Лисаускас заметил, что Ветров чему-то улыбается, и удивленно спросил:
– Ты чего улыбаешься?
– Вспомнил одну детскую считалочку. – И видя, как недоуменно смотрит на него друг, пояснил: – Иду сегодня сюда, смотрю – недалеко от гостиницы дети играют. Одна девочка – годика четыре ей – считает: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, царь велел меня повесить, а царица не дала и повесила царя. Царь висел, висел и в помойку полетел. А в помойке жил Борис – председатель дохлых крыс, а жена его Лариса – замечательная крыса». Вот только не запомнил, что дальше.
– Ну тебя! Дурачишься, а у меня голова кругом идет. Замолотит Шубак мокруху, будет тогда считалочка! А тут еще и ты на мою голову. Нет бы взять жену, детей да прикатить сюда отдохнуть на пару деньков. А то только работу подкидываешь да еще считалочками занимаешься. – И неожиданно передразнил Ветрова: – «А жена его Лариса – замечательная крыса». Между прочим, установить бы эту Ларису, тогда Шубака взять нетрудно.
– А что вы предприняли?
– Запросили списки владельцев дач и проверяем их. Ищем и оперативным путем, но пока – увы!..
– Ладно уж прибедняться. Если ты взялся за это дело, то сомнений нет – найдешь. Я тоже боюсь: если не возьмем Краба – жди новой беды. Надо полагать, что замышляет он не прогулку на катере.
Ветров помолчал с минуту, потом спросил:
– Передали для моих по телетайпу записку о Крокете?
– Конечно, еще вчера.
– Интересно, что старик теперь скажет о сыне?
Чужой – к родному отцу
Старик Крокет не спал. После того как майор побывал у него и поинтересовался сыном, он потерял покой и сон. Крокет прожил на свете немало. И обмануть его было трудно. Нутром чуял, что над сыном сгущаются тучи. Нет, не за судьбу Георгия волновался он. Боялся за себя. Хотя сын никогда ему о своих делах не рассказывал, но он хорошо видел, что тот живет не как все. Старый Крокет не вмешивался в его дела: пусть живет, как знает. Но эта история с машиной? А вдруг и его на старости лет возьмут? Он узнал однажды, какая жизнь уготована уголовникам, и сейчас, на склоне лет, ему не хотелось снова пробовать те харчи, что ел когда-то на протяжении целого года. Через несколько дней старик сходил на почтамт и отправил короткое письмо на имя Клешнева: просил сына приехать на побывку.
«Интересно, – думал старик, – где он взял документы Клешнева? А вдруг убил?!» – От этой мысли Крокета забил озноб, и он, кряхтя и громко сопя, начал подыматься с постели.
В этот момент что-то ударилось об оконное стекло. Старик замер. В стекло опять что-то стукнуло.
«Наверное, он», – подумал хозяин и, натянув на ноги резиновые боты и набросив на плечи пальто, вышел во двор. Громко залаяла собака, и старик, прикрикнув на нее, приблизился к калитке.
– Кто там?
– Я. Открой.
Старик узнал голос сына и дрожащими руками начал быстро отодвигать запоры. Наконец калитка распахнулась, и в свете уличного фонаря возникла фигура незнакомого мужчины. Вид его был страшен, и Крокет с испугом воскликнул:
– Кто вы?
– Да я, батька. Не бойся! Я просто переоделся.
Голос действительно был сына, и хозяин глухо выдохнул:
– Проходи. Напугал меня. Что за леший, думаю, ночью приперся. Чего ты так нарядился?
– Чего, чего! Не маленький – сам можешь догадаться. Кто у тебя дома?
– Никого. Старуха одна спит. Иди в хату.
Краб вошел в дом, подождал, пока отец, заперев калитку, войдет следом, и спросил:
– Где мы поговорим?
– Идем на ту половину. Квартирантов уже нет. Там и поговорим.
Они прошли в дальнюю комнату. Старик щелкнул выключателем и испуганно уставился на незнакомое чудище: сын это или не сын?
– Я специально оделся так. Если у тебя спросят, кому машину дал по доверенности, скажи – Клешневу. Дескать, познакомился с ним и он тебе понравился. Уехал, мол, на моей машине в экспедицию. Возвратится – машину пригонит.
– Я тебе по делу послал письмо. Милиция про тебя спрашивала.
– Когда? – вскочил со стула Краб.
– Несколько дней назад.
– Чем интересовались?
– Меня это как раз и волнует. Спрашивали, где машина, где ты.
– Ты ответил?
– Сказал, что ты сидишь, а машина – в деревне.
– Не спрашивали, в какой?
– Спрашивали. Ответил, что не могу сказать. Так и так, говорю: стыдно будет перед родственниками, если начнут у них интересоваться мною и моей машиной.
– Молодец! Это ты хорошо придумал. А что еще спрашивали?
Старик задумался:
– Больше, кажется, ничего. Ну а ты как?
– Нормально, – усмехнулся сын. – Живу, не скучаю.
– И веселого, видать, мало?
– А почему же?
– Так, как ты живешь, – это все время в страхе жить, в поту спать. – И старик неожиданно для самого себя спросил: – Жора, ты людей убиваешь?
Страшен был вопрос. В большой, полуосвещенной комнате он прозвучал как-то по-особому зловеще. Но не смутил он Крокета-младшего.
– Людей? Зачем их убивать? – кисло улыбнулся он. – Сами подохнут. – Немного помолчав, ночной гость добавил: – Хотя нож в тело человеческое, как в масло, входит и сделать это совсем нетрудно. – Крокет снова вспомнил Мужлина. В воображении вспыхнул момент, когда он осветил фонариком сломанную ногу. Краб скрипнул зубами и зло взглянул на отца: – Чего ты вдруг на эту тему разговор завел? Гляди у меня, старик! Продашь – не посмотрю, что батька…
– Что ты! Что ты, Жора! Да разве я хотел! Я просто так. Чует мое сердце – не оставил свое ремесло… За тебя переживаю.
– За меня переживать не надо. Я давно не сосунок. Сам выбрал дорогу. Сам по ней и пойду, пока не остановят.
Отец смотрел на сына, словно впервые видел его. Кто знает, может, парик, грим, странная одежда заставили Крокета-старшего по-другому посмотреть на свое создание.
Было видно, что старика уже давно мучает роковой вопрос, и он не выдержал:
– Скажи, Жора, почему ты стал таким?
Сын измерил его с ног до головы презрительным взглядом и бросил в упор:
– Каким воспитал, таким и стал.
Старик потупил голову и, преодолев смущение, задал еще один вопрос:
– Помню, была у тебя девушка. Где она сейчас?
– Не знаю. Не нужен был ей, когда отсидел первый срок.
Неожиданно Краб сам спросил:
– Вот ты, отец, спрашиваешь, почему я таким стал. Так вспомни, каким ты был раньше. Разве забыл, как мать бил? Это ты загнал ее в могилу. Мы с тобой, как видишь, люди одинаковые. Ну да ладно уж. В общем – держи язык за зубами. Всего!
Отец провел его до калитки…
Встреча с Николаевым
Николаева они дождались на улице, когда тот шел после работы домой.
Горелов подошел к нему сбоку и окликнул. Николаев остановился и, увидев друга, заулыбался:
– А, Саша? Привет!
– Знакомься. Кореш мой. Пойдем в сторонку – поговорить надо.
Они прошли к небольшому скверику и присели на садовую скамейку.
Разговор вел Горелов:
– Давно видел Краба?
– В последние дни что-то не появлялся.
– Он тебя просил по пластилиновому слепку ключ сделать?
– А ты почему интересуешься?
– Да ты не дрейфь! Этот слепок мы вот с ним делали, поэтому и спрашиваем. Краб как в воду канул. А мы на мели сидим. Башни нужны.
– Ну, я сделал ключ. А что?
– Да ничего. Мы тебя хотим в долю взять.
– А Краб?
– Без него обойдемся. Хитрый он больно! О нас все знает, а мы – что о нем? Вот то-то! Даже фамилию темнит.
– Это ты верно сказал, – согласился Николаев. – Мы о нем ничего не знаем. Я с ним вон уже сколько соли съел. Сколько ключей, отмычек сделал. Даже на дело с ним и Мужиком ходил, а веры ко мне все равно нет у него. Конечно, я бы тоже согласился, чтобы обо мне никто ничего не знал: ни фамилии настоящей, ни адреса. Тогда и спать можно спокойно.
– А ты что? Спишь неспокойно? – спросил Скалов.
– А ты как думал? Разве будешь спокойным, когда тебя в любой момент за мягкое место схватить могут. Ты сам-то не местный?
– Нет – проездом. Вот у друга остановился.
– Тебе легче. Замолотишь пару краж – и бывайте здоровы. А нам здесь каждый день живи и бойся. Ну, ладно. Так какое дело ко мне?
Горелов ответил:
– Надо пару ключей да набор отмычек сделать. Есть у нас одна квартира. Хозяева уехали, а она, бедненькая, ждет нас не дождется. И касса колхозная тоже умоляет, чтобы в гости пришли.
– Сделать, конечно, можно… Время надо. Тяжело сейчас на заводе этим делом заниматься. Вокруг глаза, чуть что – сразу замечают.
– А из старых запасов ничего не осталось? – спросил Скалов.
– Нет. Сделал Крабу и Мужику один набор – пальчики оближешь. Так потеряли где-то.
– Набор?
– Все, что надо для сейфов любой конструкции, – хвастливо заявил мастер.
Скалов видел, что Николаева, измученного долгим бездельем, начало изрядно заносить. В пылу безудержного бахвальства он готов был во все тяжкие пуститься. Лейтенант продолжал осторожно вытягивать из него нужные сведения.
Николаев рассказал, что длинный фонарик и надетый на его верхнюю часть фотообъектив позволяют регулировать толщину луча света и не дают ему распыляться, быть видимым с улицы.
– Молодец! – похвалил его Скалов. – А какой ты объектив ставишь?
– В принципе можно почти любой. Крабу поставил «Гелиос». У сестры валялся старый фотоаппарат, и я продлил жизнь этому объективу.
Горелову не сиделось. Он был не против такой беседы, но если бы к ней еще и бутылочку.
– Слушайте, огольцы! А что, если продолжить этот разговор где-нибудь в другом месте? Захватим пару бутылок.
– Брось ты! Бутылок, бутылок! – перебил его Скалов. – Поздно, в магазинах водка уже не продается.
– А зачем водка? Возьмем пару «фаустов» – это не хуже.
– Хреновину порешь, Сашка! – проговорил, вставая, Николаев. – Жить надо уметь. Вот для тебя пара «фаустов» – и вся услада жизни. Возьми меня. Чем я лучше тебя? Ничем. Но меня на чернило не тянет. Другое дело – ресторан, девочки, музыка, коньячок. Понимаешь? Когда это все есть, чувствуешь себя человеком. Поэтому, если хотите, пошли в ресторан. Там найдем что надо и вечер проведем красиво.