Он нащупал в кармане кусок рафинада, припасенный для Аргона. Достал, протянул мальчику.
— Цукру хочешь, Петруша? Отведай. Наш, солдатский. Слаще гражданского.
Мальчик оттолкнул руку Смолина.
— Не хочу. Сами ешьте.
— Мои зубы не принимают сладость. Горького требуют: табаку, пива, чесноку, цыбули. Ну, Петя, скажешь или не скажешь, почему испугался меня?
— Ничего я не знаю, дядя. Святой крест могу поцеловать.
— Не поцелуешь. Все ты знаешь. Все видел. Все слышал. Вот что, хлопчик. Давай поговорим откровенно, по душам. Рано утром ты выгнал коров и нечаянно встретил каких-то людей. И они, эти чужие люди, пригрозили тебе смертью, если скажешь пограничникам, где ты их увидел и куда они пошли. Было такое дело?
— Не пытайте, дядечка! Я жить хочу.
— Спрашивать уже не о чем, Петя. Все ты сказал.
— Я ничего не казав. И не скажу.
— Давно чужие люди были здесь?
— Якы люди? Никого я не бачив.
— Я спрашиваю, давно были тут люди, которые грозились тебе?
— Дядечка, пожалейте сироту. Один я у мамки. Батька повесили. Братов замордовали. И меня убьют…
— Не дадим, Петя.
Смолин обнял парнишку, прижал к себе.
— У меня тоже батька убили под Варшавой. Такие же головорезы, как те, которых ты утром повстречал. И еще не одного отца они убьют, если мы их не выловим. Сколько их было?
Петя молчал. Пугливо озирался.
— Пятеро? Трое?..
— Я одного бачив.
— Молодой? Старый?
— Без усов и бороды.
— Автомат у него есть?
— Ага. И автомат, и пистолет, и гранаты. И якась сумка на спине.
— Дорогу спрашивал? Населенные пункты?
— Не… Пытал, были ночью в нашем селе пограничники чи не были. Я сказав, не було. А он сказал: днем обязательно нагрянут. Сховайся от них подальше. Мовчи. Ничего ты не знаешь. Ничего не бачив. А раскроешь рот, то найдем тебя под землей, надвое разорвем и собакам кинем.
— Не бойся, Петя. Поймаем мы его. Ты вырастешь, а он все в тюрьме будет сидеть. В какую сторону он пошел?
— Туда! — показал мальчик на левый берег реки. — Через греблю. Тикав и все оглядывался. Два раза кулаком мне погрозил.
— Ну, спасибо тебе, Петя.
— Вы уходите, дядя? А як же я?
— Мы скоро вернемся. Через час или два. Вместе с парубком. Покажем тебе его во всей красе, Связанного.
— Я боюсь, дядя.
— Ничего с тобой не случится, честное благородное, Он уже далеко отсюда.
— Я пойду с вами.
— Мы теперь шагом не пойдем. Рысью. Галопом. Не успеть тебе.
— Успею! Я бегаю швыдче зайца. Возьмите, дядя!
— А твои коровы как?
— Та нехай они пропадуть, распроклятые. Замучили. Не прогоняйте, дядя!
Смолин прижал к своей груди нечесаную беленькую головку пастушонка.
— Понимаешь, хлопче, какое дело… Солдаты мы. Воевать будем. Не имеем права тебя под вражьи пули подставлять.
— Не турбуйтесь. Я и сам не подставлюсь. Научился. Через наше село вся война прошла.
— Нет, Петя, не надо рисковать. Лучше подожди нас здесь. Даю тебе честное благородное: ничего с тобой не случится.
— Боюсь. Убьют, — заплакал мальчик.
Что делать с беднягой? Запугали. Нельзя оставлять его одного. Умрет от страха. Эх, была не была!..
— Ладно, Петро. Следуй за нами. И ни в коем случае не выскакивай вперед. Падай на землю, если услышишь выстрелы. И вообще, будь ниже травы, тише воды.
— Буду, дядя!
— Ну как, Алеша, отдохнул? — спросил Смолин у напарника.
Бурдин молча кивнул и поправил автомат, висевший на шее.
— Ну, а ты, псина?
Дыхание у собаки ровное, будто и не пробежала десяти километров. Сидит, вздыбив шерсть на могучей холке. Голову держит высоко. Уши торчат. Коричневые глаза, полные напряженного внимания, пристально смотрят на хозяина. Смолин смеется, треплет собаку.
— Ну, чего ты уставился на меня, как дурень на писаную торбу? Чего ждешь? Не понимаешь обстановки? Что тебе не ясно? Почему зря бегали? Не зря. Сейчас ты убедишься. Пошли!
Аргон сидел спокойно до того, как было произнесено слово «пошли». Оно прозвучало для него как команда. Вскочил, рванулся вперед, натянул поводок.
— Тихо, псина, тихо! — Смолин взглянул на мальчика. — Петя, покажи, где ты встретился с этим…
Пастушонок выбежал вперед, но Смолин схватил его, удержал.
— Стой на месте. Покажи направление.
Мальчик указал рукой в сторону кустов и речки.
Смолин подвел Аргона к берегу. Опустился на колени, стал внимательно осматривать росную луговину. Молодая трава всюду была дымчато-зеленой, и только у самой воды она резко выделялась темной узкой полоской. След тянулся вверх по течению реки. Ни одного отпечатка ноги парашютиста не осталось на твердой земле. Ничего, и так все ясно. Смолин подвел Аргона к невидимой тропе и энергично скомандовал:
— След! След!
Собака шумно выдохнула воздух и сейчас же вдохнула всей грудью. Голова опущена. Хвост — как шея у лебедя. Каждый мускул напряжен.
Больше всего Смолин любил в своей работе вот это мгновение. Самое короткое, самое емкое, самое важное, самое опасное. Возьмет или не возьмет?! Если Аргон возьмет след, то парашютист обречен. Если же не возьмет, все пропало. Это как прыжок с высокой скалы в бурное море. Всего пять или шесть секунд летишь вниз головой, от неба к воде, но сколько за это время передумаешь, какой тревогой наполнится сердце…
Кажется, взял! Аргон фыркнул, прочистил носоглотку, сердито помотал головой, уткнулся в землю — и пошел. Вдоль берега реки. Бегом. Быстрее, еще быстрее. Поводок натянут как струна. Бежит и ликует, собачий сын. Мордой, ушами, хребтиной, хвостом, каждой своей золотисто-опаловой шерстинкой. Смолин еле успевает.
Бурдин отстал метров на десять, а мальчика и вовсе не видно.
— Давай, Леша, цепляйся на буксир, — закричал Смолин.
— Не надо. Успею.
— Цепляйся, кому говорю!
Попридержал собаку, освободил конец поводка и бросил напарнику.
— Крепче держись, Леша! Выдохнешься, подай знак. Пошли! — и он снова попустил поводок.
Аргон тянул как трактор, бежал как гоночный автомобиль. Берегом, все время берегом, в тени верб, ивняка, по траве. Потом по черной скотопрогонной тропе. По дороге. Смолин не отставал от своего друга ни на шаг. Все свои силы, сноровку, все, на что был способен телом и душой, вкладывал в этот стремительный бег. Смолин трудился. Делал главное дело своей жизни… Он еще не видел парашютиста, но уже понимал, чувствовал, догадывался, что расстояние между ними неуклонно сокращается. И это его подбадривало.
Парашютист со всех ног удирал от грозящей ему опасности.
Смолин со всех ног догонял пулю, припасенную для него.
Парашютиста гнали вперед ненависть и страх.
Смолин преследовал по пятам беду, упавшую с неба. Беду своей родной земли, своего народа и свою личную. С молоком матери впитал он любовь, уважение, преданность к тому, как трудился и жил его отец-коммунист, как побеждала и боролась его Россия, двести миллионов его соотечественников.
Парашютист четыре года воевал против нас в рядах гитлеровской армии, был нещадно бит и все же не образумился. Еще раз поднял вооруженную руку на нашу землю, на наших людей, понесших неисчислимые потери.
Принимая все меры для того, чтобы догнать, схватить, обезвредить лазутчика, Смолин выполнял свои прямые повседневные обязанности пограничника-следопыта и вместе с тем проявлял наивысшую свою сущность — солдата, коммуниста, человека.
Аргон выскочил на греблю — на вытоптанную, твердую, без единой травинки, узкую полоску земли, сплошь продырявленную копытами лошадей и коров. Слабые запахи следа парашютиста здесь заглушены более мощными.
Ничего! Аргон не оплошает.
Взял! Да еще и без принюхивания. Верхним чутьем.
Перелетел на другую сторону реки. Ткнулся сначала вправо — не понравилось. Вернулся. Побежал налево — тоже непривлекательно. Опять вернулся. Постоял, тяжело, шумно и быстро вдыхая и выдыхая воздух. И пошел прямо. Теперь все так, как надо. Хорошо. Бежит. Набирает скорость.
Оглянувшись, Смолин увидел позади себя, метрах в двух, пышущее жаром, потное лицо Леши. Мальчика вблизи не было. Его приметная рубашонка синела среди зелени на той стороне реки. Даже до гребли не добежал. Отстает с каждой минутой. Вот тебе и заяц! Бежит и плачет. Бедняга! Но Смолин не сбавил скорости. Теперь не до Пети. Теперь вперед, только вперед. Никаких задержек.
Аргон втащил пограничников в заречный лес. Сыро. Тишина. Седой мох свисает с деревьев. Папоротник укрывает мягкую топкую землю. Неба не видно. Самое подходящее место для засады, подумал Смолин. И тут же отверг промелькнувшую мысль. Как ни соблазнительно это место было для парашютиста, чтобы встретить преследователей автоматной очередью, он не мог им воспользоваться. Ему надо как можно быстрее и дальше уйти. Вперед, во что бы то ни стало вперед.
На пути — бурлящая и довольно широкая речушка. На топком илистом берегу отчетливо видны следы сапог большого размера. «Крупный мужик, — подумал Смолин. — Размер обуви сорок пять — сорок четыре». На той стороне следов не было видно.
Собака по инерции перемахнула на правый берег. Смолин за ней не последовал. Он уже знал, что парашютист, сбивая преследователей со следа, вошел в воду и дальше побежал по дну ручья. Чем он опытнее, сильнее, расчетливее, тем больше будет держаться воды, смывающей следы. Но сколько бы ни маскировался, рано или поздно ему все равно придется выйти на землю. Это он может сделать и через двести метров, и через километр, а то и дальше, когда сочтет, что достаточно запутал следы. Неизвестно, где выйдет. Надо искать точку выхода.
Аргон вернулся обратно, тихонько заскулил и беспомощно, виновато тыкался мордой в колени Смолину. Следопыт чуть-чуть помял замшевые прохладные уши.
— Ничего, дружок, не страдай. Все в порядке. Отдохни!
— Что случилось, старшина? — встревоженно, тяжело дыша, спросил Бурдин. — След потерялся?
— Найдем! Дело нехитрое. Он решил идти дальше с удобствами: охладить свои потные, горячие ноги в родниковой воде. Покури, Леша!