Он положил трубку на рычаг.
— Регина Эдуардовна дома? — спросила Дагурова.
— Только что вернулась с дачи. Оставила Нору у стариков. Девочка, кажется, немного успокоилась.
У Ольги Арчиловны созрело решение.
— Мне надо встретиться с Региной Эдуардовной… Это далеко?
— Рядом, в Марьиной роще. Пешком — минут двадцать, автобусом — от силы минут пять-семь.
— Будьте так любезны, проводите меня, — попросила Дагурова. — Чтобы я не плутала.
— С удовольствием! — согласился Дуюнов. — А то весь день просидел в квартире… Сейчас переоденусь…
— А я пока набросаю протокол.
Дуюнов появился в комнате в джинсах и коротенькой курточке из легкого блестящего материала, что придало ему вид иностранного туриста. Подписав протокол, он спросил:
— Может, все же согласитесь выпить чашечку кофе? А то мне, как хозяину, неловко…
Дагурова и на этот раз отказалась.
Они отправились пешком. Стоял тихий вечер со светлым спокойным небом. Шли по зеленым, странно безлюдным (почти в центре Москвы!) улицам. Рюрик Петрович рассказывал о том, как его, двенадцатилетнего мальчишку, истощенного, обмороженного, полуживого, привезли в столицу из блокадного Ленинграда. Выходила дальняя родственница. Едва встав на ноги, он пошел на завод, к станку. В четырнадцать лет был награжден медалью «За трудовую доблесть»…
Рассказывал он очень живо, с юмором, в котором была и грусть, и теплота.
«Незаурядный человек, — подумала Ольга Арчиловна. — Можно понять Баулину: такого терять невозможно. Тем более — коллега по любимому делу».
— Вот мы и пришли, — сказал Дуюнов, останавливаясь возле пятиэтажного дома. — Второй этаж, налево.
Прощаясь, он поцеловал Дагуровой руку, и это вышло так естественно, что она не удивилась, не воспротивилась.
Регина Эдуардовна выглядела крайне утомленно. Она была в домашнем халате и тапочках на босу ногу. Узнав, кто такая Ольга Арчиловна, Баулина устало произнесла:
— Собственно, что я могу сообщить нового? Там, в Березках, рассказала товарищу Чикурову более чем предостаточно…
— Да, — подтвердила следователь, — то, что было до вашей беседы с Игорем Андреевичем… Но меня интересует, какие события произошли позже.
— Что вы имеете в виду? — насторожилась жена профессора.
— Например, появление в вашем доме Кленовой…
— Ох, не говорите! — всплеснула руками Баулина. — Настоящий кошмар! Ну и напугала же нас эта сумасшедшая! А когда я узнала, что, возможно, это она стреляла в мужа моего, то прямо волосы встали дыбом — а вдруг бы и в нашу дочь!..
Регина Эдуардовна почти слово в слово повторила рассказ Дуюнова, какую сцену пришлось им пережить вчера.
— А сегодня я заходила к соседу, майору из МУРа, и он сказал, что подозрения насчет Кленовой напрасны… У нее нашли билет на поезд. В то время, когда произошла трагедия с Евгением Тимуровичем, она находилась в пути…
«Понятно, — подумала Ольга Арчиловна. — Товарищи из Московского уголовного розыска, наверное, уже связались с Березками».
— Регина Эдуардовна, вы получали письма от Евгения Тимуровича? — спросила Дагурова. — Я имею в виду, уже после покушения на него?
Баулина округлила глаза.
— Вы и об этом знаете? — вырвалось у нее.
— Да. И прошу ознакомить меня с ними.
Регина Эдуардовна закурила. Подумала, пожала плечами.
— Но в них только личное… Муж никого ни в чем не обвиняет…
— И все же, — настаивала следователь. — Понимаете, может, для вас там и нет ничего такого, а для следствия…
Баулина вздохнула, поднялась. Вышла в другую комнату и вернулась с двумя распечатанными конвертами.
Дагурова глянула на почтовый штемпель. Они были отправлены из Березок 1 июля. За два дня до выстрела на Лавутке!
Она начала с того, которое было адресовано Норе.
«Дорогая, любимая дочурка! — писал Евгений Тимурович. — Когда ты станешь самостоятельной, живи только честно! Я знаю: ты хочешь стать врачом. Мечта прекрасная и осуществимая, если очень захотеть. Лично я желал бы, чтобы из тебя вышел врач. И не просто врач, а хороший, настоящий. Это ведь не служба, не работа, а как любовь, где надо отдавать себя всего целиком. Убежден, что посредственному врачу нельзя доверять здоровье людей. А потому учись, учись всю жизнь, даже после получения диплома, даже после получения ученой степени.
Как отец, как человек, посвятивший себя этому делу, заклинаю тебя: никогда не роняй высокого звания врача. Помни: каждый человек, обратившийся к тебе за помощью, вверяет в твои руки самое дорогое, что у него есть, — свою жизнь. А любая жизнь всегда бесценна. И никто никогда не даст тебе права злоупотреблять этим доверием!
Ты дашь клятву врача Советского Союза. Помни: клятвы даются для того, чтобы следовать им до последнего вздоха. Это ведь не просто слова, а обет на всю жизнь! Если врач нарушает эту клятву, он становится проклятым. И самое страшное проклятие, самый страшный приговор выносит совесть. Прошу тебя не забывать об этом никогда!
И еще запомни: никакими обстоятельствами нельзя прикрыть или оправдать вероотступничество.
Доченька, родная, пишу тебе об этом потому, чтобы ты никогда не испытала ужас катастрофы. Я в эту бездну заглянул…
Любящий тебя крепко-крепко твой отец».
Ольга Арчиловна задумалась.
«Так это же не письмо, — мелькнуло у нее в голове. — Это завещание… Духовное завещание».
Она вспомнила отрывки фраз в письме Баулина к дочери, клочки которого обнаружили в камине. Начало там было такое же. Значит, это второй вариант? Но от каких несчастий предостерегает дочь? Может быть, ответы на эти вопросы имеются в послании к жене?
Ольга Арчиловна взяла письмо Баулина к Регине Эдуардовне.
Та сидела напряженная, не спуская глаз со следователя, и курила сигарету за сигаретой.
«Гина, — писал Баулин, — тебя интересует, зачем мне деньги и почему я прошу выслать кулон, серьги, кольцо, которые подарил Норочке и тебе? Наконец признаюсь: мне все это нужно, чтобы вернуть душевный покой, который потерял давно. Я получал подарки даже от тех, кто был обречен, и за лечение которых я не имел права браться. Вот уже несколько месяцев я не живу. Мое существование превратилось в истинный кошмар. Я боюсь живых, боюсь мертвых, боюсь спать, все время передо мной стоят лица тех, кто скончался в моей клинике. Проклинаю тот день и час, когда дал уговорить себя на сделку со своей совестью.
Теперь у меня только одна задача, одна цель — вернуть, раздать людям все, что у меня есть, и как-то искупить свою вину. Может быть, это поможет мне снова ощутить себя человеком, примириться с совестью… Не знаю…
Сколько раз у меня возникало непреодолимое желание пойти в милицию, все рассказать и облегчить наконец душу. Я бы так поступил давно, если бы не Норочка. Она ведь ни в чем не виновата. И вынесет ли позор отца?»
Ольга Арчиловна кончила читать и некоторое время сидела молча. Надо было все это переварить.
— По-моему, — вымолвила она наконец, — в письме не только личное.
— Он себя оговорил! — выкрикнула вдруг в истерике Баулина. — Все это преувеличено!.. Больное воображение!.. Женя не мог, понимаете, не мог заниматься низкими, грязными делами! Я его знаю! Он не мог!
— Вы успокойтесь, Регина Эдуардовна, — сказала Дагурова, напуганная этой вспышкой.
— Как я могу быть спокойной — продолжала жена профессора. — Он всегда был труженик, настоящий ученый!.. А совесть — это у него самое болезненное!..
Ольга Арчиловна пыталась перевести разговор в более спокойное русло. Спросила, известны ли Баулиной конкретные случаи подношений или взяток, о которых писал Евгений Тимурович. Но Регина Эдуардовна твердила свое: письмо написано в состоянии депрессии. И если кто-то обвиняет ее мужа в неблаговидных поступках, то это навет, клевета. Врагов и недоброжелателей у Евгения Тимуровича всегда хватало…
Регина Эдуардовна выглядела измученной, издерганной, нервной. Конечно, предыдущая ночь и день у нее выдались трудные. Дагурова решила закончить допрос. Впрочем, она сама находилась не в лучшей форме. Подташнивало. Может, от голода, а может… Она изъяла письма, с которыми Регина Эдуардовна рассталась с большой неохотой, сказав при этом:
— Нормальный человек не мог написать такое…
Вообще-то Дагурова сама обратила внимание на рваный, пляшущий почерк. В рукописях его научных работ он был иным…
В Дегунино, к подруге, она добралась, когда уже была ночь.
Первым Чикурову утром в номер после его возвращения из Молдавии позвонил Мелковский. Игорю Андреевичу показалось: московский журналист озабочен, что не вязалось с его всегда приподнятым бодрым тоном. Рэм Николаевич попросил разрешения зайти к следователю.
— Пожалуйста, — сказал Чикуров, хотя не испытывал восторга от этого визита.
Мелковский пришел расстроенный.
— Несколько дней не могу встретиться с Ростовцевым, — пожаловался он. — На радио ждут его выступления в ответ на многочисленные письма, а он как в воду канул.
— Спросите у его секретаря, — посоветовал следователь
— Она тоже не в курсе. Говорит: все время звонят, спрашивают Аркадия Павловича, а она не знает, что отвечать.
— Чтобы Эмма Капитоновна не знала, где шеф… — покачал головой Чикуров. — Ну а жена, сын?
— Они оба в Теберде. Там «Интеграл» имеет свою базу — собирают лекарственные растения для производства «Бауроса». Несколько домиков… Райское место для отдыха…
— Вы давно видели Ростовцева? — поинтересовался следователь.
— Третьего дня. Договорился записать его на магнитофон… Торкнулся к нему в кабинет, а у Аркадия Павловича сидит Пляцковский. Он занимает немаленький пост в Москве — начальник главка… Обычно Пляцковский сама любезность. Они с Ростовцевым приятели. А тут, слышу, разговор идет на повышенных тонах… Я решил зайти потом. Так и сделал. Секретарь передала мне записку от Аркадия Павловича, что нам лучше встретиться у него дома утречком. А там, мол, не дадут спокойно поработать… Утром я позвонил Ростовцеву — никто не откликается… Пошел в дирекцию «Интеграла». Секретарь рот раскрыла от удивления, еле добился от нее толковых слов. Оказывается, Аркадий Павлович не появлялся. Более того, вчера предупредил, что на следующий день задержится, будет сидеть со мной, работать над передачей. На службу явится только к одиннадцати… Я прямо из приемной позвонил Аркадию Павловичу домой, трубку так и не подняли. Я подумал, может, его срочно вызвали куда-то, а он не смог меня предупредить?.. Попросил секретаря звякнуть в гараж. Завгар сказал ей, что Носик, шофер генерального директора, выехал в шесть часов утра. Но сторож, который выпускал Носика с территории гаража, не знает, куда тот поехал. У Носика всегда с собой подписанные, но пустые бланки путевых листов, так что он сам вписывает маршрут…