На баржу, лучась приветливостью, поднялся председатель поссовета – худощавый эвенк, единственный в пиджаке и стираной рубахе, поверх которой развевался широченный, аляповатый галстук.
Поднял руку. Национальный оркестр смолк. А из-за спин зазвучала мелодия – «Страна моя, Москва моя, ты самая любимая». Играл баян, которому вторила труба. Вторила неловко, хрипя и обрываясь, но старательно.
По знаку председателя люди расступились, и Бероеву стали видны одноногий баянист, посаженный на стул, а подле мальчишка-трубач в развевающемся застиранном пионерском галстуке.
Олег, умилённый, представлял фурор, что произведёт отснятый материал в Москве.
– Это для тебя звери? – упрекнула Кучума Фёдоровна. – На себя б поглядел.
Кучум лишь ухмыльнулся. Спорить с посудомойкой было ниже его достоинства.
Бероев, хоть и был на стороне Вершининой, в перепалку не вступал. Для него началась съёмочная страда: сегодня встреча баржи со стройматериалом, завтра – торжественная закладка школы. Самой северной школы Советского Союза!
Встреча выдалась замечательная. Для жителей посёлка, год ждавших баржу, прибытие её было сродни первомайской демонстрации.
Едва спарка зачалилась, эвенки без подсказок и понуканий выстроились в живую очередь. Председатель поссовета вместе с экспедитором Кучумовым спустились в трюм. Минут через пятнадцать председатель выбрался наружу, гружённый тяжелым рюкзаком. Следом вышел Кучум.
– Приступили к разгрузке! – объявил он во всеуслышание.
Прибывшие промтовары, стройматериалы сплошной рекой потекли из трюмов на берег, где и раскладывались согласно предназначению.
– Ловко работают, – не отрываясь от камеры, оценил Олег.
– Умиляешься? – Кучум гоготнул. – А вот теперь снимай по-правдашнему!.. Давай! – крикнул он охранникам.
Из трюма полезли наружу коробки с продуктами и, наконец, – ящики со спиртом.
В ту же минуту цепь распалась. Люди, за секунду до того приветливые и улыбчивые, ринулись к трапу, сбивая и отталкивая друг друга.
Те, что поудачливей, хватали в охапку ящики со спиртом и волокли по домам. Неудачники старались отобрать. Пихания и выкрики перешли в ссоры и драки. Юный трубач ловко прихватил ящик и, спрыгнув прямо в воду, незамеченный, потащил его мимо беснующейся толпы. Но тут его подстерёг баянист-инвалид. Сбил с ног костылём, потянул добычу к себе. Отважный пионер прыгнул ему на спину. Началась схватка опыта и молодости.
– Вот тебе и страна моя любимая! – не удержался от злорадства Кучум. – Как это? Цивилизация приходит в тундру? Чего ж бросил снимать, опер? Иль правда жизни тебе не годится?
Посеревший Бероев и впрямь прервал съёмку. Кучум потряс накладными, привлекая внимание капитана.
– Я своё закончил! – закричал он. – Поссовет позвонит рыбакам. Они баржу отгонят. Можно отцепляться.
Капитан Гена согласно кивнул. Расцепившись с баржой, на которой остались Микитка и Кирилка, катер отошёл в глубину залива. Проститься с охранниками ни капитану, ни Кучуму даже в голову не пришло. Только Фёдоровна да Бероев махали рукой от борта.
– По мне, так прямо сейчас отчалить – и назад на Тикси. – Капитан озабоченно разглядывал берег в бинокль. Скосился вопросительно на Бероева.
– А завтрашняя закладка школы? На кой я сюда через пол-Союза добирался? – отказался Олег. – Да и сегодня ещё надо бы с поселковым руководством пообщаться. Согласовать программу, наметить ракурсы.
Кучум загоготал.
– Будет тебе, опер, закладка. И ракурсы будут. Такие, что мало не покажется.
Он веселился от души. Как будто, издеваясь над Бероевым, отыгрывался за давешнее избиение.
После ужина, в ранних сумерках, Бероев настоял, чтобы ему предоставили «Казанку» вернуться к пристани. Следовало в самом деле пройтись по посёлку, приглядеться, выбрать сильные точки для завтрашней съемки, чтоб не заваливался горизонт.
А потом он причалил «Казанку», ступил на землю, и «горизонт завалился» – обрушился и раскололся. То, что увидел Бероев, потрясло его на всю оставшуюся жизнь. От берега до бараков прямо на земле, в лужах, среди веток, деревьев, ржавых бочек вповалку валялось упившееся население посёлка Ыстаннах-Хочо. Мужчины, женщины, подростки. Даже малыши трех-четырёх лет. Молодая мать лежала ничком в луже. Положив голову на обломок дерева, она нежно прижимала к себе пакет с новорожденным. Бероев отобрал пакет, перевернул. Увидел мёртвое личико захлебнувшегося младенца. Кругом стояли храп и чавканье. Можно было идти прямо по телам, и никто б не проснулся.
За какие-то пару часов посёлок упился вусмерть.
Бероев, обходя тела, добрался до поссовета. Заглянул. Председатель лежал грудью на столе, покрытом красным кумачом.
Дверь стукнула. Вошел высокий русоволосый мужчина в очках, в резиновом плаще и сапогах выше колен, лет на десять старше Бероева. Приподнял голову председателя. Заглянул в глаза. Отпустил. Голова с лёгким стуком вернулась на место.
– Опять, стал быть, надул! – процедил он. Протянул руку Бероеву.
– Серёга! Директор рыбсовхоза.
– Бероев. Кинооператор, – представился Олег.
Услышав, для чего он приехал, Серёга скривился.
Они вышли на улицу. Бероев отвёл глаза от людских штабелей.
– В первый раз такое видишь? – догадался Серёга.
– Будто чума прошла.
– Чума и есть. Мы с тобой для них чума. Любой белый для них чума. А мы, русские, – самая страшная. Потому что чванливы не в меру и всё за всех знаем. Свою жизнь устроить не умеем. Зато за других всё наперёд. Только дай – тут же кому хошь всеобщее счастье организуем. Но те, другие, хоть цену нам знают, стараются не подпускать. А эти – дети! Что молодые, что старые. Тыщу лет без нас жили, и ещё столько бы прожили. И тут здрасьте, припёрлись. Мы вам свой, новый мир построим! Построили! И называется мир этот – нищета.
Бероев с беспокойством разглядывал человека, изрекающего крамолу перед чужаком. Серёга заметил.
– А чего мне? Крайней Крайнего Севера края не сыщешь!..
Горько усмехнулся собственному каламбуру.
– Надо же, додумались, – школа! – хмыкнул он.
– Против школы-то ты что имеешь? – буркнул раздражённо Бероев.
– Да то, что рапортовальщиков вокруг развелось! Аж из Москвы понагнали. Удивительно, что до университета не додумались. Считай, весь посёлок у меня в рыболовстве. И все как один в долгах. Жратву под расписки выдаём, чтоб с голоду не перемёрли. И живут одной мечтой несбыточной – разом богатый улов снять и из долгов выбраться. Да, ещё мечту имеют! – припомнил он с недобрым смешком. – Водяру ждут не дождутся, что для них хуже яда. Знаешь, её здесь сколько? По два литра спирта на душу населения, считая детскую. Да вся годовая норма тут! – недобро пошутил он.
Они пошли назад к причалу, где болтался на волнах совхозный катерок, подцепивший на буксир покинутую баржу. Серёга широким журавлиным шагом переступал через тела, Бероев держался стороной, перепрыгивая по стволам деревьев.
У причала Серёга достал из кармана плаща початую бутылку водки, вопросительно встряхнул.
– В прошлом году перехватил баржу, – сообщил он. – С дракой, но отобрал водку на склады. Выдавал штучно, под праздники. Веришь, долги уменьшаться начали! Звоню в район, настаиваю: уберите водку или уж чтоб под мой контроль! Какое там? Твоё дело, отвечают, план по рыбе. А за магазинный план другие ответят. Видал, даже с днем прибытия специально обманули. Боялись, что опять отберу.
Он разболтал, отпил прямо из горлышка.
– А школа! Вон весь посёлок перед тобой. Посчитай по детским головам. Думаешь, в кабинетах считать не умеют? Не хуже нашего. Зато почин!
Протянул Бероеву. И трезвенник Олег в несколько глотков допил остальное.
– Налюбовался? – Серёга отобрал бутылку. Запустил в борт баржи. – Считай, салют в вашу честь. Вашу мать!
Они скупо распрощались.
На борту «Ястребка» Бероева встречали.
Принявший конец Гена глянул на оглушённого оператора, понимающе смолчал. Зато не смолчал Кучум.
– Опять упились, конечно!
Олег тяжко кивнул.
– Значит, к ночи полезут.
– Кто? – не поняла Фёдоровна. Она крутилась тут же.
– Говорю ж вам, дуракам, – зверьё полезет! – Кучум рассердился. – По ночи проснутся и полезут. Они же думают, что у нас спирт остался. За ним и придут. Хорошо, если без ружей. Отбиваться придётся!
– Надо бы уходить! – согласился Гена. – Да и какой завтра праздник – с повальной похмелюги!
Оба выжидающе глянули на Бероева. По молчанию Вершининой было видно, что и она приняла их сторону.
Олегу и самому хотелось поскорей сняться с якоря и забыть о пережитом. Но как станешь объясняться в Москве?
– Всё-таки попробую, – выдохнул он.
– Так на себя и пеняйте, гуманисты-романисты! – Кучум вытащил с пожарного щита багор, примерил по руке. – Жалко, что убивать это зверьё нельзя. Браконьерство, вишь ли, припишут! – Он хохотнул зло.
– Весёленькая предстоит ночка. – Гена снял топорик, подбросил, будто томагавк. Поколебавшись, заменил на ломик. – Что скажешь, Фёдоровна?
– Что будет, то будет. – Вершинина потянула весло из «Казанки».
Бероев двинулся в кубрик.
– Утром, с ранья разбудите, – попросил он.
– Не веришь?
Олег только поморщился. Ни в какое нашествие он не поверил. Кому там приходить? Он вспомнил лежащие вповалку тела, головку захлебнувшегося в луже младенца и, схватив подушку, нахлобучил сверху на голову. На его долю ужастиков хватило на берегу!
«Абордаж» начался затемно. До рассвета. Вражья стая подкралась бесшумно, на вёсельных лодках. И – сразу с нескольких сторон полезла на борт.
Первым опасность заметил Кучум.
– Полундра! К бою! – отчаянно завопил он.
Капитан, дремавший в рулевой рубке, врубил прожектор, полоснул светом по палубе.
Фигурки, что лезли на борт, заметались, будто бабочки при вспыхнувшей лампочке. Началась битва. Капитан Гена защищал рулевую рубку. На борту расположилась Фёдоровна. Сосредоточенно и равномерно она отпихивала абордажников веслом, будто суп поварёшкой помешивала.