустя неделю двоюродная сестра завезла мне тонкий, отпечатанный еще до войны блокнот с «Заметками» деда по философии истории, которые писались и собирались им почти тридцать лет.
Много позже я получил еще одну его тетрадь с работой по русской истории. Происхождение ее следующее. Накануне ареста он весь вечер и всю ночь провел у своей племянницы, соответственно, моей тетки, где и забыл или намеренно оставил большую толстую тетрадь, которую называл «Дневник-календарь» и без которой его никто никогда не видел. Про эту тетрадь я слышал и раньше. В ней, наполовину исписанной текущими делами, адресами, телефонами, списком неотложных дел, он в тот вечер с другой стороны, с другого конца, но в то же время навстречу первоначальному тексту принялся писать свою «Психологию русской истории». Первое время — это отдельные, не связанные между собой замечания, сделанные торопливым неровным почерком (обычно он писал ясными крупными, почти печатными буквами), часто без согласования слов, с пропущенными окончаниями и многочисленными исправлениями. Потом и написание слов, и фразы, и развитие идеи выравниваются, приобретают определенную последовательность, а местами кажутся даже отделанными.
Записи деда начинаются с соображений самого общего свойства, суть которых сводится к тому, что взгляд, видящий корень основных событий русской истории во внутренних причинах, следует, по-видимому, предпочесть любому иному, так же как при прочих равных следует предпочесть концепцию, признающую органическую связь между до- и послереволюционной Россией. Далее идет несколько отдельных абзацев о том, что построение такой концепции должно начинаться с составления словаря основных понятий русской истории (мифы, цели и смысл, их изменения, взаимодействие, соотношение со средствами, символика, основные темы, идеи, легенды и т.д.). После чего, собственно говоря, и начинается текст.
Близость этих двух работ деда очевидна. «Психология русской истории» целиком — и по подходу, и по строю мысли, и по духу — рождена и выращена «Заметками», поэтому они и пойдут дальше прямо друг за другом, без перерыва. Судить, насколько эти рукописи оригинальны и интересны, конечно, дело специалистов, для меня же их ценность в ином. Мне важно, что это понимание русской истории именно моим дедом. Если он сам, конечно же, стремился понять историю России как таковую, то я через историю России пытаюсь понять его.
ЗАМЕТКИ ДЕДА
Эволюция идеи и ее организация.
а) высказывание идеи (проповедь Христа),
б) отмежевание от материнской идеи и близкородственных идей (первые полтора века жизни христианства, когда окружающие народы не отличали христианство от иудаизма или считали его одним из направлений иудаизма; все это время христианство жило и развивалось внутри еврейских общин диаспоры). Это самый ответственный момент: если идее не удалось доказать, что она принципиально новая, у нее нет шансов приобрести прозелитов. Размежевание идет через подчеркивание различий вплоть до самых мелких, им придается сакраментальный смысл, и нередко впоследствии они становятся догматами. Параллельно возрастает и роль этих отличий, центр тяжести идеи смещается к ним, искажая первоначальную идею,— средства формируют цель (большевики и меньшевики: формулировка пункта программы о членстве в партии; Ленин писал, что еще в 1917 году массы плохо понимали разницу между большевиками и меньшевиками; борьба коммунистов с социал-демократами в 30-е годы и ее безусловный приоритет перед борьбой с фашизмом. Ленин: прежде, чем объединиться, надо размежеваться, история большевизма — это история размежевания).
Одновременно с размежеванием идет процесс вовлечения новых групп прозелитов. В этот период идея максимально гибка и легко включает в себя все особенности новых групп, она ищет свою экологическую нишу, последовательна и непреклонна она только там, где вступает в соприкосновение с кровнородственной. После того как присоединение к новому учению становится выгодным, наступает период консолидации идеи. Господствующая группа навязывает общине свое понимание идеи. Все групповые различия подвергаются гонениям и преследованиям, община становится однородной и монолитной (борьба с сектами III—V вв.).
Оправдывает ли цель средства, стоит ли счастье всего мира слезы одного младенца? Для того чтобы идея стала действенной, она должна «овладеть массами». Чтобы овладеть массами, она должна быть понятна (сводиться к лозунгу) и должна, как уже говорилось, доказать свою новизну (обвинение в плагиате — самое страшное). Только что родившаяся идея нежизнеспособна. Она сложна (генетически связана со множеством других идей) и вследствие того же недостаточно нова (напомним, что отношение к новой идее всегда враждебное и пристрастное). Огранкой идеи обычно занимаются ученики (апостолы; Ленин), иногда и сами пророки (Мухаммед).
Огранка идеи идет несколькими путями. Совмещение противоположных по происхождению новизны и примитивности возможно только на базе второстепенных периферийных положений нового учения, которым с течением времени придается все большее значение (для новых прозелитов это пароль, без которого нельзя вступить в общину) и которые постепенно становятся центром нового учения (единосущность, равенство Бога Отца, Сына и Святого Духа, непорочное зачатие, крещение двумя или тремя пальцами).
Еще важнее — ненависть к родственным учениям (христианство и его секты; христианство и иудаизм; большевики и другие направления социал-демократии), которая наиболее ярко и доходчиво демонстрирует новизну и отличие нового учения. Причем эта ненависть несводима к различиям в учениях: различия вызывают несогласие (первый толчок), из которого ненависть вырастает путем подмены тезиса. Вместо «Мы их преследуем, потому что наши учения различны» — «Мы их преследуем, значит, наши учения различны». Последнее не требует сложных доказательств, и для большинства прозелитов знакомство с новым учением начинается именно с этого.
С учеников пророка и учеников его учеников начинается община (организация) придерживающихся нового учения. Так как процветание общины целиком зависит от количества прозелитов, так как выполнение целей нового учения также обычно связывается непосредственно с числом прозелитов (средство), то с течением времени само количество новообращенных становится важнейшим показателем успешности по сравнению со старыми религиями новой и, следовательно, ее «особенности», а само различие между учениями сводится к различиям между организациями. Задача вовлечения новых членов целиком лежит на организации, поэтому дальнейшая эволюция учения определяется в первую очередь интересами организации. Более того, так как рождение и жизнь нового члена общины происходят исключительно в рамках организации, неизбежна быстрая подмена учения (христианства) — организацией (церковью), цели (спасения) — средством (процветанием организации).
Очень скоро обнаруживается догматическое превосходство организации над учением (она лучше может доказать новизну и привлечь новых членов), тогда организация вступает в конфликт и противоречие с учением, причем не только с тем, каким оно возникло, но и с тем, какое вошло в канон. Учение организации противоречит другим учениям несравненно больше, чем само учение, значит, они друг другу противоречат (как второстепенное отметим, что христианский канон несет на себе следы автономии и обособленности отдельных групп, а организация стремится к монолитности). Н