оенного бара к выходу из гавани.
За ним стлался по волнам жирный шлейф угольного дыма — кочегары не жалели угля. Утренний бриз лениво колыхал паруса на приспущенных гафелях.
— Выйдут в море — вздёрнут паруса в помощь машине. Вахтенный! — крикнул он стоящему у сходней матросу. — Зови дежурного офицера. Командира зови, Измаил Максимыча, да поживее! Не видишь, удирают, прохвосты!
Полезное качество для человека служивого — понимать, когда надо задавать вопросы, а когда лучше оставить любопытство при себе и делать то, что велено. Даже если приказы исходят от того, чьё право отдавать их вызывает некоторые сомнения. Письменное распоряжение — великое дело, конечно, но ведь надо иногда положиться на интуицию! Или поверить на слово сослуживцу, про которого точно известно, что он близок к высокому начальству. Не всегда же, в самом деле, есть время оформить необходимые бумаги…
Не прошло и четверти часа, как «Великий князь Николай», отдав швартовые концы, издал три коротких гудка и двинулся к выходу из гавани. Катер поспешал вслед за ним — на нём распоряжался офицер с «Николая», лично проинструктированный Остелецким.
Шхуна к тому времени успела набрать порядочный отрыв и маячила впереди милях в полутора белым лоскутком на тёмно-синей предутренней глади. Команда судёнышка, как и предвидел Остелецкий, подняла паруса, и теперь сила ветра добавляла к её ходу верных полтора узла.
Захваченного албанца-взломщика запихнули в канатный ящик, заперли на замок и приставили матроса с карабином. Обер-лейтенанта же осмотрел корабельный доктор — оказалось, ловкач-англичанин зацепил ему запястье кончиком своего потайного клинка, и к тому времени, как на рану обратили внимание, суконный рукав успел пропитаться кровью. Врач, не слушая возражений, зашил рану (пруссак скрипел зубами, пот крупными каплями выступал на побледневшем, как бумага, лице) и перевязал, наложив компресс с какой-то остро пахнущей мазью. Немцу же велел выпить одну за другой две кружки горячего глинтвейна и непременно присесть: «Многовато крови, потеряли, герр обер-лейтенант, будет слабость…»
Зацаренный, услыхав этот вердикт, погнал вестового в кают-компанию за плетёным камышовым стулом, и теперь фон Арним сидел на мостике, остро переживая свою неполноценность.
— Уйдёт! — Венечка направил на беглянку бинокль. — Как есть уйдёт, мошенник!
— Да не переживайте вы, Вениамин Палыч, никуда ваши супостаты не денутся.
Зацаренный был холоден и невозмутим, как ледяной брусок, извлечённый с ледника, где он всю весну пролежал под слоем соломы.
— Я, пока вы по вашим конференциям рассиживаете, эту гавань хорошо успел изучить. Вот и бросательный аппарат из Константинополя прислали, почитай каждый день выходили на апробацию. Аппарат, — пояснил он, — на катере сейчас стоит.
— И что?
— Беглянка ваша сейчас будет принуждена повернуть на пять румбов к весту. Там дальше, — он махнул рукой, — под водой насыпан бутовый камень для продолжения волнолома. Коли не отвернёт, ровнёшенько на него и выскочит. А Тамаровский как раз ему наперерез и выскочит.
Тамаровский — это была фамилия офицера, командовавшего катером.
— Ворочает влево, вашбродь! — отрапортовал сигнальщик.
— Вот видите! Прибавить обороты! — скомандовал Зацаренный. — Сейчас станет от нашего катера уклоняться, тут-то мы его и сгрябчим.
Венечка словно прикипел к окулярам. Вот шхуна поворачивает, вот спешит сбросить ставшие помехой паруса. Дистанция до катера быстро сокращается… три кабельтовых… два… полтора…
— Что это? Зачем?
На носу катера взбухло плотное облачко. Секундой позже до мостика долетел негромкий хлопок.
По воде, словно камешек, пущенный блинчиком по глади пруда, запрыгало что-то небольшое, взблёскивающее ярко начищенной латунью.
— Промазал! — выдохнул Остелецкий. — Но как же так, команды стрелять ведь не было?
— А хоть бы и попал, так и что с того? — усмехнулся Зацаренный. — Мина-то у него практическая, без пироксилина. Мы её для опытовых стрельб используем, уже десяток раз пускали, потом вылавливали. Жаль будет, если сейчас пропадёт…
— Решили, значит, пугануть? Толково…
— Точно так-с! Видите — он ворочается от катера к нам!
Действительно, шхуна, успевшая расстаться с частью своего белоснежного наряда, поворачивалась к «Николаю» носом. Береговой бриз сносил дым назад, совершенно скрывая преследующую её миноноску.
— Я к орудию, — Остелецкий кивнул на двадцатифунтовку, стоящую на полубаке. — Велите комендорам живо подавать!
— Велю, конечно, — Зацаренный смотрел на гостя в недоумении. — Но зачем, они же и так…
— Исполняйте, сударь мой, и без рассуждений! — начальственно гаркнул Остелецкий и на одних ладонях, не касаясь ступеней, съехал по трапу. Зацаренный проводил его удивлённым взглядом и выкрикнул команду артиллерийскому офицеру.
Первый снаряд лёг с большим недолётом. Второй упал саженях в пяти под кормой (дистанция к тому моменту сократилась до четырёх кабельтовых), и паровой катер, с которого отлично видели и выстрелы и всплески от падений снарядов, торопливо рыскнул в сторону — кому охота попасть под огонь своих же? Третий снаряд продырявил обвисший грот, а следующие Остелецкий с методичностью плотника, забивающего гвозди, стал заколачивать в корпус шхуны, целя в район миделя. После четвёртого попадания раздался глухой удар, над шхуной выросло облако пара, подсвеченного изнутри красным.
— Котёл рассадил! — крикнул с мостика Зацаренный. — Задробить стрельбу! Всё, никуда они не денутся!
Остелецкий отошёл от орудия к фальшборту. В трёх кабельтовых от «Николая» быстро садилась в воду разбитая снарядами — его снарядами! — шхуна. С неё в отсвечивающую красными сполохами воду прыгали люди.
— Может, объяснишь, зачем нужен был этот спектакль? — негромко, так, чтобы слышал только Венечка, спросил подошедший Зацаренный. — Отличнейше ведь догоняли…
— Слово чести, Измаил Максимыч, всё объясню. Только не сейчас, хорошо? Пошли лучше боцмана с матросами обыскать это корыто. И ещё…
Он воровато оглянулся на мостик, где стоял, вцепившись в поручень здоровой рукой, обер-лейтенант фон Арним.
— Там должен быть один тип — здоровенный такой, с чёрной бородой. Присмотри, чтобы наш гость его не увидел. Пусть думает, что он потонул.
— А если он действительно утоп?
— Вот и ладушки тогда.
— В странные игры играешь, Вениамин Палыч… — недобро сощурился командир «Николая». — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Но учти: как вернёмся, я всё детальнейше изложу в рапорте.
— Излагай, только смотри, чтобы кто-нибудь лишний его не прочитал. И мой тебе совет: пиши прямо на имя светлейшего князя Горчакова, он глава нашей делегации.
— Я знаю, кто такой Горчаков. Но у меня своё начальство, морское.
— Начальство начальством, а писать всё-таки лучше Горчакову, — настойчиво повторил Остелецкий. — Уж он, поверь, как-нибудь это уладит.
— Осаживай! — зычно крикнул баковый матрос и упёр отпорный крюк в планширь, уже наполовину погрузившийся в воду. С мостика неуклюже карабкался поддерживаемый двумя матросами обер-лейтенант.
Зацаренный скривился — происходящее ему категорически не нравилось.
Осмотр шхуны не затянулся — не прошло и десяти минут, как она исчезла с поверхности моря. Из воды выловили троих членов экипажа, албанцев, и среди них не оказалось высокого бородатого англичанина. Зацаренный, улучив момент, сделал Остелецкому жест, означающий, что искомого человека действительно нет. Видимо, море взяло-таки своё.
Как взяло оно и другую добычу — похищенный из сейфа портфель, который до последнего момента пытался разыскать пруссак.
— Да бросьте вы это дело, герр обер-лейтенант! — устало внушал гостю Венечка. — Небось, давно ваш портфель на дне. Говорите — толстая кожа, бронзовые уголки?
Немец кивнул. Он был явно расстроен до глубины души.
— Вот видите! Не сомневайтесь, пошёл ко дну, как камень. Измаил Максимыч! — окликнул он командира «Николая». — Какая тут глубина?
— Саженей пятнадцать, — донеслось с мостика. — Если надо точнее — велю бросить лот.
— Ни к чему, — махнул рукой Остелецкий. — Пятнадцать саженей — безнадёжно-с… Пропал портфель, герр обер лейтенант, пропал так же верно, как если бы вы его запихали в топку судового котла. Так и доложите вашему канцлеру: амба-с, капут! Не понимаете?
Фон Арним помотал головой.
— Капут — йа-а, понимайт. Амба — найн.
— Эх ты, немец-перец-колбаса! Вот и все вы такие: обезьяну и гегельянскую философию придумали, а самых простых вещей не разумеете…
Порт-Саид,
здание русского представительства
…ноября 1878 г.
Портфель был тяжёлый — туго набитый бумагами, из кожи толщиной в полпальца, с массивными бронзовыми уголками и круглым, на бронзовых же дужках замком, сделавшим бы честь иному амбару.
— Такой камнем пойдёт на дно, — оценил Юлдашев. — Ключа нет, разумеется?
Остелецкий развёл руками.
Третий присутствовавший в кабинете — незнакомый Венечке морской офицер в ранге капитана второго ранга — извлёк из кармана хитроумный ножичек со многими лезвиями, открыл одно и принялся ковыряться в монументальном произведении чемоданно-замочного искусства. Портфель успешно сопротивлялся.
— Вы же доложили, что он утонул? — спросил Юлдашев, наблюдая за манипуляциями моряка.
— Портфеля не было на шхуне вовсе. Я подобрал его в германской резиденции, после того, как сцепился со вторым взломщиком. А когда выскочил вслед за ним — прихватил портфель с собой и засунул его под крыльцо. Очень боялся, что пруссак заметит, но, по счастью, было темно, да и он был занят, крутил албанца-взломщика. А наутро, когда всё закончилось, добрался до резиденции, улучил момент и портфель вытащил. Всё боялся не успеть — начнут немцы крыльцо обшаривать, где их человека зарезали, и найдут…
Он несмело улыбнулся Юлдашеву.
— Кстати, вы Зацаренному что-нибудь насчёт меня соврите — так, мол, и так, особое задание выполнял. А то он смотрит на меня, как на проходимца какого-то, неловко…