[7]. Темы женского одиночества, безбрачия.
— Вы видели девчонок из Балтупяй, когда они идут на танцы? — спросила вдруг Доминиките.
— Нет, признаться...
— Каждая во-о-от с такой сигаретой. В комбинезонах. На каблуках. Длинноногие, резкие. Разве мы такие были? А разговорчики?! Прямо моряки, месяцами не знавшие берега...
— Я думаю, тут есть и поза.
— Конечно, поза тоже присутствует... Так вот. Мы часто гуляли вместе, — она предупредила вопрос. — Я, Ольга — тогда она была еще Желнерович — и Оливетский. Потом он уехал с родителями. В Шауляй. Забыли о нем. Вдруг является и предлагает Ольге руку и сердце, — Доминиките сделала несколько частых мелких глотков. — Восхитительно! — она отставила чашку. — И представьте: Ольга согласилась. Стала готовиться к свадьбе. Быстро, скоропалительно. Брак этот считали неудачным. По крайней мере ее друзья.
— Почему?
— Оливетский еще до свадьбы позволил себе несколько нетактичных выходок. Устроил «проводы холостой жизни» — уехал в Тракай с другом и двумя сомнительными особами. Мы отговаривали Ольгу от брака, но...
— Что же заставило его сделать предложение?
— Дело, по-моему, в ее дяде — частнике-протезисте. Детей у него не было. Все накопленное должно было отойти к Желнеровичам.
— Золото?
— Я никогда не могла этого понять! — В глазках Доминиките сверкнул презрительный огонек. Она вздохнула. — Но для Оливетского это было решающим. Вы не представляете, какую роль в его жизни играют деньги! Он не раз бросал работу на заводе и шел в рубщики мяса, в таксисты. Все гнался за длинным рублем. К тому же оказалось, что он чудовищно жесток. Скуп. Бездушен. Любит только себя.
— Как они разошлись? Он оставил ее? Или она?
— Она. За это я ее уважаю. Перед тем Оливетский познакомился с другой женщиной. Из ЦУМа. Развод его устраивал. Он только не хотел, чтобы Ольга подала на алименты. Просил, угрожал. Но было уже бесполезно. Запас доброты кончился... — Доминиките снова вздохнула. — Ольга переехала жить к матери. Прошло несколько лет. Потом она познакомилась с Паламарчуком. У него тоже первый брак был неудачным.
— Как Паламарчук относился к пасынку?
— Они по-своему ладили. Ольга во всяком случае была довольна. Никогда не высказывала претензий.
— Вы с нею часто встречались?
Доминиките покачала головой.
— Последнее время реже. Паламарчук любил быть втроем: он, жена и сын. Но отношения между нами всегда оставались сердечными. Кстати, это я им подсказала, что есть возможность вступить в жилищный кооператив. А то так бы и жили у матери.
— А что Оливетский?
— Женился на деньгах. Как и мечтал. Родился еще ребенок. Жена больше думает о развлечениях, не спешит создать ему сладкую жизнь. Недавно приезжал к Ольге, просил, чтобы отказалась от алиментов на Геннадия.
— Причины?
— Ольга живет, дескать, неплохо, а ему срочно нужны деньги. Высказывал даже неясные угрозы.
— Какой он из себя?
— Среднего роста. Симпатичный. Всегда выглядел моложе своих лет. Теперь уж давно не виделись.
— Адрес его знаете? — поинтересовалась Генуте.
— Улица Ариму... Ариму, шесть.
— Ваш муж показал, что четырнадцатого марта не пошел на работу по вашей просьбе...
— В тот день меня должны были выписать из больницы после сложной хирургической операции. Но накануне у меня вдруг поднялась температура, и я вечером позвонила домой — сказать, чтобы муж с сыном за мной не приезжали.
— Когда вы звонили? Муж в это время был дома?
— Да. Я сама разговаривала с ним. Это было тринадцатого вечером. Я звонила поздно, чтобы его застать.
— На другой день вы тоже звонили домой?
— Несколько раз. Дома был только сын. Он сказал, что отец ушел вместе с соседом, который живет выше этажом. И они взяли с собой собаку.
— В каких вы взаимоотношениях с этим соседом?
— Даже не здороваемся.
— В какое время вы позвонили четырнадцатого марта в последний раз?
— В девять вечера. Мужа еще не было. Я попросила сына передать ему, чтобы, когда придет, позвонил в больницу, в ординаторскую, и узнал, какие вещи мне необходимы при выписке.
— Он звонил в тот день?
— Нет.
— Пятнадцатого он приехал за вами?
— Да. Перед обедом. Вместе с сыном.
— Вы заметили у него на лице свежие царапины?
— Заметила. Он сказал, что поругался с кем-то у магазина. Кто-то хотел отобрать у него водку.
— Какого числа это случилось?
— Он сказал — накануне.
— То есть четырнадцатого?
— Да.
— Когда вы узнали о гибели Геннадия?
— Пятнадцатого вечером. К нам пришла сестра мужа и сообщила, что похороны Геннадия назначены на четверг.
— Ваш муж переживал случившееся?
— Он был удивлен.
— Вы с мужем участвовали в похоронах?
— Да. Муж нес крышку гроба.
— А на поминках были?
— Нет. Мне стало плохо, и мы ушли.
— Ваш муж не высказывал каких-либо предположений о том, кто мог совершить убийство?
— Мы об этом почти не разговаривали. Он сказал только, что убийцу могут и не найти.
Перед райотделом стояло несколько машин, но черной «Волги» прокурора города среди них еще не было. Шивене поставила «Жигули» у тротуара и направилась к дверям. Симпатичный сержант у входа приложил руку к козырьку:
— Сбор в кабинете начальника управления, товарищ старший следователь.
До совещания еще оставалось время. Шивене приехала пораньше, чтобы переговорить с инспекторами, входившими в ее группу.
— Репин на месте? — спросила она у сержанта.
— Здесь.
— А Буславичус?
— Только что приехал. Тоже наверху.
Она застала обоих инспекторов уголовного розыска в кабинете Репина. Сам Репин, плотный, с большим лбом и далеко ушедшей, как во время отлива, волной волос, писал рапорт. Получалось плохо, и он хмуро вчитывался в написанное. Буславичус пил чай. Их ужасные шляпы висели на вешалке рядом с зонтами.
Увидев Геновайте, майор Репин поднялся.
— Надо подытожить, что у нас есть, — сказала Шивене, проходя к столу.
Буславичус допивал чай. Геновайте невольно прислушивалась к его мелким старательно-бесшумным глоткам.
— Что насчет Оливетского? — она расположилась за столом на месте Репина.
— Я только что с улицы Ариму, — Буславичус, сделав последний глоток, поставил стакан на сейф.
— Есть новости?
— Есть. Но сначала, по-моему, Репин хочет сообщить о показаниях Самолетова.
— Того, что работает с Паламарчуком?
Репин взял со стола исписанный лист бумаги:
— Да. Тоже огранщик. Четырнадцатого марта Самолетов вместе с Паламарчуком и другими после работы был на профсоюзном собрании цехов-смежников. После собрания кто-то предложил «посидеть». Так и сделали. Примерно с шестнадцати до семнадцати тридцати выпивали в ближайшей столовой на Дзержинского: Самолетов, Паламарчук, Захаров, Горак...
Для Шивене это не было новостью. На допросе Паламарчук, уже трезвый, подробнейшим образом рассказал обо всем, что было с ним четырнадцатого после работы, и назвал всех, кто мог его видеть во второй половине дня.
— Свидетель не путает... — Репин отложил бумагу. — Паламарчук выпивает редко. «Мужчина он трезвый», — сказал Самолетов.
— Где они были после семнадцати тридцати?
— Зашли к одному рабочему из их цеха, тот живет на Дзержинского...
Буславичус вздохнул:
— Если бы Паламарчук в тот вечер был трезв, мы, возможно, проверяли бы на одну версию меньше... — он тоже поднялся. — Мы с Репиным только что говорили об этом. Теперь я расскажу об Оливетском-старшем. Загадочная фигура на нашем горизонте!
Шивене поправила прическу.
— Я слушаю.
— Приходит домой, когда заблагорассудится. Иногда ночью, иногда совсем не придет. Никто не знает, где бывает и чем занимается.
— Он работает?
— Техником на заводе строительно-отделочных машин. Часто приезжает на такси, что-то привозит. Жена, как считают, махнула на него рукой. Жильцы дома Оливетского боятся.
— Боятся?!
— Точнее сказать, опасаются... Обходят. Я тоже удивился, тем не менее это факт. Жестокость проскальзывает, как Оливетский ни пытается ее скрыть. Вчера помог соседке сумку донести, справился о здоровье. А сегодня повернулся спиной, оттер от лифта... Еще пример. Под окнами несколько дней выла собака. Кто-то предложил вызвать эвакуаторов. «Не надо», — сказал. Думали, жалеет животное. Наутро собака была убита.
— У него ружье?
— И ружье, и охотничье разрешение. Убил и снял шкуру.
— На шапку.
— Именно. И в этой шапке появился во дворе... — Буславичус, чувствовалось, составил себе представление о подозреваемом. — В доме полный достаток. Фарфор, ковры. Жена имеет отношение к дефициту. Никто к ним не ходит, кроме соседа — шофера междугородных перевозок.
— С ним вы и встретились... — предположила Шивене. Она отодвинула недописанный рапорт Репина, оперлась локтями о стол.
— Точно. Паулаускас Донатас, уроженец Тракая, двадцать восемь лет.
— Оливетский работал четырнадцатого?
— Нет. Я проверял. На работе его не было. Утром ушел из дома и появился только вечером.
— Где он был?
— Неизвестно. Вернувшись, вел себя странно. Паулаускас видел его в тот день.
— Он заходил к Оливетскому?
— Да. Жены не было. Ребенок уже спал. Оливетский что-то убирал на полке в ванной. Паулаускас покурил в кухне.
— Сосед ничего не заметил? — спросила Шивене. — Кровь, следы борьбы, царапины?
Буславичус качнул головой.
— Паулаускас видел его в основном сбоку и со спины.
— Одежду он описал?
— Оливетский обычно ходит в куртке. Темного цвета. Есть серый костюм. Серый плащ в клетку. Черные полуботинки.