Я задрал голову.
Где-то в далёкой верхотуре терялись в безоблачной голубизне горящие на солнце макушки. Золотое сияние небес, и стылая мгла внизу. Ни шевеления веток, ни птичьего клекота, ни дуновения ветерка. Зимняя тайга спала.
И я – на голубеющем снегу, невесть как занесённый в дремучий край. Крохотная фитюлька, затесавшаяся меж недвижными гигантами.
Все знают, что опасно смотреть с обрыва вниз. Оказывается, задирать голову куда страшней.
Я ощутил вдруг, как в меня вползает ужас. Давящий, парализующий. Леденящий. Этому не было объяснения. Никто не угрожал, не нападал. Наоборот, я сам жаждал услышать хоть какие-то звуки. Кажется, появись в эту секунду стая волков, я бы обрадовался. Испугался бы, конечно, но и обрадовался. Это всё-таки имело бы физическое объяснение.
Я попытался взять себя в руки. С чего, собственно, паника? Я не один. В каких-то пяти-шести десятках метров за поворотом парит ГАЗ-66, а в нём мой товарищ, опытный таёжник. А что, если нет? Если выскочу за поворот, а там пусто? Мало ли? Уехал срочно. А может, и вовсе не было? И в какую сторону тогда жильё?
Я шагнул к повороту.
«Прекратить истерику! Взять себя в руки! – заклинал я себя. – Всё в порядке, все на месте. Не спеша. Левой-правой. Снова левой…»
Но ужас захлестнул с головой. И, уже, кажется, ничего не соображая, я помчал к повороту.
– Господи, помоги! – бессмысленно взмолился я на бегу. Запутался в полах тяжёлой дохи, с размаху упал и в поворот въехал на пузе.
Конечно, ГАЗон стоял на прежнем месте. Из кузова доносились звуки радиолы. Я пролетел мимо кабины, ухватился за дверцу кунга.
Бероев, шуровавший у буржуйки, обернулся.
– Руку, дурень! Прилипнет! – закричал он. Подскочил, с силой дёрнул меня за побелевшее запястье. Кусок кожи остался на металле. Оказывается, я не надел рукавицы.
Должно быть, выпученные мои зрачки под очками сделались шире стёкол. Бероев понимающе смягчился.
– Белое безмолвие. На многих с непривычки действует, – посочувствовал он. Открыл нижнее сиденье. Меж запасного карабина, патронов, утвари выудил аптечку. Смазал покалеченную ладонь жиром. – Пуганулся?
Я пристыженно кивнул. В одном, правда, не признался. В том, что позорно подпустил струйку. Как раз в ненадёванные кальсоны с начёсом.
Салон быстро нагревался. От конфорки ароматно пахло пригорелым мясом. Оголодавшие, мы впились зубами в куски кабарги. Слегка утолив голод, Бероев поделился планами на нашу таёжную поездку.
– Жаль, конечно, что не попал на сегодняшнее межведомственное совещание, – посетовал он. – Важно было выступить по байкальской нерпе. Омуля едва отбили. Так новая напасть. В таких масштабах стали промышлять нерпу, что она, бедолага, от человека аж на Ушканьих островах спряталась. А природнадзор бамбук в сторонке курит. Очень, очень бы встряхнуть! Но – есть цена любому вопросу.
– И цена вопроса – покатать меня по браконьерским угодьям?
– Тут на самом деле две цены. – Мою иронию Бероев проигнорировал. – Первая цена вопроса – Егор Микушев.
– Это задержанный егерь из Качуга?
Бероев потеребил нос. Будто руль подправил.
– Вот что, Семён, ты мне нужен, – без затей сообщил он. – Ты ведь можешь уголовные дела затребовать?
– Затем и приехал.
– И отменять, если что не по правде? Егоршу-то явно по подлогу сажают!
– А вот тут у тебя промашка. Я не прокурор. И даже не местный чин. А всего-навсего научный сотрудник. Правом давать обязательные для исполнения указания не наделён. Так что, ребята, пулемёта я вам не дам.
– Но для них-то ты начальник из МВД, – не отступился Галаджев. – Откуда они разбираются, чего ты можешь, чего нет. Приказал – вытянутся! Вон ведь – руководство УВД тебе «Волгу» к гостинице подаёт.
Я усмехнулся про себя: «Знал бы ты, почему подаёт».
– Может, и так. Только если после поступит жалоба…
– Что тогда?
– Тогда варианты. Самый гуманный – выговор за превышение полномочий.
– Эк как у вас всё с подстраховочкой! – Бероев зримо огорчился. – Ну и выговор! Эка страсть! Да ты взвесь! Выговор и – судьба человеческая. Как это, если на одни весы?
Я уныло смолчал.
– А ведь я рассчитывал на тебя, Саид, – буркнул в тон мне Бероев.
Выглядел он непривычно подавленным. С моим отказом планы, что вынашивал на спасение егеря, рушились.
Я поправился:
– Не куксись. Дело мы, безусловно, посмотрим. А там по обстоятельствам. Лады? Выкладывай, какая у нас вторая сторона вопроса!
Увидел, что Бероев после моего отказа заколебался.
– Не темни. Всё равно мы с тобой от всего мира отрезаны. Даже захотел бы тебя выдать – не смогу.
– В самом деле, чего уж теперь? – Бероев выдернул из нагрудного кармашка карту, разложил.
В тот вечер, когда мы обмывали знакомство в охотуправлении, начальнику опергруппы Бероеву по телефону сообщили, что в Забайкальский леспромхоз, что под Качугом, прибывает замминистра из Минлеспрома. И директор Большунов срочно возвращается из Иркутска к себе. Тот самый Большунов, по настоянию которого сажают егеря Микушева. Тот самый, что, подобно помещику Троекурову, превратил целый район в браконьерскую вотчину.
– Но почему ты-то всполошился? – удивился я. – Что может быть логичней? В леспромхоз прибывает высокое московское руководство, и директор торопится встретить.
– А зачем приехали? С какого, спрашивается, бодуна? Среди зимы, когда все планы утверждены, поставки согласованы? – Бероев, привлекая моё внимание, поднял палец.
– Облавную охоту затевает? – щегольнул я вкусным словцом.
– Загонную! – деликатно подправил мой спутник. – Ему, Троекурову, московским гостям надо пыль в глаза пустить. Масштаб проявить. Чтоб барями себя ощутили. Так что всю челядь соберёт. На лошадях, с санями!
– Но кто сказал, что не по лицензии? – усомнился я.
– Положим, лицензии на год вперёд выбрали. Но не это главное. Не на простую охоту нацелился помещик Троекуров. Да и замминистра из-за обычной охоты через пол-Союза не полетит. Так вот, и они прилетели, и он возвращается именно потому, что знают: всё руководство Марусинского заповедника до выходных безвылазно в Иркутске. Если только туротдел да бухгалтерия остались. Этим не до патрулирования. И Большунов это учитывает. Заповедник! Именно! – Бероев торжествующе припечатал столешницу, будто гвоздь вколотил. – Это ж другой статус! Это куда уж круче! Очень москвичи заповедную охоту уважают. Чтоб там, где простому люду запрещено. Чтоб сверхчеловеком себя ощутить! Тварь я дрожащая или право имею?! И если я самого Большунова на заповедном браконьерстве прихвачу, то и закрытия охоты в районе добьюсь. И вся их затея против Микушева под слом пойдет. Я этого Троекурова не первый год выслеживаю. И он это знает. Только взять не получается. Как раз потому, что весь район под себя подмял. Всех круговой порукой повязал. Видишь, Егорша Микушев поперёк пошёл – теперь, считай, в тюрьме. Но уж в этот-то раз сшибёмся! – Он предвкушающе огладил карабин. – Вот увидишь, Сёма, сшибёмся! Пойдут они в заповедник в пятницу, пока народ после совещания по местам не разъехался!
– А почему не завтра, в четверг?
Бероев потеребил нос, будто сверяя курс.
– Всё-таки маловероятно.
Он изложил свои резоны. То ли мне, то ли вслух перепроверял себя. Сегодня среда. Приезд московского гостя. Большунов только-только успел вернуться из Иркутска. Как раз сейчас у них встречи, лобызания, размещение в спецгостинице. Поляну, в смысле стол, как водится, накроют. Четверг – планёрка, толковище, подписание документов. Не из-за одной же охоты замминистра летит! А после охоты, с похмелья, уж не до дел будет. Значит, суббота – отмокание в бане с девицами. Воскресенье – выезд к самолёту. Чтоб к понедельнику визитёру на работу вернуться – как ни в чём не бывало. Московский стандарт! Стало быть, для охоты остаётся как раз пятница.
– Именно пятница! – убеждённо повторил Бероев. Поддёрнул себя за нос, будто восклицательный знак поставил. – Завтра мы с тобой насчёт Микушева в Качуг подскочим. В пятницу спозаранку с Репниным соединимся. Большуновские по распутку пойдут. Там и накроем. Вот тогда и наглядишься на наши сибирские разборки! Да не боись, Сёма! Поставим тебя куда-нибудь в сторонке за сопку, чтоб, не дай бог, не зашибли!
Он споро убрался в салоне. Протянул мне широкие кожаные рукавицы с отделённым указательным пальцем.
– Держи! От холода и сырости защищают.
Вскоре мы вновь ехали по тайге. Человек я сугубо городской, с флорой и фауной знакомый до позорного мало. Больше по школьным учебникам да телепередачам. Потому бесконечно крутил головой и изводил своего спутника беспрестанными вопросами. Для таёжника – идиотскими. Как если бы профессионального футболиста принялись расспрашивать, для чего на поле ворота.
Тем не менее Бероев подробно отвечал, объяснял, вникал в детали, будто знакомил гостя с собственным жилищем. Так разговаривают с ребёнком, непонятливость которого вызывает не раздражение, а умиление. Вообще я заметил, что, оказавшись на природе, Бероев, в городе сдержанный и взвешенный, пребывал в неизменно приподнятом настроении. Кажется, не будь меня рядом, он бы запел. Должно быть, так и делал.
Несколько раз мы останавливались, выбирались из машины. Доставали снегоступы. Шли в чащу, где Бероев показывал браконьерские скрадки, засидки, лабазы.
Вскоре я догадался, что попутчик мой совершает плановый обход по браконьерским местам. Присматривается, прикидывает, вычисляет.
Возле одной из скрадок из снега торчал кусок троса. Рядом – размокший спичечный коробок. Вдвоём вытащили трос.
– Что можешь сказать? – Бероев протянул улики мне.
– Негусто, – принялся я размышлять. – Трос – капкан на пушного зверя. Мне такие браконьерские петли показывали. Судя по уровню сугроба и коробку, поставили где-то недели с две. Навскидку как будто всё.
– Вот в том и беда, что у вас, у милиции, всё навскидку!
– Попробуй сам! – огрызнулся я. – Тут снега намело – экскаватором не раскопаешь!