— Раскручивать клубок, ухватившись за «ниточку» — машину, — ответил я. — Мне кажется, что Погодаев — это его настоящая фамилия. Ему уже нет смысла ни скрываться, ни тянуть время. Он должен хотя бы самоутвердиться, тогда все вновь обретет для него смысл. Через считанные часы у нас будут о нем полные данные: когда родился, где учился… как «сдвинулся». Долго скрываться он не сможет. Счет пошел на дни.
Из-за мусоропровода появился зеленоватый проверяющий.
— Я вам еще нужен? — робко спросил он.
— Нет, спасибо, — вежливо ответил я.
— Тогда я пойду?
— Да, пожалуйста.
— До свидания, — сказал проверяющий и на нетвердых ногах заторопился по лестнице вниз.
— Какой вежливый человек, — посмотрел я ему вслед. — А еще говорят, что после получения звания майора люди начинают неуклонно деградировать… Интеллигент!
Я похлопал себя по карманам в поисках сигарет.
— Надо же, все выкурил за ночь, — удивился я. — У ребят стрелять неудобно — им еще курить и курить… Часов пять, не меньше. Дай ключи от машины, я до ближайших ларьков доеду.
Разумовский протянул мне ключи.
— Я быстро, — пообещал я, сбегая вниз по лестнице. — Никуда не уходи, я быстро.
Устроившись за рулем, я вставил ключи в замок зажигания и посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида.
— Что, страшно? То-то… Может, передумаешь? Нет? Ну, тогда пеняй на себя.
Машина заурчала и тронулась с места. Нужно было торопиться: через полчаса Разумовский забеспокоится, через сорок минут догадается, где я, а через сорок одну минуту бросится вдогонку. Но запаса в сорок минут мне должно было хватить… Так или иначе…
Постовой мирно дремал на стульчике возле дверей палаты. Я подошел к нему и пробарабанил пальцами на его фуражке сигнал «подъем».
— М-м! — сонно отмахнулся он. — Что надо?
— Иди, поспи, — сказал я. — Меня в усиление прислали. Я тут подменю тебя пока.
Он открыл один глаз и недоуменно уставился на меня.
— А почему тебя? Ты же уволился.
— Никитин попросил, — легко соврал я. — Иди-иди, я пока что спать не хочу, так что пользуйся случаем. Через пару часов меня сменишь, а там и до утренней передачи дежурства недалеко. В ординаторскую иди, там лишняя койка есть, я с врачами уже договорился.
Постовой зевнул, послушно поднялся и побрел по коридору, забыв висевшую на стуле рацию. Я подхватил ее и вошел в палату. Лежавший на кровати человек испуганно вскинулся мне навстречу:
— Вы кто?! Что вам надо?
— Сейчас очень быстро и без лишнего шума перебирайся в соседнюю палату, — сказал я и положил рацию на прикроватную тумбочку. — Туда, где кроме тебя будут еще люди… Только не шуми, понял?
— Почему? Что случилось?
— Час назад убили твоего шефа — горбуна. Его выпотрошили, как куренка, несмотря на то, что он день и ночь находился под охраной полудюжины сотрудников милиции. Догадываешься, кто это сделал? И есть очень весомые подозрения на то, что сегодня он захочет навестить и тебя.
— Да, я хочу туда, где больше людей, — испуганно сказал он. — Я не хочу оставаться один…
— Тогда пойдем. Только бесшумно. Ему незачем знать, где ты находишься. Я займу твое место, и пусть он найдет здесь меня. А ты сиди в соседней палате и постарайся даже не дышать. Это понятно?
— Да, — прошептал он. — Понятно.
— Идти можешь? Или отвезти?
— Могу. Только помоги мне. Нужно быстрее… Очень быстро. К людям. А потом уехать. Далеко… Там, где меня не знают, спрятаться…
Я помог ему перебраться в соседнюю палату и еще раз предупредил, обрывая поток мечтаний о «сибирской глуши», городах, где его не знают, пластической операции, смене фамилии и работе дворником где-нибудь в отделении милиции или в воинской части, где людей много и они вооружены.
— Тихо!
Он кивнул и, забравшись на соседнюю койку, с головой спрятался под одеяло.
Я вернулся в пустую палату и сел на кровать. В коридоре стояла тишина. Не раздеваясь, я завалился на постель, накрылся простыней и приготовился ждать. Я лежал тихо, чутко прислушиваясь ко всем шорохам. Я слышал, как в палате рядом скрипит кровать под ворочающимся во сне человеком. Я слышал, как позвякивает инструментами медсестра где-то в глубине длинного больничного коридора. Я слышал едва различимые гудки машин за окном… Но я не услышал, как он вошел в комнату. Голос прозвучал неожиданно, над самым моим ухом. Глуховатый, чуть пришептывающий, предвкушающий. Голос с кассеты.
— Ты не ждал меня? Я пришел к тебе… Посмотри на меня. Я хочу, чтобы ты посмотрел на меня. В глаза. Посмотри мне в глаза…
Я откинул простыню и посмотрел в желтоватые, мерцающие глаза склонившегося надо мной человека. У него было мертвенно-бесстрастное лицо, тонкие бесцветные губы, и от него ужасно пахло. Так пахнет пробегавший целый день под проливным дождем козел. От него прямо-таки несло какой-то сыроватой затхлостью и чем-то едким, тошнотворным. С минуту мы смотрели друг на друга, и я увидел, как бушевавшие в его глазах триумф и наслаждение сменяются удивлением и недоверием.
— Ты — это не он, — сказал мужчина и отступил на шаг. — Кто ты?
— Коллега, — сказал я и поднялся с кровати. — Мы с тобой коллеги, приятель.
— Я не понимаю, — сказал он, и его кулаки сжались так, что на запястьях вздулись вены.
В левой руке я заметил короткий, совсем не страшный на первый взгляд скальпель.
— Я необразованный, тупой садист, живущий в шестикомнатной квартире, — пояснил я, счастливо улыбаясь. — И я очень ждал тебя… Как я искал и ждал тебя!
— Не понимаю, — что-то в его голосе зарокотало, забулькало, словно вскипающая в кастрюле вода. — Кто ты?
— Я? Ты знаешь меня. Ты же чувствовал, как я шел за тобой… Ты ведь это чувствовал? Чувствовал… Это я позаботился о том, чтобы лишить тебя связи с горбатым порноиздателем, это я лишил тебя такой удобной дачи, это я написал статью, похоронившую тебя в самом тебе, это я ждал тебя у подъезда дома горбуна и это я знал, что ты придешь сюда сегодня ночью… Я тоже это почувствовал… Я отправил постового подальше отсюда, чтоб он не мешал нам. Мы здесь вдвоем… Ты и я. И больше никого. Ты зол на меня? Ну давай, разозлись. А потом…
Не отрываясь, он смотрел на меня. Сжимающая скальпель рука мелко дрожала от напряжения.
— В глаза, — тихо сказал я. — Смотри мне в глаза… В глаза.
Передо мной проносились кадры видеозаписи. Их сменили холод опустевшей дачи, запах, таящий в себе страшную тайну свалки, проползающий мимо меня грузовик с грязными бортами, Ракитин, стоящий с пистолетом в руке, темный провал коридора в квартире горбуна, клипса на дне грузовика, бульдожье лицо Щербатова, снова кадры видеозаписи…
И вдруг я почувствовал цифру. Она возникла откуда-то из окружавшей меня темноты и стала разрастаться, наполняя палату фосфоресцирующим зеленым светом. Она звучала тонким звоном, и хотя она была неконкретна, я знал, что это за цифра. Я чувствовал ее.
— Пять, — сказал я. — Их ведь было пять… Они все здесь… Ты чувствуешь? Все пять.
Он тяжело дышал, приоткрыв щель беззубого рта. Я заметил, что двух нижних зубов у него нет, а верхние резцы наезжают друг на друга, перекрещиваясь. Его дыхание стало походить на хрип… И вдруг все стихло. Он замер, дрожь прекратилась, и щель рта плотно запахнулась, обрывая дыхание. В бледном свете, проникавшем с улицы в палату, я заметил, как бесстрастные черты его каменного лица поплыли, обмякая. В глазах что-то полыхнуло, и он… Резко повернувшись, он бросился прочь. Этого я не ожидал. Еще какое-то мгновение я стоял, замерев, в плену охвативших меня ощущений, потом наваждение разом исчезло, и я пошатнулся, столь велика была сила, управлявшая мной, по сравнению с моей собственной. Словно ток выключили. Я провел ладонью по взмокшему лицу и вышел из палаты.
— Теперь ты не уйдешь, — сказал я, уверенно направляясь по коридору к выходу. — Теперь тебе некуда идти. И ты это знаешь.
Я на секунду остановился на лестничной площадке, подумал и решительно пошел вверх по лестнице. Прошел один этаж, другой… И вдруг понял, что больше не чувствую его присутствия. Испугавшись, я взбежал еще на один лестничный пролет. Окно на лестничной площадке было распахнуто. Я подошел к нему и выглянул во двор…
Он лежал внизу, на асфальтированной дорожке. Руки и ноги его были раскинуты, словно он стремился грудью проломить земную поверхность и найти себе спасение в аду.
— Ушел! — прошептал я и сел на низенькую скамейку, установленную на этаже для курящих. — Ушел, подлец! Все-таки ушел…
— Куницын! — прогремел где-то внизу бас Разумовского. — Коля! Где ты?
Эхо подхватило его голос и понесло по этажам, ударяя об окна, стены, двери. Больница наполнилась встревоженными и недовольными голосами. Захлопали двери, загудел лифт…
— Ушел, — повторил я. — Он все же ушел…
Я достал сигареты, но руки дрожали так, что закурить я смог не сразу. Остатки чего-то чужого, дурманящего медленно уходили из сознания. Я несколько раз глубоко затянулся, чувствуя, как утихает дрожь и приходит осознание завершенности.
— Ушел, — сказал я и посмотрел на бегущего ко мне по лестнице Разумовского, — ушел…
Иерей подбежал ко мне, схватил за плечи, поднял со скамьи, ощупал мои руки, бока, плечи. Обхватил мою голову ладонями и заглянул в глаза.
— Да все со мной в порядке, — отмахнулся я. — Перестань меня щупать, противный, ты не в моем вкусе. В своем я уме, в своем, не волнуйся. Как был Наполеоном, так Наполеоном и остался.
Разумовский облегченно вздохнул и опустился на скамейку, но тут же вскочил и, бросившись к окну, перегнулся через подоконник, вглядываясь вниз.
— Как?! — округлив глаза, повернулся он ко мне.
— Ушел, — вздохнул я.
Разумовский еще раз посмотрел вниз, на меня, подумал и пожал плечами:
— Там, куда он ушел, его давно ждут. Там его встретят.
Я подумал, стоит ли говорить ему о том, что даже то, что ожидало Погодаева там, куда он ушел, казалось ему менее страшным, чем… Поморщившись, я решил промолчать. Но Разумовский уже догадался.