Но ведь всё когда-то случается впервые?
— Он ещё в начале боя скомандовал снять османскую тряпку и поднять Андреевский флаг, — угрюмо сказал Сташевский. Когда Венечка появился на мостике, мичман передал ему командование и теперь стоял рядом с рулевым.
— Как погиб Карл Романыч? — спросил лейтенант.
— Осколок попал в смотровую щель. Снаряд разорвался на крыше каземата, вот ему и прилетело. И, главное, глупо-то как — на остальных ни царапины, а тут прямо в сердце!
Бирстрома на корабле успели полюбить — как офицеры, так и матросы.
— А что Евгений Фомич?
— Старший офицер в самом начале боя был контужен. Прислонился неосторожно к броне, а тут в рубку снаряд и угодил. Отнесли в кают-компанию, сейчас с ним доктор возится…
Остелецкий кивнул. Старшему офицеру ещё повезло — обычно в таких случаях человек превращается в бурдюк, наполненный осколками костей и кровавым фаршем. Без единой, что характерно, царапины снаружи.
…однако, пора…
— Руль право! — скомандовал он, и рулевой быстро закрутил дубовый, с яркими бронзовыми накладками штурвал. «Хотспур», отличавшийся куда большей поворотливостью, нежели прочие броненосцы, резво покатился вправо. Из башен замершего в полутора милях «Инфлексибла» последовательно выбросились четыре столба дыма, подсвеченного изнутри багровым. Шестнадцатидюймовые снаряды подняли высоченные, с колокольню, столбы воды с придонной илистой мутью.
— Мелко тут… — заметил мичман. — Если верить лоции, под килем и трёх саженей не будет.
— Лоции надо верить, — наставительно произнёс Остелецкий. — Куда ж мы без лоции-то? А что мелко, так оно и к лучшему. Случись что — вовсе не потопнем, надстройка и крыша каземата останутся над водой.
При этих словах рулевой украдкой, чтобы не видело начальство, сплюнул через левое плечо. Скажут тоже — «потопнем»! Разве ж можно о таком?..
— Ворочай на прежний курс, голубчик, — скомандовал Остелецкий. — Прянишников своё дело знает, наверняка уже перезарядился.
Действительно, стоило форштевню броненосца повернуться в сторону «англичанина», из правой передней амбразуры ударило орудие.
— Мимо, недолётом легло, — оценил результат выстрела Венечка. В ушах протяжно звенело.
…а ведь прав тот комендор! Это надо было придумать: четыре амбразуры в каземате, и ни одна не направлена точно по курсу! Изволь ворочать десятитонную махину на салазках от амбразуры к амбразуре…
Броня «Хотспура» загудела от двух подряд попаданий.
— Каземат и правая скула, — прокомментировал Остелецкий. — Опять двадцатифунтовки, ерунда. Нам они не страшны.
Он обернулся к мичману.
— Дмитрий Платоныч, велите прибавить оборотов. Раз уж попасть никак не получается — попробуем пришпорить англичанина!
— Пришпорить? — Сташевский вытащил из амбушюра латунной переговорной трубы кожаную затычку и передал распоряжение командира. — Что за странная мысль… почему именно пришпорить?
— А вы разве не в курсе? — Остелецкий говорил, не отрывая взгляда от жестяного сектора счётчика оборотов. — Покойный Карл Романыч любил порассуждать о названиях кораблей. Наш «Хотспур», к примеру, именуется в честь одного рыцаря времён Столетней войны. Тот отличался редкой храбростью, за что и заслужил прозвище «горячая шпора», «хот спур» по-аглицки. Для таранного судна название самое подходящее!
Мичман пожал плечами.
— Удивляюсь вам, Вениамин Палыч! Вокруг такое творится, а вы травите исторические байки…
— Право руль! — крикнул Остелецкий рулевому. «Хотспур» послушно выписал коордонат, уклоняясь от очередного залпа «Инфлексибла». — Согласитесь, удобно, когда точно известно, сколько их башенным надо на перезарядку. Знай, считай, да крутись, как уж на сковородке!
Он понизил голос и наклонился к мичману.
— А что до баек, — доверительно прошептал он, — я, признаться, и сам до дрожи боюсь. А ввернёшь что-нибудь эдакое — вроде и легче.
Мичман хотел было что-то ответить, но не успел — гулко ударило казематное орудие. Остелецкий приник к смотровой щели — и с досадой ударил кулаком о броню.
— Снова мимо! Ну, Рукавишников, мазила…
Он с натугой распахнул броневую дверь рубки и вышел на крыло мостика.
— Всё, братцы, поиграли в пятнашки — и будет! Рулевой, право два, и чтоб не рыскать! Мичман, скажите в машинное, чтоб обороты поднимали до упора и держали, покуда есть возможность. Тараним!
Лейтенант недобро сощурился, глядя на пышущий дымом и чугуном «Инфлексибл».
— Боцман, всем, кроме машинной команды и казематной прислуги, разобрать тесаки с револьверами — и на полубак, под броню, к люкам. И проследи, чтоб мостки дощатые были под рукой, англичашке на борт перекинуть!
— Дмитрий Платоныч, распорядитесь вызвать комендоров к этим тарахтелкам, — Остелецкий указал мичману на тумбу с картечницей Норденфельда. — И всем быть готовыми! Как воткнёмся — все, разом, сарынь на кичку!
Средиземное море,
на рейде Александрии.
Корабль её величества «Инфлексибл»
…октября 1878 г.
Две остроносые гребнястые рыбки одна за другой выскользнули в клубах порохового дыма из медных труб, плюхнулись в воду и пошли наматывать на пропеллеры ярд за ярдом. Кептен Летбридж замер, едва шевеля губами — отсчитывает секунды, понял Стэнли. Молодого человека захватил азарт боя, и он не обращал внимания на жужжащие над головой пули — с мостика приближающегося «Хотспура» яростно плевались свинцом две картечницы.
На глазах Стэнли порция свинца из соединённых вместе ружейных стволов срезала сигнального старшину, стоявшего в двух шагах от командира броненосца. Кептен Летбридж бровью не повёл — лишь брезгливо сколупнул пальцем в лайковой перчатке кровавый комок, прилипший к белоснежному рукаву. Отсчёт он не прервал.
Правая мина прошла в двух саженях от борта. Вторая уткнулась в скулу за миг до того, как казематное орудие «Хотспура» выпалило в упор, с пистолетной дистанции, снеся носовую надстройку «Инфлексибла» вместе с установленными в ней двадцатифунтовками. Столб воды взлетел у борта «Хотспура», броненосный таран вздрогнул, словно боксёр, получивший ошеломительный прямой в челюсть. Но это уже не могло остановить инерции четырёх тысяч трёхсот с лишним метрических тонн металла, разогнавшихся до предельных двенадцати с половиной узлов. «Хотспур» накатывался на «Инфлексибл» неумолимо, подобно горной лавине, и Стэнли успел только вцепиться в леер, вознося мысленно молитву вперемешку с самой чёрной бранью. Краем глаза он увидел, как застыл в нелепой раскоряченной позе Летбридж и, кажется, даже открыл рот, чтобы крикнуть: «Схватитесь за что-нибудь, сэр!» — и тут бронированный носорог нанёс удар.
Наверное, ни один человек на обоих кораблях не сумел устоять на ногах. Страшный толчок выбил палубу из-под ног второго лейтенанта и швырнул его спиной вперёд в распахнутый люк. Проваливаясь вниз, в пропахшую углём, горелым машинным маслом и порохом черноту, он увидел на фоне блёкло-голубого египетского неба командира броненосца — раскинув руки крестом, с выпученными по-жабьи глазами, сэр Томас Баклер Летбридж, второй баронет Сандерхилл, улетал за борт, вращаясь, словно сорвавшийся с оси вентилятор. Потом железная переборка изо всех сил наподдала второму лейтенанту в спину и затылок — и всё кануло во тьму.
«Инфлексибл» сел на дно на ровном киле. Большая часть надстроек, трубы, мостики и даже крыши низких цилиндрических башен остались под водой.
«Хотспуру» повезло меньше. От страшного удара корпус, и без того повреждённый взрывом самодвижущейся мины, лопнул на полтора десятка футов. Броненосный таран набрал через огромную пробоину воды, медленно накренился, лёг на борт — да так и затонул в нескольких саженях от своей жертвы. Боковые части надстроек остались не затопленными, и кочегары с машинистами, запертые внутри железной скорлупы, по одному, с матами и молитвами Николаю Угоднику выбирались наружу. И присаживались отдохнуть — прямо на выпуклом борту броненосца, выступающем из воды, словно спина неведомого морского чудовища.
Лейтенант Остелецкий перегнулся через леер и посмотрел вниз — палубу «Инфлексибла» покрывало не больше трёх футов воды, и сквозь её слой явственно различались залитые смолой швы между тиковыми досками. Пожалуй, прикинул он, на палубе вполне можно стать в рост — благо водичка здесь тёплая даже в октябре. Не то что весной в Финском заливе, где довелось искупаться кондуктору Рукавишникову и другим морякам с монитора «Колдун»…
Абордажной схватки, как планировал лейтенант, не случилось. Картечницы окатили надстройки оседающего в воду броненосца свинцом, после чего матросы во главе с мичманом Сташевским (тот картинно размахивал английским абордажным палашом, сжимая в другой руке большой, с латунной рамкой и длиннющим стволом револьвер) ворвались на палубу. И — стали свидетелями поспешного бегства экипажа. «Лаймы» валом валили из люков и прыгали за борт. Кое-кто вспоминал о койках и торопливо выхватывал из сеток туго стянутые пробковые валики и, обмотав вокруг пояса, перелезал через леера. Кто-то дрался за спасательный круг, и в ход уже шли ножи. На глазах мичмана полуголый, изрисованный фиолетовыми татуировками матрос разбил ганшпугом голову офицеру с нашивками второго лейтенанта, пытавшемуся остановить всеобщий драп.
Поняв, что остановить охваченных паникой людей без стрельбы не получится, мичман велел быстренько побросать в воду содержимое коечных сеток, а потом спускать в воду с надстроек канаты. Но англичане и сами уже поняли, что никто не собирается их убивать. Один за другим они взбирались на выступающие над водой части своего корабля, облепляли ванты, гроздьями висели на деревянных крышках люков и обломках шлюпок.
Прочие корабли Средиземноморской эскадры даже не пытались прийти на помощь. Следовавший за «Инфлексиблом» «Монарх» принял влево, обходя место гибели собрата. Остальные повторили его маневр, и лайми, как, впрочем, и русские моряки, успевшие к тому времени перебраться с «Хотспура» на захваченный броненосец, испытали несколько крайне неприятных минут — когда летящие в британский ордер снаряды стали падать в воду в опасной близости от полузатопленных кораблей.