Но мне показалось, что сказано было хоть и под личиной ёрничества, но всерьёз.
Кажется, почувствовал это и Бероев.
– Спасибо, конечно, за сострадание, Оксана. – Он изобразил глубокий, с руки поклон. – Но вокруг тебя хлопцы на подбор. Только выбирай. Вон хоть Славка! Будущая звезда экологии. Упустишь такого – тут же подберут. А ты локти после кусать будешь.
– Мои локти, мне и кусать, – огрызнулась Оксана.
Совещание возобновилось.
Входили сотрудники. Что-то приносили на подпись. Прислушивались. Задерживались. И, глядишь, уже сами включались в обсуждение. Каждому хотелось высказаться, внести что-то своё, даже если своего не было. Так что вскоре в комнате стоял гвалт.
Самым незаметным человеком в этой кутерьме был как раз Бероев. К моему удивлению, он извлёк из ящика стола кинокамеру, по виду профессиональную, и принялся сноровисто, ловкими движениями разбирать. Казалось, он вовсе не обращает внимания на происходящее вокруг. Но по редким репликам стало понятно, что не только обращает, но и точными замечаниями задаёт обсуждению новое, неожиданное направление.
Я сидел рядом, слушал, смотрел и всё больше убеждался, что негромкий Бероев был сердцем шумной этой братии. Ровно тикающим, а потому неслышным.
В какой-то момент, когда гвалт зашкалил, а лица затушевались в клубах табачного дыма, я незамеченным вышел в туалет. Затем выглянул на запорошенное крыльцо – дыхнуть свежего воздуха. На противоположной стороне площади, на фасаде кинотеатра повторного фильма, на афише, окаймлённый лампочками, красовался лучший из Остапов Бендеров – Сергей Юрский в «Золотом телёнке».
Управление, за исключением «Конференции», опустело. В полной тишине возвращался я назад, пытаясь, подобно Бероеву, ступать неслышно, когда из-за одной из дверей донеслись звуки взвинченного женского голоса.
– Чего ты добиваешься? Чтоб я тебя и впрямь бросила? – расслышал я. – Ну добьёшься в конце концов. Саму достало за мужиком бегать. Да ещё прятаться ото всех. Навязываюсь, как путана какая! Брошу, к чёртовой матери. Только ты-то где вторую такую дуру найдёшь? И не тебе решать, старый ты для меня или нет. Кто ты вообще такой, чтоб про мои локти умничать? Брошу, так сам свои до конца дней грызть будешь!
Боясь оказаться застигнутым за подслушиванием, я поспешил вернуться в зал заседаний. Ни Оксаны, ни Бероева там не застал.
На часах было восемь вечера, когда наконец разошлись. Последними ушли Каисин и – неохотно – Ксана Бирюсинка. В «Конференции» остались мы с Бероевым. Вбежал запыхавшийся Репнин.
– Палыч! Тут насчёт Егорши Микушина… – Он вопросительно скосился на меня. Бероев разрешающе кивнул.
– Жена сейчас позвонила.
– Знаю.
– Знаешь?! – поразился Репнин. – Что посадили, знаешь?
– Как то есть? – Бероев сбился. – Когда ж успели? Дело ведь только возбудили. Должны были допросить да отпустить.
– А к вечеру и задержали.
– Что за проблема? – вмешался я.
– Да в Качуге вечная засада! – Репнин опять глянул на Бероева, испрашивая разрешения. Но тот, погружённый в себя, задумчиво теребил нос.
– Охотинспектор у нас там ершистый. Микушев, тёзка мой, – объяснил Репнин, уже не оглядываясь на начальника. – Очень задорный хлопец! Прихватил самого директора леспромхоза… Большунов! Да вы его сегодня видели на совещании!
– А! Крутоголовый усач, – припомнил я.
– Он самый! Первый хозяйственник по области. Герой Соцтруда! Депутат! Во всех президиумах! Хозяин Качуга! В районе без его слова ни одно кадровое назначение не проходит. До Егорши других-то охотинспекторов, егерей быстро прикармливали. Одним-другим! Тому снегоход, тому квартиру. Мало ли чего? Глядишь, скурвился. Да хоть предыдущий взять – Валька Лапин! Всю охоту в районе данью обложил. Даром, что ли, как мы его сняли, Большунов тут же его к себе в хозяйство пригрел. Теперь при Большунове из самых заядлых загонщиков. А Микушев на него, на генерала, считай! Которого Палыч Трекуровым обзывает!
– Троекуров? – аккуратно подправил я.
– И вот на этого-то супер-люпер Трекурова Егорша акт впиндюрил! Инспекторишка, из-под земли не видно. И – акт! Ретивое и взыграло. Завертелось. Теперь вот сживают со свету.
Репнин непрестанно озирался на отмалчивающегося Бероева. Наконец рассердился – опять задёргалась щека:
– Что, в самом деле, ждём? Сегодня задержали. Завтра официально арестуют. Поди тогда из-за решётки вытащи! Что скажете, милиция?
– Освободить из-под ареста – дело хлопотное, – подтвердил я. – За незаконный арест и прокурору, давшему санкцию, не поздоровится. Так что проще не доводить…
– Ну?! Слышал? Это учёный человек оттуда говорит. Что ещё тебе надо?! – вскрикнул импульсивный Репнин. – Будем ждать, пока сгнобят мужика?!
Бероев кашлянул, будто выходя из забытья. Отпустил покрасневший кончик носа.
– Вот что, Жора! Поменяй-ка график! Спатрулируй вместо Магданского заказника в Марусинский заповедник.
– Надумал чего?! – обрадовался Репнин.
– Но так, чтоб до выезда ни один человек о подмене не знал. Сели – поехали. А вот здесь встретимся. – Бероев пригнулся к карте, ткнул карандашом. – Но гляди – никому раньше времени, даже пацанам!
– Так… – Репнин опасливо повёл глазами в мою сторону.
– Это не мои игры, – заверил я.
Я заметил, что Репнин за моей спиной принялся намекающе показывать Бероеву на меня глазами. Наконец тот сообразил. Глянул озадаченно на часы.
– В самом деле засиделись! Похоже, в гостиничный буфет не успеваете. Есть у нас что-нибудь, Жора?
– Для гостя-то! – воодушевившийся Репнин выскочил в коридор. Вернулся, придерживая подбородком груду нарезок и баночек с домашними соленьями из холодильника. Вторым рейсом притащил тарелку с отварной картошкой, блюдо с порезанной селёдкой под зелёным лучком.
Подсохшую селёдку обнюхал с наслаждением.
– Под это бы хорошо… – Он предвкушающе потёр руки. – Всё-таки не поди знай откуда – из Москвы гость!
– Это тебе всегда хорошо, – поддел Бероев. Пошарил за стендом. Вытащил бутылку «Московской». Удивился. – Я ж сюда «Арарат» ставил!
Он пристально глянул на Репнина.
– Может, и ставил. Чего пристал? – увильнул тот от ответа.
Подышал на липкие стопочки, вскрыл «бескозырку», разлил на три порции. – Ну! Дабы в горле не пересохло!
Выпив, поспешил долить.
Вскоре завязался оживлённый разговор. Как водится под водку, перешли на «ты». Правда, с Бероевым это «ты» выглядело несколько своеобразно. Я – «ты, Семён», он – «ты, Олег Павлович».
В отличие от нас с Репниным, Бероев обходился одной стопкой. Подносил ко рту. То ли пригубливал, то ли касался губами и ставил на место.
Это не мешало ему быть словоохотливым собеседником.
Впрочем, занимательными рассказчиками оказались оба. Правда, разного замеса. У балагура Репнина таёжные прибауточки: об охоте, о стычках с браконьерами – сыпались одна за другой, будто драже из кулька. Бероев же, напротив, старался разговорить собеседника.
И разговорил-таки. В какой-то момент захотелось и самому похвастаться редкими сюжетами, что набрал в командировках. Слушали меня с интересом.
– …А вот ещё одно любопытное уголовное дело разыскал в архивах, – сообщил я.
И тут Репнин перебил:
– Что ж у тебя всё архивы да архивы! Живого-то браконьера ловил?
Пришлось признаться, что нет.
– Кабинетный, выходит, подполковник! – припечатал Репнин – горячий и переменчивый.
Я смешался. Возразить было нечего. В самом деле, нашёл, трепло, перед кем хлестаться.
– Для пособия этого хватит, – буркнул я, смущённый.
Вскоре Репнину позвонили из дома – приболел внучок. И он убежал.
Мы же с Бероевым засиделись. Пить бросили, но с «ты» уже не слезали.
Разговор перескакивал с темы на тему. С удивлением узнал, что по профессии он кинооператор и до того, как осесть в Иркутске, облазил едва не весь Союз.
– Уел меня твой Репнин, – признал я. – И ведь что обидно – прав.
– То, что ты напишешь, – нам в любом случае на пользу. Положим, все и так знают, что можно, что нельзя. Но такая брошюрка в егерской сумке – великое дело. Чуть что, тому же следователю в нос – вот, ваше же начальство прописало! Понимаешь? Хотя, конечно, если б своё добавить, руками пощупанное, самому браконьера повязать – другая достоверность. Тут Жорка прав. Хочешь, пошли со мной в тайгу. Покажу всё наглядно, – предложил он вскользь.
Я заколебался. Понимал, что не научного сотрудника дело – погони за браконьерами. И случись конфликт, – с меня же за него спросят: на каком основании позволил себя втянуть? «Твоё поле боя – архивы», – скажут мне. Правильно скажут.
Но то ли водка воспламенила, то ли насмешливая искорка в глазах Бероева, только я приосанился и, подражая интонации таможенника Верещагина, выпалил:
– А пошли!..
План выезда наметил Бероев.
– Со мной тебя никогда не выпустят, – начал он.
Я усмехнулся.
– Не выпустят, поверь. Машина ли в последнюю минуту сломается, ещё что приключится. А без меня тебя довезут до Баяндая, дадут пощупать бурята, покатают меж ёлочек, лизнёшь солончака, глянешь на Байкал и – с песнями на базу!
– Почему именно Баяндай?
– Образцово-показательная выставочная площадка.
Сердцевиной плана стало скрытное выдвижение в тайгу самого Бероева.
Выезд наметили на послезавтра.
Время за душевным разговором течёт незаметно. Спохватились за полночь.
Бероев вышел на улицу первым. Я подзадержался. Когда приоткрыл входную дверь, услышал музыку. Из окна жилого дома разносилась мелодия «В парке Чаир». Похоже, там тоже засиделись.
Прикрывшись от ветра воротом дублёнки, я принялся озираться в поисках нового моего товарища. И обнаружил – на пустой площади, возле афиши с Остапом Бендером. Под фонарём.
Пятидесятилетний мужик в одиночестве кружился на заметённом асфальте. С зажмуренными от удовольствия глазами и лёгкой улыбкой – обращённой куда-то в себя.
– Командор танцует танго? – не удержался я. Начиная понимать влюблённую Бирюсинку.