От Аликовых обе женщины пошли к Кардановой. Зухра всю дорогу уговаривала подругу поехать в больницу: Аминат и ребенку нужен врачебный уход. Карданова сначала колебалась, потом стала уверять, что младенец недоношенный и на этом свете нежилец. Почти два часа просидели они во времянке во дворе Суренковой. Ребенок наконец затих. И вот тогда Аминат окончательно решилась избавиться от него.
Зухра высказала опасение, что Аликовы позвонят в милицию.
— Не позвонят, — возразила Карданова. — Им-то какое дело...
Потом искали место поукромнее. И остановились на уже известном тупичке.
Чале несколько раз прерывал допросы, чтобы связаться с больницей. Ему неизменно отвечали, что состояние ребенка критическое, надежды почти нет. А он все-таки верил, очень хотел верить в то, что девочка выживет. Он молил про себя, чтобы сейчас возле нее были белые джинны[2], о которых рассказывала ему мать.
Но какие черные джинны заставили Карданову пойти на это страшное преступление? Что руководило ею?
Аминат все время твердила: если бы она знала, что ребенок жив, то никогда не решилась бы на такое...
Постепенно выяснилось (в основном из показаний Зухры Бехуковой), какие были взаимоотношения между Кардановой и Амметовым.
Он появился в Кошехабле восемь месяцев назад. Компанейский, веселый мужчина нравился девчатам. Карданова познакомилась с ним на танцах еще до того, как поступила работать на колхозную ферму. Муж Аминат уже год находился в Тюменской области. Подался на нефтеразработки. Их отношения были неопределенными: деньги на сына он присылал, но жить им вместе дальше или нет — оба пока не решили.
Аминат не была дурнушкой. Парни за ней ухаживали. Суренкова и не ведала, что у ее жилички время от времени оставались на ночь мужчины. Старушка была глуховата, к тому же имела привычку запирать дверь уже в сумерки и, посмотрев телевизор, тут же ложилась спать.
Амметов обещал жениться на Кардановой, возил ее на машине, делал недорогие подарки. Аминат хвасталась перед подругами, что скоро снова выйдет замуж.
Чале понял, что Амметов просто морочил женщине голову. У него в Армавире была семья. «Жених» уехал, и Карданова узнала цену его обещаниям. Вот тогда у нее и зародилось желание избавиться от беременности. Однако спохватилась она слишком поздно...
Потянулись дни допросов, очных ставок — обычная следственная работа.
А между тем врачи боролись за жизнь девочки. Много дней и ночей длилась эта борьба. И чудо совершилось — ребенок остался жить. Когда опасность миновала, Гулез — так назвали девочку — направили в Майкоп, в дом ребенка. И Кадыр Хамидович, и Шевацуков, и другие работники милиции, когда бывали в Майкопе, обязательно забегали проведать ее. Ни у кого из детей в доме ребенка не было столько игрушек, как у этой девочки, которую Кадыр Хамидович, Шевацуков и Кунов считали своей крестницей. В доме Чале говорили о Гулез как о родной. Более того, сестра Кадыра Хамидовича заявила ему, что хотела бы удочерить девочку (у них с мужем своих детей не было).
— Сестра, дорогая, — ответил ей Чале, — у тебя хорошее, доброе сердце. И поступок такой был бы прекрасен. Но ведь нужно думать о будущем. Я имею в виду законную мать...
Да, Чале помнил об Аминат. Ведь пройдет время, и она выйдет на свободу. Может случиться так, что в ней вспыхнет настоящее материнское чувство к дочери. Конечно, как юрист Кадыр Хамидович знал: по закону она будет лишена родительских прав на Гулез. Но если потом, после отбытия наказания, ей очень захочется замолить свою вину перед дочерью, восстановить свое честное имя и репутацию, в конце концов возродиться самой, то, может быть, чудо и совершится и она вернет себе дочь (как уже совершилось одно чудо — девочка осталась жить).
Как ни мало времени имел Чале в Майкопе, он все же выкроил полчаса и заехал в дом ребенка. Гулез, кажется, узнала его. Ее черные глазенки сверкнули от радости. И, вспоминая ее в поезде, мчавшемся в Москву, Кадыр Хамидович понял: да, об этом случае стоит рассказать на конференции. Он и его товарищи, выполняя свой долг, сохранили жизнь человеку. Пусть одному, но и это уже немало.
Валерий ГусевПЯТЫЙ ПЕРИОД
12 марта, четвергОБХСС УВД Рязанского облисполкома
— Габуния меня зовут. Реваз Давидович. Из села Квалиани. Честный человек. Дочку замуж отдаю. Одна дочь, красавица — коса до колен. Жених — орел, вот такие усы. Хорошая пара. У меня красивые внуки будут. Я их уже люблю, как свою мать. Понимаешь?
— Нет, — признался инспектор ОБХСС.
— Слушай дальше — поймешь. Хочу, чтобы моя Тамара в новый дом хозяйкой вошла. Поэтому к тебе пришел.
— ?
— За правдой. За законом.
Реваз Габуния был в самом деле честный человек, труженик, передовик. Работал в колхозе много, зарабатывал крепко. И со своего сада солидный прибыток имел. Хорошо жил. Настала пора отдавать дочку за жениха с усами. Понадобилась мебель в новый дом. Габуния приехал в Рязань и нашел своего земляка, который давно клялся помочь, если будет в чем нужда. Васадзе познакомил его с «большим человеком» — управляющим областной базой Росхозторга Бельским. Тот охотно, будто только и ждал этой просьбы, пошел навстречу — как не помочь? — и обещал отпустить отличный импортный гарнитур. С переплатой. На «оргтрансрасходы».
— Он человек, нет? — горячился, рассказывая, Габуния. — Две тысячи сверх просит! Деньги есть, не в том дело. Но обидно, слушай. Я их сам не печатал. Я их в поле заслужил. Почему такая цена? Кто позволил? Как — спокойно? Зачем — спокойно? Разве можно спокойно? Он этот мебель разве сам строгал? Ему государство только продавать поручило, а он и другое дело делает — свой цена для свой карман дает. Бельский нужно за руку хватать и за решетку сажать!
— Как я вас понял, вы возмущены требованием гражданина Бельского о переплате и изъявляете желание оказать содействие в поимке преступника с поличным?
— Возмущены! — грозно сказал Габуния. — Изъявляем!
— Что ж, хорошо. Будем работать. Как вы договорились с Бельским? Где встречаетесь? Когда?
— Завтра. Утром. У главной почты, — Габуния стукнул по столу громадным кулаком.
— У главпочтамта, вы хотите сказать?
— Правильно, дорогой, там.
— Деньги при вас?
Заявление Габуния стало первым достоверным свидетельством преступной деятельности Бельского. До этого по городу упорно ходили слухи о том, что заведующий базой продает мебель и другие дефицитные товары со значительным превышением стоимости. Но проверить эти слухи и принять конкретные меры пока не представлялось возможным. Тем более что до недавнего времени Бельский имел безупречную репутацию: авторитетный руководитель, удостоенный звания Заслуженного работника торговли РСФСР, награжденный орденами и медалями, он свыше двадцати лет бессменно занимал трудную должность управляющего базой, пользовался уважением коллектива, руководства, всех, кто его знал. А знали его очень многие...
Поэтому сотрудникам ОБХСС предстояла работа сложная, кропотливая, как говорится, высококвалифицированная; действовать надо было с особой четкостью и оперативно.
13 марта, пятницаГлавпочтамт. Оптовая база. Областная прокуратура
К зданию главпочтамта, разбрызгивая грязный мокрый снег, подлетела черная служебная «Волга» и плавно остановилась, чуть заскользив вдоль тротуара. Заднее стекло ее было задернуто цветной шторкой.
Водитель вышел, осмотрелся, подошел к немолодому грузину, который нервно топтался у входа в главпочтамт, что-то тихо сказал ему, и они сели в машину. На заднем сиденье, лениво откинувшись на спинку, развалился Бельский: то ли сидеть так ему было удобнее и привычнее, то ли он старался остаться незамеченным.
«Волга» рванулась и исчезла в потоке машин. Она долго металась по городу, несколько раз останавливалась. На одной из таких остановок водитель вышел, а Бельский сел на его место и снова черная «Волга» запетляла по улицам и переулкам, будто искала, где бы получше спрятаться. Наконец она забралась в тихий безлюдный тупик и затаилась среди старых безглазых домов...
Бельский закурил, повернулся к Габуния, приветливо посмотрел на него и, протянув руку, многозначительно пошевелил пальцами.
— Расписку хочу, — буркнул Габуния. — Деньги большие.
Бельский покачал головой.
— Уважаемый Шалва...
— Ревазом меня с детства зовут, — мрачно поправил Габуния.
— Уважаемый Реваз, вы имеете дело с порядочным человеком. И этот человек весьма щепетилен, даже обидчив, когда затрагивается его честь. Согласитесь, дорогой Шалва, мне не очень нужны ваши деньги, просто я хочу помочь вам из личной симпатии, но вам очень нужна мебель.
Габуния крякнул и отдал тугой пакет, перетянутый двумя аптечными резинками.
Бельский небрежно бросил его в ящичек на панели машины.
— Вот видите, мой милый, я-то вам верю и не оскорбляю проверкой.
— Все равно проверять будешь, — проворчал Габуния. — Свои две тысячи отсчитывать. Если не хватит — мебель не дашь. Я больше рискую.
Бельский усмехнулся и включил двигатель.
— Еще скажу: много берешь. Зачем тебе столько? Тебе сердечное спасибо мало, да?
— Я очень люблю цветы и фрукты. А покупать их приходится у ваших земляков, дорогой Реваз.
Габуния был горячий человек, но сдержался: хорошо помнил, зачем он здесь и что делает.
— Куда вас отвезти, уважаемый? Где вы остановились?
— Гостиница «Первое Мая». Там живу. Там ждать буду.
— Там не ждите. Получите вашу мебель сегодня в одиннадцать у входа на рынок. Водитель отвезет вас на вокзал и поможет оформить перевозку.
Высадив Габуния у гостиницы «Первомайская», Бельский поехал на базу.
Через несколько минут после того, как Бельский зашел в свой служебный кабинет, туда же без стука и приглашения вошли несколько человек в штатском и, предъявив постановление об обыске, спросили, получал ли он сегодня какие-либо деньги и где они находятся.
Бельский, сидевший до этого в кресле, встал и, вскинув голову, резко ответил:
— Во-первых, я ни от кого никаких денег не получал и, во-вторых, глубоко возмущен вашим поведением. Вы мешаете ответственному должностному лицу исполнять его служебные обязанности, поэтому прошу принести мне извинения и покинуть мой кабинет. Со своей стороны обещаю не ставить в известность руководство органов о вашем нетактичном поведении. Всего доброго.
Капитану Говорову, опытному и решительному работнику, доводилось слышать и не такое. Он сразу обратил внимание на то, что один из стульев в комнате стоит явно не на своем месте и что на его мягкой обивке еще видны вдавленные следы обуви.
— В таком случае, — сказал он, — вынужден произвести осмотр вашего кабинета. Приступайте, товарищи.
Капитан пригласил понятых — машинистку и экспедитора из соседнего учреждения, объяснил им задачу и, встав на стул, снял висевшую над ним картину. За ней была отдушина, закрытая дверцей с фигурной ручкой — шишечкой, на которой и висела картина.
— Попрошу вас подойти поближе, — обратился он к понятым.
Бельский, нервно смеясь, покрутил головой:
— Ну и ловкачи! Когда же вы их подбросили? Жаль, я раньше не знал, погулял бы на ваши денежки. Небось, не поскупились? Сколько там?
— Сумма наверняка та же, что зафиксирована в протоколе — одиннадцать тысяч рублей. — Капитан Говоров извлек из отдушины газетный сверток, вынул из него пакет, перетянутый двумя аптечными резинками, снял их и выложил на стол деньги. — Купюры те же, номера и серии сходятся. Прошу убедиться.
— Видали, как они ловко все подстроили? — повернулся Бельский к понятым. — Научились работать. Их бы хитрость — да на преступников! Хотя где им, с честными людьми-то проще воевать.
Машинистка растерянно заморгала, экспедитор переступил с ноги на ногу и покашлял в кулак, не отрывая изумленного взгляда от денег на столе, уже сложенных аккуратными пачками.
— Так вот, — продолжал Бельский. — Заявляю в присутствии свидетелей, что никакого отношения к этим деньгам не имею, что действия работников ОБХСС — явная провокация, грубое нарушение социалистической законности, за которое им придется ответить по всей строгости...
— Собирайтесь, гражданин Бельский, — перебил его капитан Говоров. — Продолжим наш разговор в другом месте.
— Правильно, — ядовито усмехнулся Бельский. — При закрытых дверях, за решеткой, где вы всегда правы!
Он снова сел в кресло и стал наводить порядок на столе.
— Что я могу взять с собой?
— Берите, что считаете нужным, там посмотрим и разберемся.
— Я возьму авторучку и бумагу, чтобы сразу же написать о ваших бесчинствах секретарю обкома партии, — он потянулся через весь стол за авторучкой, которую сам же только что переложил на дальний угол, и другой рукой незаметно бросил в корзину для бумаг связку ключей. — Я готов, — и демонстративно протянул вперед руки.
— Не кривляйтесь, гражданин Бельский, не надо.
Когда Бельского доставили в прокуратуру, он повторил, что настаивает на своем заявлении о провокации, и добавил:
— Все объяснения буду давать только в присутствии прокурора или ему лично.
Расследование поручили следователю областной прокуратуры по особо важным делам Николаю Николаевичу Агафонову[3]. Начиная очередное дело, каким бы спешным оно ни было, Агафонов никогда не торопился с первым допросом. За многие годы работы он хорошо понял: чаще всего именно первый допрос определяет успех расследования, дает возможность хотя бы вчерне наметить его основные линии, предугадать дальнейшее поведение подозреваемого, нащупать противоречия и другие слабые места в его показаниях. Тщательное изучение первичных материалов, личности подследственного, его окружения, даже общественного мнения о нем — словом, по возможности всех имеющихся деталей позволяли ему затем действовать целенаправленно, энергично и практически безошибочно.
Начальник следственного отдела Алексей Михайлович Сабода, зная стиль работы Агафонова, решил предварительно сам допросить Бельского, чтобы выяснить, какой тактики поведения он будет придерживаться, к чему следователь должен быть готовым.
Бельский, как и ожидалось, бурно жаловался на противозаконные действия работников ОБХСС, требовал прокурора, просил защиты и справедливости. Ему даже удалось прослезиться, когда он выражал надежду на то, что «правда восторжествует, а зло будет сурово наказано».
— Николай Николаевич, — сказал Агафонову Сабода после допроса Бельского, — первая ваша задача — быстро и решительно сбить его с этой позиции, иначе мы долго будем топтаться на месте. Вторая — доказать факт получения взятки.
— Будет, видимо, и третья, и четвертая?
— И пятая, и десятая, — вздохнул Сабода. — Сдается мне, что копать придется очень глубоко. Приступайте.
Привели Бельского. Он держался уже спокойно, свое возмущение демонстрировал с достоинством. Сел, откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу, сцепил на колене пальцы.
Следователь, представившись, задал первый вопрос:
— Каким образом в вашем служебном кабинете в тайнике оказались деньги в сумме одиннадцати тысяч рублей, принадлежащие гражданину Габуния?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Вы продолжаете настаивать на том, что Габуния не передавал вам деньги для приобретения мебельного гарнитура?
— Категорически.
— Вот заявление Габуния, вот протокол, составленный на основании заявления, где указаны серии и номера купюр. Вот, наконец, показания гражданина Васадзе, который был свидетелем и участником вашего разговора с Габуния. Ознакомьтесь.
Бельский небрежно полистал бумаги, положил их на стол.
— Все очень просто, — сказал он. — Габуния действительно просил меня устроить ему мебель, предлагал значительную сумму сверх ее стоимости, но я отказал ему на том основании, что существует установленный порядок продажи и нарушать его я не намерен. Вот он и «отблагодарил» меня ложным, клеветническим заявлением. Что касается Васадзе — не верьте ему, он нечистоплотный человек. Если бы я согласился бескорыстно помочь Габуния, Васадзе безжалостно содрал бы с него солидный куш от моего имени, да еще и выторговал бы сотню-другую за содействие. Вас вводят в заблуждение, гражданин следователь. Повторяю: мне неизвестно происхождение этих грязных денег. Я не имею к ним решительно никакого отношения и никогда к ним не прикасался.
— В таком случае как вы объясните тот факт, что пакет с деньгами, обнаруженный в тайнике, был завернут во вкладыш газеты «Труд» от двенадцатого марта нынешнего года, а при осмотре вашего портфеля обнаружена эта же газета, но без вкладыша?
— Случайным совпадением, скорее всего.
— А отпечатки ваших пальцев на пакете? — помолчав, спросил следователь. — Тоже случайность?
Бельский если и растерялся, то внешне ничем этого не показал. Агафонов молча ждал ответа.
— Хорошо, — как бы перебарывая себя, начал допрашиваемый. — Простите, что я не сразу доверился вам. Теперь вижу: вы честный, умный, порядочный человек, и мне, пожалуй, надо быть с вами откровенным, чтобы с вашей помощью, совместными усилиями установить истину. В самом деле, между мною и Габуния существовала договоренность. Но, так сказать, условная. Сейчас вы поймете. Когда Васадзе свел нас, я сразу догадался, что Габуния действует по указке работников ОБХСС, помогает им совершить провокационные действия с целью опорочить мое доброе имя. Желая разоблачить их, вывести из органов охраны правопорядка затесавшихся туда недобросовестных людей, я взял эти деньги и спрятал, чтобы в дальнейшем передать их прокурору с соответствующими объяснениями. Но я недооценил силы своих опытных врагов. И оказался не борцом за справедливость, а преступником. Поделом мне: надо знать свое место. Каждый должен заниматься своим делом, верно?
— Согласен. Мне только непонятно: зачем работникам ОБХСС потребовалась эта, как вы уверяете, провокация?
Бельский придвинулся к столу, оглянулся и зашептал:
— Месть! Когда-то один их инспектор, не помню сейчас его фамилию, попросил меня устроить ему холодильник «Минск-22». Кстати, очень хорошая вещь. Не интересуетесь? Так вот, я имел глупость — теперь я это понял, но, к сожалению, поздно — резко отказать ему. Я прямо сказал, что эти холодильники продаются по записи, и посоветовал занять очередь на общем основании. С того черного дня я стал ощущать скрытое внимание со стороны определенных лиц, появились сплетни, будто я систематически продаю мебель выше ее стоимости. То есть усиленно создавалось негативное общественное мнение. И вот мне нанесен подлый удар. В результате кто-то злорадно смеется, а я — здесь — рыдаю.
Агафонов методично, без нажима задавал тщательно сформулированные вопросы, спокойно, не перебивая, выслушивал пространные ответы Бельского, прилежно наклонив голову, почти дословно записывал их в протокол. Внешне он никак не реагировал на наглую лживость показаний. Спокойствие следователя, его внешнее равнодушие к сообщаемому создавало впечатление, что он давно знает истину, имеет неопровержимые доказательства, а сейчас просто выполняет необходимые формальности.
И Бельский вскоре занервничал, стал терять уверенность.
— Значит, вы утверждаете, — продолжал Агафонов, — что намерения продавать Габуния гарнитур у вас не было?
— Безусловно утверждаю.
— Имеются ли сейчас на базе импортные гарнитуры стоимостью девять тысяч рублей?
— Нет, сейчас таких в наличии нет. И это подтверждает искренность моих слов. Чтобы продать Габуния гарнитур, согласитесь, надо по крайней мере иметь его на базе.
— Придется проверить.
— Конечно, пожалуйста. Правда, я забыл: один такой гарнитур, венгерский, «Чардаш», стоимостью девять тысяч сорок рублей, я оставил для себя и уже оплатил его.
— Ну что ж, на сегодня хватит. Прочитайте протокол допроса и подпишите. Здесь, здесь и здесь.
— Я свободен? — спросил Бельский, подписав протокол и вставая.
— Нет. Подпишите еще вот это.
— А это что?
— Протокол вашего задержания.
— Как? На каком основании?
— На основании статьи сто двадцать второй Уголовно-процессуального кодекса РСФСР.
— Что за статья? Разъясните.
— Задержание подозреваемого в совершении преступления.
— Ах, вот как! Понятно! Напрасно я вам доверился. Имейте в виду: чем круче вы заворачиваете гайки, тем строже вам придется отвечать! Я отказываюсь подписывать эту бумагу!
Бельского увели. Было уже около десяти часов вечера.
В двадцать два пятнадцать на оперативном совещании следователь Агафонов доложил о первых результатах расследования, подчеркнув, что показания Бельского необходимо срочно проверить, чтобы опровергнуть их и иметь весомые доказательства его вины в получении взятки.
— Бельский обещал Габуния доставить мебель в условленное место к одиннадцати часам, буквально через два часа после того, как получил от него деньги. Значит, гарнитур, готовый к продаже, который не числится за базой, у него уже есть. И находится он или здесь, на городской базе, или на складах отделения базы в Сабуровке, или на квартире Бельского, или на его даче, или в его личном гараже.
— В одном из трех его гаражей, — уточнил капитан Говоров.
— Далее. Бельский показал, что о якобы готовящейся провокации работников ОБХСС ему сообщил какой-то надежный человек. Назвать его он отказался, чтобы не «навлечь на него беду». Вполне возможно, что этот «надежный человек» существует не только в воображении Бельского. Нужно установить его.
— Какие-нибудь данные о нем вам удалось получить?
— Только косвенные, со слов подследственного. Но говорил ли он правду, кто знает?
— А все-таки? Надо же от чего-то отталкиваться.
— Это неустановленное лицо, как утверждает Бельский, — директор столовой. У него недавно проводилась ревизия, и он случайно услышал или подслушал такие слова: «Здесь разберемся, а потом возьмемся за Бельского. Есть за ним должок. По нему тюрьма плачет. Через одного богатого горца возьмем Бельского с поличным. Все будет сделано гладко и чисто. Не отвертится».
— Так, что еще?
— Завтра суббота. Но обыск на базе откладывать нельзя, поэтому необходимо вызвать на рабочие места бухгалтеров и заведующих складами...
Совещание закончилось в час ночи. На нем были созданы оперативные группы из работников ОБХСС и прокуратуры. В их задачу входило проведение неотложных следственных действий.
14 марта, субботаРязань, оптовая база. Поселок Сабуровка, отделение базы
Капитан Говоров со своей группой проводил обыск в служебном кабинете Бельского. Работали уже почти три часа — методично, неторопливо, терпеливо. И результативно: в книжном шкафу между склеенных страниц потрепанной брошюрки «Ремонт мебели» нашли сберкнижку, а в коробке с печеньем — еще одну. Раскрыли и присвистнули.
— Ворует как большой, а прячет как пацан, — усмехнулся молоденький инспектор. — Олег Петрович, что с сейфом делать будем? Резать?
Говоров не ответил. Большой двухдверный сейф — последнее, что оставалось осмотреть. При личном обыске Бельского ключей от сейфа не обнаружили. Где они могут быть?
Капитан вспомнил поведение Бельского при задержании. Что-то в этом поведении было странным, неестественным. А что, собственно, особенного? Понятно, человек теряется, когда за ним приходит милиция, нервничает, волнуется. Нет, было что-то другое. Какое-то явно бессмысленное действие. Бельский перебрал бумаги, поправил календарь, положил авторучку на край стола, снова потрогал бумаги, подвигал ящик и опять потянулся за авторучкой...
Говоров обошел стол, сел за него и скосил глаза на пластмассовую корзину для бумаг, которая стояла у левой тумбы.
— Между прочим, — сказал он молоденькому веселому инспектору, доставая из корзины связку ключей, — здесь надо было смотреть в первую очередь. Покопайся-ка в ней еще, а я пока сейф посмотрю.
В сейфе было очень мало служебных бумаг. Зато он был буквально набит бутылками. Разными: толстыми и тонкими, круглыми и квадратными, треугольными и коническими. Их содержимое сверкало хрусталем, рубинами, изумрудами, янтарем и черным бархатом. Многоцветные этикетки шептали, кричали, пели, визжали...
— Вот это да! — ошалело вытаращил глаза молодой инспектор. — Я и в кино таких не видал!
— Не отвлекайтесь, Морозов, работайте.
Когда бутылки выгрузили (иначе не скажешь), в верхней части сейфа обнаружили пачки денег, аккуратно прикрепленные клейкой лентой к его стенкам и крышке.
— Ну, ребята, считать нам сегодня — не пересчитать.
В это время следователь Агафонов с другой группой трудился в Сабуровке. На территории отделения базы располагалось множество складских помещений: под номерами и без номеров, узких и просторных, свободных и забитых до отказа, светлых и темных. Их нужно было внимательно осмотреть и разыскать где-нибудь, скорее всего в укромном уголке, венгерский гарнитур «Чардаш». Работники ОБХСС осматривали один склад за другим, заглядывали в подсобки, спускались в подвалы.
А следователь работал с документами. Проще всего было бы проверить по карточкам поступление на базу дорогих гарнитуров и проследить их путь в торгующие организации. Но карточек на импортную мебель у заведующих складами не оказалось. Они в один голос заверяли Агафонова в том, что их забрал Бельский. Пришлось просматривать в бухгалтерии базы все документы по приходу и расходу.
Следователь сидел за столом. Справа — стопка папок, скоросшивателей и конторских книг. Он взял верхнюю и начал листать. Отложил влево. Следующая. Отложена. Еще одна... Он листал, листал, листал... Листал, как много лет назад, как будет снова листать, когда закончит это дело и возьмется за очередное. И так — еще много лет. Зачем? Чтобы крепко схватить за руку проходимца и жулика и посадить его на скамью подсудимых? Не только. Как-то журналист задал Агафонову расхожий вопрос, на который еще никто из следователей не дал однозначного ответа: «Любите ли вы свою работу?» «Не знаю, — сказал Агафонов. — Никогда не думал об этом». Действительно, не думал. Но твердо знал: цель и смысл его работы — достижение истины, а с ней и справедливости. За это можно биться всю жизнь. Случалось, в него стреляли, на него писали анонимки и клеветали, против него лжесвидетельствовали. А он работал, трудился. На среднем пальце правой руки у него давно поселилась и затвердела мозоль от авторучки, а сейчас уже заболела подушечка указательного. Он листал, листал, листал...
Стоп? Вот они — два венгерских гарнитура «Чардаш». Поступили на базу в декабре прошлого года. Один из них отпущен в магазин Рязанского горпромторга, а второй... Второй отправлен в Касимов через товароведа Байкову. Так, интересно. Попал ли он в Касимов? Сомнительно. До Касимова сто шестьдесят километров, а гарнитур должен был находиться у Бельского под рукой. Нужно срочно вызывать в Рязань Байкову.
— Николай Николаевич, — доложил один из инспекторов, проводивших обыск, — мы всё осмотрели, нет тут такого гарнитура. Правда, надежды не теряем. Нашли один обособленный склад. Даже не склад, сарай какой-то, а двери обиты жестью и под замками. В одном — контролька. Ключей нет.
— Пошли, посмотрим.
В это время зазвонил телефон. Агафонов снял трубку.
— Да, я. Слушаю, Олег Петрович... Так, молодцы. Для начала очень неплохо. Да, придется поработать. Да, копать и копать. Ключи? Какие ключи? Интересно. Подошли-ка их сюда, быстренько. Жду. — Агафонов положил трубку. — Нашлись ключи, ребята!
Он заметно волновался. С дачи Бельского, из его квартиры и гаражей, где одновременно проводились обыски, уже сообщили, что работу закончили, что обнаружили несколько новых импортных гарнитуров, много ценностей, но венгерского «Чардаша» нигде не было. А если его нет и в этом сарае? Агафонова одолевало желание, не дожидаясь, когда привезут ключи, взломать дверь. Но это желание пряталось у него глубоко внутри. Внешне он оставался спокоен и терпелив.
Наконец у ворот базы притормозила черная «Волга».
— Долго добирались, — заметил следователь.
— Где же долго? — обиделся водитель. — По такой дороге мы рекорд поставили. Точно говорю.
Пошли в глубину территории, долго петляли между складами. Наконец остановились около невзрачного, но крепкого сарая. Следователь осмотрел замки, особенно контрольный, вздохнул.
— Давай, Костя, отпирай, ты везучий. С контролькой только поаккуратнее.
Защелкали ключи в замках, заскрипели, распахиваясь, широкие тяжелые двери. Агафонов, не торопясь, вложил в бумажник контрольку с подписью Бельского, постоял на пороге и шагнул внутрь. Кто-то зашел следом и, найдя выключатель на стене, щелкнул им. Вспыхнул яркий свет.
Внутри сарай оказался добротным и большим складом. В нем поместилось многое: и венгерский гарнитур «Чардаш», который предназначался для Габуния, и холодильник марки «ЗиЛ», и громадная хрустальная люстра, которые тоже кому-то предназначались. Все эти товары, запишет позже следователь в протокол, «на сумму двадцать восемь тысяч шестьсот одиннадцать рублей шестнадцать копеек, как установлено документальной ревизией, за базой Росхозторга не числятся».
15 марта, воскресеньеОбластная прокуратура
Утром следователь Агафонов допрашивал касимовского товароведа Байкову. Крупная, щекастая женщина держалась настороженно, на вопросы отвечала уклончиво, пытаясь поскорее понять, что угрожает именно ей, найти такую линию поведения, чтобы и следователя «не рассердить», и самой выкрутиться.
— В декабре прошлого года вы получили венгерский гарнитур «Чардаш» стоимостью девять тысяч сорок рублей...
— Не помню сейчас, полгода прошло.
— Три месяца, — уточнил следователь. — Но дело не в этом. Вспоминать не надо: вот документы, подтверждающие, что этот гарнитур двенадцатого декабря с базы Росхозторга отправлен в Касимовский горторг через товароведа Байкову. Вы продолжаете утверждать, что не получали его?
Байкова сразу изменила тактику:
— А, вспомнила! Получала. Совсем забыла, а вот теперь вспомнила. Волнуюсь очень.
— Вы пустили его в продажу?
— А как же! Сразу же и продала. Такая вещь не задержится.
— Что ж, это легко проверить, — согласился следователь. — Мы так и сделаем.
Похоже, Байковой эта проверка — кость в горле. Знает она, что это такое. Начнут с ерунды, вроде «Чардаша», будь он неладен, а потом...
— Не продавала я его. И не получала.
— Не понимаю вас. Вот же документы, и сами вы только что признали факт получения гарнитура с базы.
«Простой он на вид, этот следователь, а не поймешь его. Держи ухо востро, Байкова, не то пропадешь. Ну его, Бельского! Его, по всему видать, крепко зацепили, не сорвется».
И Байкова стала давать показания.
Да, все верно: по документам гарнитур ушел в Касимов, а на деле она получила вместо него деньги от Бельского. Девять тысяч сорок рублей.
— А что я плохого сделала? Конец квартала был, конец года. План немножко недотягивали, а людям-то премию хочется. Бельский говорит: бери деньгами, какая тебе разница, даже удобнее. Говорит: пока отправим, пока получишь, пока в сеть пустишь — год-то и кончится. Бери, говорит, не сомневайся, такой, говорит, мой совет и распоряжение. Ну и взяла. Не себе же в карман, государству.
Так, с «Чардашем» все. С Байковой, понял следователь, предстоит большой разговор. Но это потом.
Капитану Говорову было поручено разыскать директора столовой, на которого ссылался Бельский. Несомненно, Бельский лгал, говоря о готовящейся против него провокации, рассуждал Говоров. Но, как человек далеко не глупый, он должен был понимать, что убедительной лжи на голом месте не построить — нужно обязательно привязаться к какому-нибудь действительному факту. Значит, вполне возможно, что директор столовой существует — это первое; что недавно у него проводилась ревизия — второе; и третье — это должен быть человек, близкий к Бельскому.
Начали с того, что выявили столовые, где на днях проводились ревизии. Их оказалось шесть. Немного сложнее было определить, кто из шести директоров знаком с Бельским, но это тоже сделали быстро. Двое. Один из них в отпуске уже третью неделю.
Говоров прямо из столовой позвонил следователю.
— Николай Николаевич, вышли мои ребята на директора столовой. Доставлять?
Директор столовой Широкова оказалась молодой симпатичной женщиной. Она была в меру встревоженна, но это понятно.
Следователь Агафонов заметно изменил манеру допроса. Доброжелательный, корректный, тактичный, он не словами, а всем поведением и тщательными формулировками вопросов давал понять, что видит в Широковой не противника, а союзника, нуждается в ее помощи, рассчитывает на нее.
Женщина постепенно успокоилась и начала толково отвечать на вопросы.
Да, у нее была недавно ревизия. Нет, все в порядке. Да что вы, никакого разговора о Бельском, о готовящейся против него провокации она не слышала.
— А вот Бельский уверяет, что работники ОБХСС решили спровоцировать его на взятку и схватить с поличным и что именно вы сообщили ему об этом, предупредили, так сказать.
По лицу женщины пробежала какая-то тень, глаза ее на секунду потускнели, как от сильной боли.
— Не может быть, — прошептала она. — Бельский не способен на такую низость.
Следователь показал ей нужное место в протоколе допроса Бельского и наблюдал за ее реакцией. «А ведь она, кажется, немного неравнодушна к Бельскому», — подумал он.
Широкова попросила разрешения закурить и долго молчала. Агафонов не торопил ее.
— Знаете, — медленно начала она, — а ведь был у нас такой разговор. Не точно такой, но похожий. Кто-то из наших общих знакомых пожаловался мне, что Бельский «устроил» ему дефицитную стенку и потребовал за это пятьсот рублей. Я сначала не придала этому значения, не поверила, а потом, когда снова услышала о подобных случаях, встревожилась и сказала об этих разговорах Бельскому.
— И что же он ответил? Возразил?
— Посмеялся, пожаловался, что у него много врагов. Ведь всем не угодишь, на всех знакомых мебели не хватит, вот и приходится кому-то отказывать, наживая недругов.
— Вы поверили ему?
— Хотелось верить... Но все-таки посоветовала, чтобы он...
— Был осторожнее? — подсказал следователь.
— Что вы! Я сказала: если он действительно занимается такими делами, то рано или поздно это плохо кончится. Он опять засмеялся и уверил меня, что как честный человек может спать совершенно спокойно... Это что — правда?
— Не могу пока ничего сказать вам. Вина его еще не доказана.
Агафонов покривил душой. Просто он пожалел эту женщину. Исходя из собранных доказательств, заявление Бельского о провокации полностью опровергалось и вина его в получении взятки была доказана.
Вечером следователь предъявил Бельскому постановление прокурора об аресте.
16 марта, понедельникОбластная прокуратура. Автобазы. Разные адреса
— Это, конечно, только начало? — усмехнулся Бельский, узнав, что он арестован. — Пошел для меня пятый период?
— Что? — переспросил следователь. — Какой период?
— Это так, к делу не относится. Теперь начнете выворачивать мою жизнь наизнанку и, как у вас говорится, тома по делу Бельского станут пухнуть и множиться.
— Послушайте, гражданин Бельский, первоначальные следственные действия убедительно показывают, что вы систематически торговали дефицитными товарами непосредственно с базы. Принято решение проверить всю вашу, так сказать, деятельность. В ваших интересах помочь следствию...
— ...Быстрее установить истину. Чистосердечно раскаяться в содеянном и рассчитывать на снисхождение суда?
— А что, вас не устраивает такая перспектива?
Бельский усмехнулся.
— Не устраивает.
— Почему же?
— Вы умный человек, Николай Николаевич, ваша работа, как пишут в газетах, требует отточенного логического мышления, а такой простой вещи понять не можете. Во-первых, все, до чего вы докопаетесь, — ваш актив, но мой пассив. Чем меньше вы узнаете, тем меньше мне сидеть. И наоборот, естественно. Ну, а сколько бы мне скинули в случае добровольного признания? То-то. Счет не в мою пользу.
— А во-вторых?
— Я не большой знаток законов, но и мне известно, что время, которое я буду находиться под следствием, зачтется, да еще с каким-то коэффициентом, при отбытии срока наказания, верно? Так что с богом, Николай Николаевич, работайте, а я буду вам мешать. Насколько это, конечно, возможно в моем положении.
— Я вижу, Бельский, вы еще не совсем понимаете, что с вами случилось и что вас ждет. Подумайте. Не о следствии, не о суде, не о наказании. Подумайте о вашей прошлой жизни. Сейчас для этого самое время.
По делу Бельского была назначена документальная ревизия. Параллельно с этим произведена выемка квитанций в трансагентстве на уплату денег за доставку мебели; изъяты документы, из которых следовало, что мебель отпускалась с базы раньше, чем отписывалась в магазины; допрошены водители автомашин и грузчики. Казалось бы, по крайней мере с этим все ясно. Но следователь не торопился «переворачивать страницу». Первые результаты ревизии показали, что «работал» Бельский с масштабом, широко и размашисто. На то количество мебели, которая ушла с базы не в магазины, а прямо в гостиные, холлы и спальни его друзей, знакомых и просто случайных людей, требовалась не одна автоколонна. Значит, были «левые» машины, значит, нужно их искать.
Следователь сел смотреть журналы выезда автомобилей города. Такие журналы имеются на автобазах, в них заносится время выхода и возвращения машин. Исключил легковые, самосвалы, трейлеры, рефрижераторы и другой транспорт, непригодный для перевозки мебели. Связался с городской ГАИ, составил список машин, какие, по определенным признакам, могли участвовать в доставке мебели, и пошел с ним по автобазам. Это была объемная и трудная работа. Водители, как только догадывались, к чему клонится суть расспросов следователя, настораживались и отвечали неохотно. Тем не менее, работая терпеливо, осторожно, психологически точно, Агафонов установил восемь водителей, из которых шестеро смогли точно указать адреса, куда они доставляли мебель. Вот что они показали.
Водитель Медведев (на вопрос, приходилось ли ему отвозить мебель с базы непосредственно на квартиры, минуя магазины): «Да, сколько раз. Даже в Москву возил. По просьбе товарища Бельского. Мне что? Крути баранку — и все. Адреса? Все, конечно, не помню, а какие помню — скажу».
Водитель Золотарев (на тот же вопрос): «Как же, возил. Все адреса помню. Так уж совпало: один рядом, где я живу, другой — около школы, где дочка учится, а еще два — где жена работает».
Водитель Григорьев: «Возил. Конечно, могу показать. А что?»
Остальные водители также пояснили, что неоднократно по распоряжению Бельского доставляли мебельные гарнитуры с базы на квартиры.
Теперь начиналось, пожалуй, самое сложное — пройти с каждым водителем по всем адресам и опросить хозяев квартиры. Диалоги с ними были крайне однообразными, но кропотливо собранные сведения — весьма ценными.
«Вопрос: Этот гарнитур (стенку, холл, люстру) вы приобрели с помощью гражданина Бельского?
Ответ (нерешительный): Да.
Вопрос: Какую сумму вы заплатили, кому непосредственно?
Ответ: Заплатил столько-то, деньги передал лично Бельскому. (Вариант: Деньги платил в магазин по указанию Бельского, предварительно передав ему определенную сумму — от ста пятидесяти до семисот рублей.)»
Потом уже не с водителями, а с экспертом-товароведом следователь ходил и ездил (даже в Москву) по тем же адресам. Товароведческая экспертиза позволила установить артикулы гарнитуров, стенок и других товаров, их стоимость, а значит, до копейки подсчитать, сколько брал Бельский «за хлопоты» со своих друзей, хороших знакомых и незнакомых тоже. Результат, как ожидалось, оказался очень внушительным.
1 апреля, средаОбластная прокуратура
На очередном допросе, а потом и на очных ставках Бельский равнодушно заявил, что с водителями он никогда дела не имел, указанных граждан, которым он якобы продавал мебель, ранее не знал, видит впервые и признавать свою вину, основанную на оговоре, конечно же, не собирается.
— Осложняете вы нам работу, — посетовал следователь. — И свою судьбу тоже.
— Можно подумать, — вяло усмехнулся Бельский, — что, если бы я чистосердечно признался, вы бы не стали проверять мои показания. Стали бы. По каждой бы строчке прошлись. Сами себе работу ищете. А ведь могли бы жить... — и он многозначительно замолчал, прямо глядя на следователя.
— Эх, Бельский, — вздохнул Агафонов и вызвал конвой.
Чтобы опровергнуть очередную ложь Бельского, доказать его вину, следователь вместе с ревизорами взялись за восстановление всего движения мебели через базу. Что это значит, представляют только специалисты. Нужно было документально проследить и соответственно оформить путь каждого гарнитура, каждого предмета с указанием их наименований, стоимости, дат поступления на базу и отпуска в магазины, куда они были направлены. На базе произвели выемку документов, вновь допросили заведующих складами, работников мебельных магазинов.
— Поясните, каким образом мебельный гарнитур «Лада», проходивший по вашему складу, могла приобрести гражданка Березовская, если в магазин, куда он был отписан, гарнитур фактически не поступал?
— По распоряжению начальства, — отвечал заведующий складом, — товарища Бельского.
— Подробнее, пожалуйста.
— Ну, позвонил он, спросил, есть ли «Лада». Я отвечаю — есть. Хорошо, говорит, отпусти этой самой Березовской, а оплату она, мол, произвела прямо в четвертый магазин.
— И так вы поступали неоднократно? — скорее утверждает, чем спрашивает Агафонов.
— Ну, не то чтобы так повелось, но бывало. Деньги или сам начальник привозил, или покупатели платили: кто — нам, а кто — в магазин. Наше дело, гражданин следователь, простое: делай, как прикажут. Никого мы этим не ущемляем, государство не обманываем. Деньги же не себе в карман... Какой нам интерес?
— Интерес-то наверняка есть. Мы попозже еще поговорим об этом, — обещает следователь.
Примерно то же показывали и работники магазинов: принимали от Бельского вместо мебели деньги, а в фактурах расписывались за получение товара. «Какая нам разница? Так даже проще и удобнее...»
С определенной точки зрения, конечно, удобнее. Удобнее класть в карман чужие деньги (далеко не все из пособников Бельского действовали бескорыстно, лишь слепо выполняя распоряжения начальства), удобнее обкрадывать государство, запутывая следы своей преступной деятельности. Удобнее грубо обманывать покупателей. Именно — обманывать: в ходе следствия выяснилось, что помимо всего прочего Бельский еще и нахально накидывал от себя немалые суммы к цене продаваемой мебели. Многие из тех, кто пользовался его услугами, узнали об этом только на суде. Кстати, кое-кто из них тоже сел на скамью подсудимых вскоре вслед за Бельским. Это были люди его «круга». Они тоже, каждый в своей сфере, занимались подобными делами и, так же как Бельский, не считали зазорным периодически «накалывать» своих партнеров. Такие «шуточки» диктовались действующими в этом обществе правилами «хорошего тона», считались чем-то вроде невинной разминки перед боем (перед крупными махинациями), совершались небрежно, легко, даже с известным изяществом и воспринимались чуть ли не как свидетельство уважения друг к другу.
Следствие по делу Бельского подходило к концу. В результате было установлено и доказано, что Бельский, злоупотребляя служебным положением, продал непосредственно с базы, минуя торговую сеть, несколько десятков импортных и дефицитных отечественных гарнитуров, швейных машин и хрустальных изделий на столько-то сотен тысяч рублей, имея при этом столько-то десятков тысяч рублей личной выгоды.
По делу в установленном порядке были приняты необходимые меры. Конфисковано имущество, принадлежавшее Бельскому. Наложен арест на «Волгу», дачу, гаражи, на денежные вклады в сберегательных кассах. Изъяты деньги, обнаруженные при обысках. Установили, что в течение ряда последних лет предусмотрительный взяточник передавал своим особо доверенным подчиненным крупные суммы денег, они клали на сберкнижку на свое имя, а книжки отдавали Бельскому. На эти вклады тоже был наложен арест.
За время, пока продолжалось следствие, Николай Николаевич Агафонов просмотрел, изучил и проанализировал тысячи документов, допросил свыше ста свидетелей, провел десятки очных ставок, проделал массу других предусмотренных законом следственных действий. Конечно, работал он не один, но основная тяжесть этого огромного труда лежала на нем.
Подводя итоги, готовя обвинительное заключение, следователь испытывал чувство удовлетворения, профессиональную гордость. Все это заслуженно приходит после хорошо, добротно сделанной трудной работы. Но думал он не только об этом. В который раз вставали перед ним тяжелые вопросы: «Почему? До каких же пор?»
Ущерб, который причинил Бельский, исчислялся не только вполне определенной суммой хищения. Бельский нагло воровал, наживался за счет государства, а потом, чтобы определить меру его вины, целый аппарат умных, серьезных, знающих работников долгое время занимался разбором его деятельности, затрачивая на это немалые силы и средства. Но главное не в этом. И даже не в том, что несколько десятков прежде сравнительно порядочных граждан благодаря Бельскому убедились на собственном опыте в сокрушающей силе нечестных денег в руках нечестных людей. Денег, за которые можно купить почти все. И не в том, что из лексикона честных граждан исчезает простое и понятное слово «купить», которое заменяется хитрым термином «достать». Главное и, пожалуй, самое страшное в том, что бельские — такова уж их природа — имеют способность плодить себе подобных. Ведь вместе с Бельским к уголовной ответственности оказались привлечены шесть его прямых, активных соучастников. Они тоже были когда-то честными людьми и, возможно, остались бы ими, если бы не встреча с Бельским. Значит, Бельский породил шестерых себе подобных. А если бы не вмешался следователь? Каждый из шестерых бельских ввел бы в преступный оборот еще шестерых новых. А те — еще по шесть... Страшно подумать!
Заканчивая дело, Агафонов решил еще раз побеседовать с подследственным.
Бельский изменился за это время. Во всяком случае уверенности и наглости в нем уже не осталось. Раскаяния, правда, тоже не появилось. Он сознавал, что бесславно проиграл в борьбе с более сильным противником, досадовал, что не удалось вывернуться, и даже искренне зауважал следователя, оказавшегося умнее и сильнее его, но чувства вины не испытывал. Окажись Бельский сейчас на свободе, он пошел бы прежним путем. Не сразу, конечно. Отдохнул бы, пришел в себя, проанализировал прошлые ошибки и снова, но уже осторожнее, изощреннее начал бы воровать и обманывать.
— Знаете, Бельский, — сказал следователь, — я все стараюсь понять вас и не могу. Ведь вы неглупый человек...
Бельский серьезно кивнул, соглашаясь.
— Вы должны были предвидеть такой конец. Неужели хотя бы страх перед наказанием не мог остановить вас?
— Есть вещи сильнее страха. Есть вещи, которые помогают преодолеть его. Но вы все равно не поймете меня. Вы тоже неглупый человек, но вы — ограниченны. Вы живете в узком мире устаревших понятий: долг, совесть и так далее. У вас всего два костюма, как я заметил, наверняка одна жена и неблагодарная работа. И вы уверены, что больше вам ничего не надо, что это и есть простое, надежное человеческое счастье. Ведь так?
— Пожалуй, так, — согласился Агафонов. — Лишний костюм, очередная любовница еще никого не сделали счастливым. А что касается неблагодарной работы, то вы на собственном опыте убедились: это не соответствует истине.
— Вы что, всерьез удовлетворены тем, что лишили человека свободы? А как же ваш гуманизм? Молчит?
— Вы — эгоист и собственник, Бельский, если уверены в том, что даже гуманизм должен принадлежать вам одному. Гуманизм — это та же справедливость. Во имя защиты многих он беспощаден к таким, как вы.
— Казуистика. Вернемся лучше к предмету нашего разговора. Да, я собственник. В лучшем, чистом смысле этого слова. Есть многое на свете, чем я страстно хотел бы обладать...
— Например, платиновые запонки с дорогими камнями, перстни?..
— И это тоже, — смело перебил Бельский. Чувствовалось, что разговор его занимает, что он охотно идет на откровенность. Возможно, лишь для того, чтобы убедиться в своей правоте, вновь обрести уверенность. — Но не надо мельчить и передергивать. Я люблю картины старых мастеров, музыку, книги. Мне нравится дремать у камина под уютный стук старинных напольных часов, пить прекрасное вино из дорогих бокалов. Я люблю красивых женщин. Вы, борцы за справедливость, называете это мещанством. А, по-моему, самое страшное мещанство — не понимать прелести всего этого, а потому делать вид, что это вам не просто недоступно, а не нужно, нужны идеалы и спокойная совесть. Что ж, совесть хорошая штука... когда кроме нее ничего больше нет. Она успокаивает самолюбие.
— А если есть все, кроме совести? Это лучше? Неубедительна ваша философия: такие «высокие» помыслы и такие низкие пути их воплощения, как воровство и обман. Что-то здесь не вяжется, согласитесь. И я понимаю, что именно. Эта философия ваша собственная, вы придумали ее лично для себя, для оправдания своей нечестной жизни. В наше время, чтобы иметь возможность наслаждаться прекрасными книгами и картинами, вовсе нет необходимости красть...
— Сейчас, Николай Николаевич, вы посоветуете мне брать любимые книги в общественной библиотеке. Так? По вашему лицу вижу: угадал. Извините, но пользоваться библиотекой для меня то же самое, что брать на время девушку из известного дома, если бы, конечно, у нас это было возможно. Нет уж, я люблю, чтобы книга пахла свежей краской, радовала глаз новеньким корешком, чтобы стояла на полке на своем месте. Представьте себе, кто-то (и не один) мусолил ее до вас, закладывал страницы спичками, оставлял на них жирные пятна... Фу! Я не понимаю такого счастья. Я не понимаю, как можно слушать бессмертную музыку, если кто-то сопит вам в ухо или шуршит шоколадной оберткой! Как можно наслаждаться прекрасным творением художника, когда рядом назойливый экскурсовод бубнит свое безграмотное толкование безграмотной публике! Нет, такого счастья мне не надо. Все эти вещи становятся еще прекраснее и совершеннее, когда принадлежат тебе одному, от сознания, что ты их единственный обладатель.
Следователь рассмеялся.
— Поразительно! Откуда такая уверенность, что сотни лет великие мастера создавали свои великие творения специально для вас? Не велика ли честь, Бельский? Вы разочаровали меня своим примитивным эгоизмом. К тому же дело вовсе не в этом. Ведь вы даже сейчас не откровенны с самим собой. Вы боитесь назвать истинную причину своего падения, объясняете его невинным и, в общем-то, понятным, естественным для каждого человека желанием хорошо и красиво жить, иметь возможность, как говорится, полностью удовлетворять свои не только материальные, но и духовные запросы. Ну, а что же все другие люди? Разве им не хочется красиво одеться? Иметь хорошие вещи? Дарить друзьям и любимым дорогие подарки? Помогать своим старикам и детям? Или у них не бывает долгов, трудностей? Почему же они не воруют для этого? Боятся? Нет. Вы сами признаете, что страх перед наказанием не остановил вас. А что же тогда останавливает их? Только одно, Бельский, — надежные, добрые и старые, но не устаревшие, как вы пытаетесь доказать, понятия: совесть и честь. Поверьте — все на земле держится тем, что большинство людей — честные люди.
Бельский криво, уголком рта улыбнулся, пытаясь выразить презрение.
— И кстати, — добавил Агафонов, — у вас ведь и не было необходимости красть. Все, что нужно для нормальной человеческой жизни, вы вполне могли бы приобрести честным путем.
Он полистал одну из папок с материалами дела, нашел какие-то листки, вынул их и положил перед Бельским.
— Что это?
— Это справка о ваших доходах. Законных. Видите, здесь все учтено. Зарплата у вас была высокая, вы регулярно получали большие премии, ценные подарки. В чем же дело?
— Разный уровень запросов, видимо. Одному достаточно иметь «Школьную библиотеку», другому...
— Бросьте, — жестко прервал следователь. — Какой вы отчаянный книголюб, я знаю. Во время обыска я изучил вашу библиотеку. Она, конечно, прекрасна и дорога. Но безнадежно мертва. В ваших книжных шкафах такой убийственный порядок...
— Что же в этом плохого?
— То, что ни одна книга, кроме тех, в которых вы прятали деньги, никогда не покидала своего места на полке, не была раскрыта ни разу. Это не библиотека, Бельский, — это капитал, запасы про черный день. Ну, и престиж. И так практически во всем. Вы не ценитель прекрасного, каким хотите казаться, вы — примитивный алчный человек, стяжатель. Нажиться любым путем, всеми средствами — вот смысл и цель вашего существования в последние годы. Сколько бы ни украл — все мало, у кого бы ни украл — не стыдно, схватили за руку — есть страх, досада, но нет и, видимо, не будет раскаяния.
Бельский молчал.
— Ответьте мне еще на один вопрос: о каком-таком пятом периоде вы как-то обмолвились на допросе?
Бельский горько усмехнулся.
— Это сугубо личное. Но, не желая окончательно портить с вами отношения, я скажу. К тому же, возможно, это пойдет кому-то на пользу. Придется только вернуться на много лет в прошлое. Не беспокойтесь, вы не услышите длинной повести о моем трудном детстве — я расскажу ее суду, может быть, он примет во внимание эти печальные обстоятельства и сочтет их достаточно вескими для смягчения приговора. — Бельский попросил сигарету и откинулся на спинку стула — это была его любимая поза. — С той поры, как я занял ответственный пост управляющего базой — да будет проклят этот день, — я различаю в своей жизни четыре периода. Первый, самый длительный, — когда я с искренним негодованием оскорблялся на предложение взятки и без сожаления, более того, с глубоким удовлетворением отвергал ее. Второй, немного короче, — когда я делал это с трудом и уже сожалел о том, что приходится выставлять за дверь человека, предлагающего мне деньги за услугу. Третий — я начал брать, когда мне предлагали, и стремительно пришел к четвертому — сам стал требовать...
— А теперь наступил пятый период? Период расплаты и раскаяния?
— Насчет раскаяния — не знаю. Что касается расплаты, это верно. Знаете, я сейчас все чаще вспоминаю свой первый шаг, как говорится, по наклонной плоскости. И все больше убеждаюсь: он был случайным.
— Прекрасно. Мне нравится ваш оптимизм. Это защитная реакция, да?
— Не иронизируйте. Все действительно началось случайно.
— Зато кончилось закономерно, — не удержался следователь.
— С вашей точки зрения. Будь я осторожнее, а вы — поглупее, сидеть бы мне сейчас не здесь, а в любимом ресторане, в обществе прекрасных и доступных женщин.
— А вы не могли быть осторожным. Аппетит-то рос, жадность развивалась. И каждый раз, небось, думали: все, это последний кусок, больше нельзя, пора остановиться, опасно. Ан нет, как же можно! Само в руки плывет.
— Тут вы правы. Есть у меня один знакомый. Большие дела делал. Но меру знал. Нахватал, обеспечил себя и внуков и сказал, как образумившийся пьяница: все, завязал. И завязал. Сейчас он на пенсии, живет спокойно и припеваючи.
— Вы имеете в виду гражданина Семушкина?
Бельский промолчал, но удивления скрыть не смог.
— Ну, не так уж спокойно и припеваючи он сейчас живет. Он тоже под следствием.
— Докопались?
Следователь кивнул:
— И вполне закономерно. Так что не вините случай, вините во всем себя.
— Ну, в моей жизни все-таки сыграла злую шутку именно случайность. Род моей служебной деятельности потребовал, чтобы я вошел в соответствующий общественный круг, клан, если хотите, куда входят совсем другие люди, живущие совершенно иначе.
— Типа Семушкина?
— Примерно. Если бы вы знали, как они поразили и восхитили меня! С каким изяществом они швыряли деньги, как легко обменивались своими подругами, как талантливо делали дела, как мужественно переносили неудачи и небрежно пожинали плоды нелегких побед! Я преклонялся перед ними и мечтал скорее из гадкого утенка превратиться в белого лебедя.
— Господи! — удивился следователь. — Какой у вас мусор в голове. Вы всё ухитрились поменять местами.
— Это было давно, — успокоил его Бельский. — С тех пор я очень изменился. Так вот, когда мне предложили мягкий, как первый снег, кожаный пиджак и мне не хватило на него ста рублей, я занял их, потому что этот пиджак, пусть всего на один шаг, но все-таки приближал меня к кругу избранных. Потом я занял еще. На дубленку. И еще на что-то.
— Трогательная история, — усмехнулся Агафонов. — И старая как мир. Сначала долги, а потом растрата...
— Нет, нет! — запротестовал Бельский. — Меня погубило мое доброе сердце и злой случай, как я уже говорил. В то трудное для меня время пришла ко мне одна женщина. В старом романе сказали бы, что это был сам дьявол-искуситель в ее облике. Она рассказала мне трогательную историю. Они с мужем бездетны. Взяли в детском доме и усыновили ребенка. И были счастливы долгое время. Пока кто-то не сказал девочке, что папа и мама — не настоящие ее родители. Это была трагедия. Девочка замкнулась и с тех пор очень болезненно реагировала на любое проявление заботы со стороны приемных отца и матери. Ей казалось: будь она родная — и подарки были бы дороже, и дарили бы ей их чаще. Потом все более или менее наладилось. Подошла пора выдавать дочку замуж. Родители лезли из кожи, чтобы все было «как у людей». Тысячи — на кооператив, на свадебный стол, на наряды, на приданое, на машину, наконец. Оставалось достать хорошую мебель. Женщина со слезами на глазах умоляла меня помочь. Ведь для дочки это будет такой травмой, если они не обставят ее новую квартиру. Признаться, мне стало жаль — не хищную дочку, конечно, а ее бедную маму. И я помог ей — распорядился отпустить прямо со склада хороший гарнитур. Радости не было предела! Она ушла, пятясь к двери, кланяясь и сморкаясь в платок.
— После ее ухода вы обнаружили в своем бумажнике конверт с деньгами и попытались разыскать эту женщину? — подсказал следователь.
— Ну, не в бумажнике, а прямо на столе. Я действительно хотел догнать эту женщину, но...
— Но в тот вечер предстояло погашение очередного долга, и вы решили повременить. Взять эти деньги как бы взаймы, а потом, когда ваши дела поправятся, вернуть их с соответствующей отповедью?
— Именно так. К сожалению, долг мой не уменьшился — эта женщина в благодарность пригласила меня на свадьбу дочери, и мне пришлось потратиться на подарок. Потом мы подружились, и все забылось. Видите, какое роковое стечение обстоятельств прижало меня к стенке. С одной стороны, горячее желание стать человеком, с другой — долги и хорошая должность, которая давала неограниченные возможности поправить дела и твердо встать на ноги. Этот случай открыл мне глаза. И понеслось. Неудержимо. Вплоть до пятого периода.
— Да, — сказал Агафонов, — история поучительная. И, к сожалению, далеко не единственная в своем роде. Знали бы вы, сколько подобных объяснений я уже выслушал до вас. Все они словно сделаны под копирку, все абсолютно одинаковы, за исключением незначительных отклонений в деталях. И все имеют одну цель — скрыть свое истинное лицо, часто даже от себя самого. Слабость характера вы объясняете роковыми ошибками, примитивную жадность — желанием хорошо и красиво жить, нечестность пытаетесь выдать за исключительность натуры и оправдываете своим особым предназначением. Мне искренне жаль вас, Бельский. И не потому, что вы будете строго наказаны, нет, это вы, бесспорно, заслужили. А потому, что вы зря прожили жизнь. Вы всё перепутали, Бельский, вам так и не удалось понять, что хорошо и что плохо, где добро, а где зло, что самое главное в жизни, ради чего человек рождается. Подумайте над этим.
Бельскому предъявили обвинение в неоднократном получении взяток, в систематическом обмане покупателей, в злоупотреблении служебным положением. Он осужден к длительному сроку лишения свободы с конфискацией имущества. Вместе с ним понесли наказание и его сообщники. Суд направил ходатайство о лишении Бельского правительственных наград и звания Заслуженного работника торговли РСФСР. По делу Бельского в объединении Росхозторга и в Управлении торговли Рязанской области сделаны два представления для принятия мер по устранению причин и условий, способствовавших совершению преступления. Представления рассмотрены на коллегиях этих организаций, и получены соответствующие обнадеживающие ответы.
А следователь Николай Николаевич Агафонов снова напряженно работает по новому делу.
Действительно, до каких же пор?..