— И что же вы скажете?
Венечка вздохнул. Честно говоря, он всё решил сразу, стоило графу изложить предложение, и взял паузу, только чтобы немного привести в порядок мысли.
— Похоже, граф, моряк из меня не вышел. Служба проходила по большей части на суше, в береговой артиллерии. «Хотспур» — всего лишь эпизод, причём случайный. Крест и производство в чин — это, конечно, хорошо, но я-то понимаю, что до однокашников мне далеко. Вон, Серёжа Казанков при Кронштадте и Свеаборге монитором командовал, Гревочка, барон, который месяц в Южных морях на «Крейсере». Я по сравнению с ними человек совершенно сухопутный.
— Ну-ну, не скромничайте! — консул осторожно, чтобы не показаться фамильярным, похлопал Остелецкого по плечу. — Турки ценят вас весьма высоко. Открою тайну: они даже намекнули, что были бы рады видеть вас в составе делегации. Оно и понятно — кавалер ордена Полумесяца, преподнёсший им на блюдечке адмирала Хорнби, единственный, кто здесь, при Александрии, сумел потопить британский броненосец. Одно слово — Гергедан-паша!
— Что ж… — Остелецкий помедлил. — Похоже, вы не оставили мне выбора.
— Согласны?
Кивок.
…И то верно. К чему слова, если всё давным-давно решено? — одобрило «альтер эго».
…Уж не тобой ли?
…А хоть бы и так?
— Замечательно, — Юлдашев явно не заметил минутной отстранённости собеседника. — Тогда заедем сейчас в одно местечко. Здесь есть превосходный парижский портной, весь дипломатический корпус Александрии обшивается у него. Закажем вам парадный мундир — на переговорах, сами понимаете, всё должно быть комильфо. Сабля у вас есть?
— Не сабля, а палаш, — ответил Венечка. — Морским офицерам по форме положено. Только мой, к сожалению, потоп вместе с «Хотспуром». Когда мы с «Инфлексиблом» сцепились, я оставил его вместе с кортиком в каюте. А сам взял английский абордажный тесак — он в рукопашной схватке куда сподручнее. Но к парадному мундиру его, увы, не нацепишь. Не так поймут.
— Вот и хорошо! — обрадовался Юлдашев. — Османский посланник прислал с утра нарочного с письмом — осведомляется, какие сабли положены русским морским офицерам. Надо полагать, хочет сделать вам презент. Изложу ему в ответном письме эту историю, он будет восторге. Только не вздумайте отказываться — на Востоке крайне чувствительны к таким моментам.
Коляска замедлила ход и остановилась. Консул поставил ногу на подножку. К нему тотчас подлетели два оборванца, желая услужить, но слуга-скороход гортанно рявкнул на них и угрожающе взмахнул палкой. Оборванцы отстали.
— Всё, Вениамин Палыч, дальше пешком. Видите, как тут узко, не протиснуться. Да и недалеко, всего квартал.
Улочка по обе стороны была сплошь забита лотками торговцев. Они стояли так тесно, что между ними не то что коляске — двум пешеходам в ряд было не пройти. Среди публики, облепившей местные торговые точки, Венечка увидел матросов с «Хотспура», увлечённо торгующихся с местными лотошниками. Один из них, машинный кондуктор Трехалов, с широченной улыбкой на простоватом круглом лице примерял шёлковую турецкую феску.
— На кой тебе эта дрянь, братец? — спросил Остелецкий. — Нешто бескозырка хуже?
— Бескозырка — оно, конечно, завсегда лучше, — степенно согласился кондуктор. — А енту ступку я для гостинцев беру. Вот выйдет нам после войны отпуск, вернусь в родную деревню — подарю сестрёнке. Ужо она порадуется!
— А жене что купишь? — осведомился консул, с интересом наблюдавший за этой сценкой. — Ты ведь женат?
— Как же, вашбродие, нельзя иначе! Жёнке взял отрезы хлопчатой камки — больно она тут хороша, и стоит недорого. Ещё висюльки купил серебряные с чернью да бирюзой. Краси-ивыя! Небось все бабы на деревне обзавидуются! А пусть знают — ерой пришёл опосля военной кампании!
— Верно говоришь, Трехалов, — согласился лейтенант. Ему доставляло истинное удовольствие слушать кондуктора, особенно здесь, посреди восточного базара. — Тебе ведь и крест за абордаж полагается, а к нему жалованье на треть выше и после отставки пенсион.
— Так точно, вашбродие! — кивнул машинист. — Крест — то дело особое! У нас в роду один георгиевский кавалер уже имеется. Дед мой, Егор Иваныч Трехалов, за войну с французами в восемьсот седьмом году крест получил и переведён был из драгун в кавалергарды. А как помер — крест его в нашей церкви повесили, по завещанию прародителя. Я помру — так же сделать отпишу. Пущай люди помнят!
— Правда твоя, голубчик, — сказал Юлдашев. — Вот, держи от меня, купи ещё гостинцев своим!
И протянул большую золотую монету — французский наполеондор. Кондуктор почтительно принял подарок и вытянулся во фрунт. Венечка покосился на консула с недоумением — сумма по любым понятиям была неслыханной.
— Не удивляйтесь, друг мой, — заговорил консул, когда они отошли на полквартала. — Видели, какими глазами египетские лавочники смотрели на вашего унтера? Вот увидите, к вечеру вся Александрия будет судачить, что русским матросам горстями раздают золото.
— А вам-то это зачем? Подумаешь — слухи… Разве что ограбят теперь этого Трехалова…
— Ни боже мой! — замахал руками Юлдашев. — Вижу, вы народ совсем не понимаете! Он теперь под забором пьяный может валяться, а никто на его карманы не позарится. На Востоке любой жест, любая мелочь имеют значение, и никто не посмеет покуситься на имущество матроса самого Гергедан-паши, спасителя Александрии! А вот лебезить, заискивать — да, будут, это наверняка.
Они остановились перед высокой дубовой дверью, утопленной в нише стены.
— Вот мы и пришли, — Юлдашев взялся за массивное медное кольцо и постучал. — Если вы не против, Вениамин Палыч, я пошлю скорохода за вашим парадным мундиром. Этот мастер хоть и из Парижа, а вряд ли имел дело с русской морской формой.
— Так ведь не за чем посылать, — развёл руками Венечка. — Парадный мундир утоп вместе с палашом на броненосце. Разве что понырять, там вроде неглубоко…
Средиземное море,
на подходах к Порт-Саиду
…ноября 1878 г.
Погода портилась. Ноябрь — он и в Средиземноморье ноябрь. Море волновалось, бурлило, цеплялось за чёрные борта судна пенными щупальцами — будто стихия вдруг обрела волю и жадно пыталась добраться до незваных пришельцев, посмевших явиться сюда из своего сухопутья.
Юлдашев не выходил из своей каюты — приступ морской болезни подкосил его совершенно. Венечка же с лейтенантом Зацаренным устроились в кают-компании и потягивали грог, варить который буфетчик «Великого князя Николая» (так именовалась теперь «Тиррения») был великий мастер.
После удачного набега на Мальту Зацаренный вернулся в Марсель, где взял на борт груз мин и кое-какого дополнительного оборудования, спешно доставленный из Германии, и оттуда направился в Александрию. Там, вместе с армстронговской казнозарядной двадцатифунтовкой и двумя картечницами Норденфельда, снятыми со злополучного «Инфлексибла», «Тиррения» официально получила статус «минного транспорта» Российского Императорского флота, обретя заодно и новое имя. И, приняв на борт очередной груз, на этот раз дипломатический — графа Юлдашева и его советника, капитан-лейтенанта Остелецкого, — отправилась в Порт-Саид. Погода не слишком благоприятствовала переходу. Машинам приходилось выгребать против встречного шестибалльного ветра и короткой, ломаной волны, так что времени на беседы было предостаточно.
— Как там, при Мальте-то было? — поинтересовался Остелецкий. Они с Зацаренным раньше не были знакомы (командир «Николая» закончил морское училище в 1870-м, до того, как Венечка туда поступил) и теперь расспрашивали друг друга о военных подвигах. Венечка смотрел на нового знакомого с немалым уважением — за турецкую кампанию и недавний набег на Мальту Зацаренный получил Георгия четвёртой степени, Владимира с мечами и бантами, золотое оружие и был, как и он сам, произведён в чин капитан-лейтенанта.
— Честно говоря, бестолково на редкость, — ответил командир «Николая». — Я не про замысел набега, тут-то всё хорошо, разве что не додумались оснастить «Тиррению» хотя бы одним минным катером. Я про наши мины. Точнее — про немецкую систему Герца. Как же неудобно их ставить! Ночью, в виду неприятельского берега, с обязательными промерами, рискуя каждую секунду попасться неприятелю на глаза… Я тогда подумал: чтобы морские мины, или, как их ещё называют, торпедо стали не только оборонительным, но и грозным наступательным оружием, нужна совсем другая система постановки.
— Какая, к примеру? — поинтересовался Венечка. Он уже успел понять, что собеседник — настоящий фанатик минного дела. И полагает это оружие главным обстоятельством, позволившим России одержать победу как на Чёрном море и Дунае над турками, так и на Балтике — над Королевским флотом. Теперь к победному списку прибавилась и Мальта.
— Надо добиться, чтобы можно было ставить мины с кормы корабля, на ходу. Представьте: выхожу в выбранную заранее точку, открываю кормовой лацпорт и по одной сбрасываю мины в воду!
— Но как же якоря? — удивился Остелецкий. Уж настолько-то он был знаком с этим видом оружия. — Надо отмерить длину минрепа, опустить в воду сначала якорь, и только потом саму мину?
— Да, именно так сейчас и делается. Но я подумал: а если сделать так, чтобы мина была прикреплена к якорю, а когда достигала дна — отделялась от него и всплывала? И минреп сам собой, с помощью особого механизма, на манер часового, отматывался на нужную длину?
— Ну, это вы загнули, батенька… — недоверчиво протянул Остелецкий. — Это у вас получаются ненаучные сказки, как в сочинениях господина Жюля Верна!
— А вот и нет! — с жаром возразил Зацаренный. Сравнения с известным французским беллетристом он словно не заметил. — Вот какая идея пришла мне в голову. В основе устройства — обыкновенный кусок сахара. Он, как известно, растворяется в морской воде, а потому…
И двое офицеров склонились над листком бумаги, исчёрканным карандашными эскизами.