По обледенелому спуску нас повлекло вниз, прямо в воду.
– Сорвались!.. – закричал Бероев, бессмысленно вдавив тормоз.
Глазами, полными ужаса, смотрел я на приближающуюся студёную смерть.
– Открывай дверь! Открывай! – услышал я. Потянулся к ручке. Поздно!
Подлетев на последнем бугорке, тяжеленный ГАЗ-66 плюхнулся на воду и… заскользил по поверхности, «аки по суху».
Через несколько секунд я сообразил, что под нами прозрачный, выметенный ветрами лёд.
Рядом хохотал Бероев. По его мнению, розыгрыш удался.
– С крещением батюшкой-Байкалом! – поздравил он меня.
Помертвевший, я откинулся на сиденье. Огладил колотившееся о грудную клетку сердце.
Повернулся, собираясь высказать всё, что о нём думаю. Но Бероев вёл машину с таким радостным и азартным видом, что злость поумерилась.
– Умеешь умно и тонко пошутить. – Я с трудом разомкнул слипшиеся губы. Поводил языком по пересохшему нёбу. – Самому-то тонуть приходилось?
– Бывало, – беззаботно подтвердил Бероев. – Однажды на Мае, есть такая бурная река, перевернулся и угодил в ледяную воду. Кое-как выбрался, но утопил всё снаряжение. А до ближайшего жилья с полсотни километров.
– И как?
– В смысле чем кончилось? Да вот он я! – Бероев засмеялся. – Браконьерский опыт выручил. Изготовил верёвочную петлю, поймал птичку, слопал сырой.
– Меня б, наверное, стошнило.
– Тошнит от сытости. А до сытости иной раз ещё дожить надо. Ништяк, полуполковник! Живы будем – не помрём! Идём на Сарму. Баргузин как раз в спину дует! – выкрикнул мой спутник и от полноты чувств затянул: – Эй, баргузин, пошевеливай ва-ал! Молодцу плыть недалече!..
– А я в детстве думал, что баргузин – это кто-то вроде осетина, – признался я.
– Точно! А знойный сирокко – итальянец! – подхватил Бероев. – Эх вы, чернильные души!
Я постучал по часам:
– Прибавь газу, шутник! Как бы не опоздать.
Странное существо – человек. Только-только прощался с жизнью. И вот спустя всего-то десяток минут, охваченный азартом, подгоняю время, боясь упустить новое приключение.
Правда, сидел я с прикрытыми глазами: смотреть на нежно-голубую акварель под колёсами по-прежнему было жутковато.
А Бероев пел. Слегка привирая мотив, но с огромным чувством.
Я представил себе, как мотается этот немолодой человек один по тайге – изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Аж поёжился.
– Не устал бродяжничать? – невольно сорвалось с языка. – Без быта, без подруги.
Песнь оборвалась. Я почувствовал, что влез без спросу в запретную зону. Есть у меня это свойство, с которым борюсь, но вытравить не могу, – бестактность. Ляпну. После спохватываюсь.
Хотел извиниться. Но мой снисходительный спутник махнул эдаким всепрощающим жестом, будто грех отпускал.
– Подруги как раз есть. Подруги нет, – отшутился он.
– А хочется единственную, – подхватил я заданный игривый тон. – Так это всем хочется. Но мало кому выпадает. Я себя самого то и дело гноблю, почему столько в жизни мечталось, а не случилось. А потом, остыв, себя же и спрашиваю: «А что ты сделал, чтоб эту единственную не пропустить?» Порхал с одной на другую, как пчела в цветнике. Разве в таком мелькании что-то разглядишь?
Заметил, что Бероев хоть и отмалчивается, но косится с интересом. Воодушевился.
– А кстати, та бойкая девчонка среди парней! – Я сделал вид, что припоминаю. – Ксана, кажется? Что кошеваром набивалась. Мне показалось, что – шутки шутками, – но она к тебе и впрямь всерьёз прикипела.
– Думает, что всерьёз, – согласился Бероев. – Но девчонки переменчивы. В двадцать лет всё взахлёб. Сегодня кипит. А через пяток лет, глядишь, – охладела. А ты уж и сам прикипел. Только через тот же пяток лет она старше, а ты старее. И как это от себя тогда отдирать? С кожей или вовсе с печёнками?
– Может, так, может, нет! – не стал спорить я. – Только ведь пять счастливых лет сами по себе дорогого стоят. Да и кто сказал, что именно пять, а не двадцать пять? Не попробовав, не узнаешь, от чего сбежал.
Меж тем по зимнику мы вновь выбрались на сушу и углубились в тайгу. Снег мёл уже не на шутку, облепляя стекло, дворники трудились на полную мощь. На очередном повороте Бероев стопорнул машину, поставил наискось, перекрыв всю ширину дороги, выскочил, осмотрелся.
– Успели! – сообщил он облегчённо. И отвечая на незаданный вопрос, добавил: – По моим прикидкам, у нас в запасе с полчаса. Можно вздремнуть.
Он откинулся и впрямь преспокойно засопел. Попробовал заснуть и я. Но быстро оставил напрасную попытку, – всполохнутое сердце всё ещё трепыхалось в груди.
Треск тракторного мотора в глухой тайге я расслышал издалека. Потянулся разбудить.
– Слышу! – бодрым, вовсе не спросонья голосом произнёс Бероев. Вытащил «тозовку», предназначенную для меня, показал на предохранитель.
– Имей в виду – оружие у них наверняка нарезное.
– Почему уверен?
– Ночная охота. Значит – фара-искатель. Чтоб стрелять на большое расстояние. А у гладкоствольного убойная сила всего-навсего 35 метров. Всё запомнил? – любезно поинтересовался он.
Я кивнул.
– А теперь забудь. Учти! Лапа – судимый беспредельщик. Пальнуть – особенно если спьяну и без свидетелей – ему делать нечего. Так что мелкашка тебе – для вида. И сам – для вида. Чтоб видели, что я не один. Но если и впрямь начнётся стрельба, сигай в сугроб.
– Как тетерев-косач? – Я хмыкнул.
Трактор был уже совсем рядом. Едва «Беларусь» показалась из-за поворота, Бероев врубил фару-искатель. Выскочил из машины. Я вылез следом и стал рядом перед капотом. С удивлением увидел, что наряду с карабином мой спутник прихватил рупор и – зачем-то – пустую кинокамеру.
Ослеплённый водитель трактора ударил по тормозам, проехал юзом. Застыл. Меж машинами оставалось метров тридцать.
Бероев поднёс рупор ко рту.
– Я начальник опергруппы охотуправления Бероев! – закричал он. – Предлагаю предъявить машину и вещи для досмотра. Иначе будете задержаны.
– А хило тебе не станет, задержатель?! – ответил ему насмешливый басок.
– Не узнаю голос! – озадаченно шепнул мне Бероев. – Должно быть, с перепоя.
– Повторяю! Выйти из машины! Вы остановлены в таёжной зоне по подозрению в браконьерстве! – вновь крикнул он, сдвинул меня за переднее колесо, укрылся сам.
– Хрен тебе, а не досмотр! Не знаю, какой ты там Бероев. Но нет у нас для тебя ни шиша! – ответили ему. – Убери лучше машину, пока не протаранил, к беней фене.
Демонстрируя серьёзность намерения, тракторист вжал акселератор так, что двигатель аж завизжал.
– При попытке тронуться с места стреляю по колёсам! – предупредил Бероев. – И имей в виду, нас двое!
– А вот и посчитаем!
Нас ослепил встречный свет: тракторист, в свою очередь, включил фару-искатель.
В ту же секунду Бероев, бросив рупор, вскинул карабин. Фара со шпокающим звуком погасла.
– А если и я в тебя так?! – обозлился тот.
Бероев подскочил ко мне. Попытался столкнуть в сугроб.
– Заройся с носом! Сейчас пальнёт!
Конечно, я вчера и впрямь отпраздновал труса. Но не настолько же, чтоб вовсе вытирать об меня ноги.
Я вывернулся. Подхватив рупор, вышел перед машиной.
– Внимание! – Собственный хрипастый голос я не узнал. – С вами разговаривает подполковник милиции Данилюк, МВД СССР!
Выставив перед собой руку с зажатым красным удостоверением, медленно двинулся к трактору.
– Проводится совместный рейд УВД и управления охоты. Вы и ваш транспорт подлежите досмотру. При попытке противодействия будете немедленно арестованы за сопротивление работнику милиции при исполнении служебных обязанностей!
Я не различал за занесённым стеклом водителя, не видел, держит ли он оружие. Конечно, держит. И конечно, дуло как раз направлено в меня. Движение пальцем, и пуля или картечь вопьются в мою плоть, разрывая в ошмётки.
Воображение у меня богатое. Так что ноги вперёд волочил через силу. Кажется, и кальсонам с начёсом вновь перепало.
– Ох и продырявит он тебя, – услышал я ехидный голос. Бероев обгонял меня, оттесняя за спину. В правой руке он на изготовку держал карабин, а левой – приложил к глазу кинокамеру.
– Лапа! – закричал он. – Даже думать забудь стрелять! Всё происходящее документируется. Так что если какой косяк против милиции, то тебе с твоей судимостью гарантированная вышка!
– У тебя ж плёнки нет, – напомнил я.
– Они-то об этом не знают.
Ей-богу, он веселился! Во мне даже страх притух. Во всяком случае, к дверце водителя я подошёл твёрдым шагом, распахнул:
– Выйти из машины!
Сунул внутрь раскрытое удостоверение.
– Да понял, понял. – Из кабины выбрался долговязый мужчина в промасленной телогрейке. Но под телогрейкой, из-под джемпера, нелепо выглядывал узел галстука. От него, конечно, попахивало, но разговаривал вполне внятно.
Сам, без понуканий, выдернул пачку документов, протянул мне.
– Держите! Ваша взяла. Раз органы, чего уж? Моя милиция меня бережёт. Сперва посадит, потом стережёт.
Он хихикнул и – уселся в сугроб.
– Виктор Глазычев, инженер Качугского леспромхоза, – прочитал я.
Бероев присвистнул.
– Чего сам за рулём? Лапа настолько упился?
Он забрался в кабину. На пассажирском сиденье, откинувшись, тяжело сопел длинноволосый парнишка лет, дай бог, семнадцати. В городской дублёночке, сапожках на меху. Во сне он шевелил полными, обветренными на морозе губами. Оружия в кабине не было.
– Пацан, похоже, вусмерть упился, – определил Бероев. Обшарил пустые карманы.
– Кто такой? – обратился он к Глазычеву. – Ну что, сын, племяш?
– Конь в пальто! Тебе надо, ты разузнавай, – схамил тот. – А вообще – пиши всё на меня.
– А почему на лапинском тракторе?
– Вот у него и спроси, когда найдёшь.
С охотинспектором, как я заметил, он держал себя куда развязней, чем с незнакомым милиционером.
Сдвинув спящего мальчишку, Бероев принялся за осмотр. Осмотр он проводил, как и всё, споро и профессионально. Кабина – меж обшивкой и корпусом. Бардачок. Капот. Инструментальный ящик. Отовсюду выгружал охотничьи трофеи и доказательства незаконной охоты. Извлёк два дробовика.