Ардабьев отшатывается:
— Я это дело отрезал. Все!
— Ну?! Я просто… преклоняюсь! — Валентинов рад за друга, но со своего плана не сбит. — Ты молодец! Ты, только мне помоги, а? А то околеваю!
Ардабьев вырывает свой рукав из пальцев Валентинова и уходит.
Тот смотрит ему вслед и потом жестом словно стирает с лица надежду.
Парни, зарядившись и повеселев, возвращаются к Валентинову.
— Отец, — говорит коротышка. — Не боишься, что кто-нибудь выследит, куда прячешь?
— Какое умное дерьмо! — глумится в ответ Валентинов. — Против умников средство есть: на десять захоронок две с крысиным ядом. Один я знаю, где что. Валяй выслеживай, нарвешься. Страшная смерть. Боли адские и судороги!
Валентинов изображает мучительные конвульсии.
Туча-тучей приходит Ардабьев домой, молча ложится на диван.
Из кухни на стук двери появляется Вероника. Ардабьев не открывает глаз и не шевелится, хотя слышит ее шаги. Вероника присаживается у него в ногах, испытующе смотрит на мужа. Наконец он разлепляет губы.
— Кажется, я никогда не найду работу…
— Пока это нормально — в твоем случае. Ну-ка вставай! Скажи «Добрый вечер», сними ботинки, мой руки и ужинать!
Ардабьев поднимается, но заразиться бодростью жены ему не удается. «Добрый вечер» звучит грустно, а в передней он переобувается понуро.
— Володя, чем сегодня хуже, чем вчера?
— Валентинова встретил. Помнишь Димку?
Она помнит:
— Который с гитарой. И что?
— Торгует наркотиками… — Жена изменяется в лице, и он добавляет торопливо: — Нет-нет, случайно встретились! На него страшно смотреть.
— Ты испугался, что можешь снова?..
— Лучше покончу с собой!
— Да, — соглашается она медленно. — Тогда это будет лучше.
Телетайп печатает:
«Отдел по борьбе с наркотиками Управления уголовного розыска Казахстана ориентирует ГУВД Москвы о предполагаемом привозе партии анаши и гашиша гражданином Есимгалиевым — он же Умаров, он же Иванов — 18-20-го сего месяца. По имеющимся данным, он намерен воспользоваться прежними каналами сбыта».
Кабинет Знаменского. Томин с Пал Палычем живо обсуждают сообщение. В кабинет заходят Сажин с Курковым.
— Есимгалиев и так далее — поставщик дяди Миши. А прошлый раз продал Снегиреву, — говорит Томин. — И мы не сумели их взять при передаче товара.
— Потому что они не встречались, Паша. Там был фокус с багажной квитанцией!
— Помню. Но вторично нам этого не простят. Что у вас по Снегиреву? — обращается Пал Палыч к Куркову.
— Пока ничего нового.
— Ведь я поручил его вам.
— Да, но потом подключили к нападению на аптеку. Я там днюю и ночую в райуправлении.
— Покажите мне счастливого следователя, который ведет одно дело! Надо уметь параллелить.
Выговор Куркову не нравится, задевает самолюбие.
— Дядя Миша объявлялся? — Вопрос уже к Томину.
— Нет.
— Значит, все-таки его тогда спугнули! Что же это получается, Саша, Есимгалиев везет либо ему, либо Снегиреву, а вы обоих упустили из виду!
— Паша, мы занимались Мордой!
— Саша-Паша, Паша-Саша, друг друга, конечно, можно уговорить…
Звонит городской телефон.
— Знаменский… Где задержали?.. Экспресс-анализ?.. Лады, везите, только без меня не допрашивайте.
Кладет трубку.
— Вот шевелятся люди — и результат.
— Мы тоже шевелимся, — протестует Томин, — Морда оказался очень интересной фигурой.
— Можно одно соображение? — подает голос Курков.
Стук в дверь, входит майор:
— Пал Палыч, генерал просит срочно обзорную справку по нашей бригаде. Взгляните, пожалуйста.
Знаменский просматривает документ на двух страничках. Около одного из пунктов ставит отметку.
— Это исключите, там есть расхождения в показаниях, надо разбираться.
Майор кивает, уходит.
— Слушаем соображение, — обращается Пал Палыч к Куркову.
— Скорее, даже ощущение… — начинает тот.
— Соображение про ощущение, — хмыкает Томин, догадываясь, что камешек готовится в его огород.
В ответ Курков высказывается резче, чем собирался:
— Уровень преступности серьезней, чем мы считаем. Мы все по старинке, этакая сыскная романтика. Пойдем на малину, подружимся с урками, раскроем их злодейские планы!
— Ишь! — сердито изумляется Томин. — Как же, не отработав фигурантов, двигаться дальше?! Повальная облава? «На всех перекрестках поставить турникеты»?
— А ваше мнение? — любопытствует Пал Палыч у Сажина.
— Насчет романтики Коля перегнул. Но я и от других ребят слышал: в среднем мы идем на порядок ниже, чем матерые преступники.
— Паша, никакого уважения к нашим сединам!
Телефонный звонок.
— Знаменский… Ясно. Через пять минут освобождаюсь.
— И что считаете нужным делать? — спрашивает он Куркова.
— Научиться думать с опережением. А то, когда обвинительное заключение пишем, только тогда соображаем до конца: вон как у них все было!
— С опережением — это прекрасно. Но пока не проворонить бы партию наркотиков. Займитесь Снегиревым. И дядей Мишей! — оборачивается Пал Палым к Томину.
— Что касается Есимгалиева, то с момента приезда чтоб он был под колпаком, Паша. При передаче товара брать с поличным!
На первом этаже КСИБЗа Хомутова вешает большую фотографию одного из «мальчиков» в траурной рамке. Рядом напарник погибшего — голова забинтована, руки на перевязи.
Тут же молча стоят Коваль, Крушанский, Коля, Феликс и группа «псов».
— Наших было двое, тех пятеро, — вздыхает Хомутова. — Хороший мальчик.
— Жене пятьдесят тысяч, — распоряжается Коваль в сторону Крушанского. — А ему, — про забинтованного, — лечебные и премию.
Коваль удостаивает пострадавшего рукопожатием и направляется наверх, на ходу говоря Хомутовой:
— Увеличивай штат своих мальчиков. Как московские дела?
— Осталось трое оптовиков. Жесткие мужики, надеются устоять. Другие все готовы на наши условия.
— А те, значит, не боятся… — Смелость Ковалю импонирует. — Попробуй мирные переговоры.
Хомутова кивает и отстает. Ее окликает Коля:
— Люба, ты запретила держать траву в банкетном зале?
— Конечно. Мало ли что.
— Куда же складывать?
— Думайте. Я отвечаю за безопасность.
Коля догоняет патрона у двери кабинета.
— Олег Иваныч, скоро большой привоз, а девать некуда. Можно сюда хоть временно?
— Это наш офис. Здесь принимаем людей со всего Союза. Имеем право работать в комфорте, а не под лестницей. Насчет складирования были же идеи.
— Крушанский не финансирует.
— Как всегда, подводят смежники? — усмехается Коваль и, чувствуя, что разговор примет общий характер, приглашает всех войти.
— А время жмет, — поддерживает Колю Феликс. — Началось сезонное колебание цен, зимой будут перебои с поставками.
— Нет надежного варианта, — ворчит Крушанский. — Последнее предложение Феликса — подвалы гауптвахты.
Коваль взглядывает на Феликса с веселым одобрением:
— Под защитой гарнизона?
— Не люблю, когда вы связываетесь с военными, — говорит Крушанский. — Там, где могут вызвать наряд с автоматами… Я перестраховщик, меня это не устраивает. И потом, нельзя сосредоточивать в одном месте. Проводка загорится, молния ударит…
— Налетит ураган, случится землетрясение, — в тон ему продолжает Феликс.
Хомутова настроена юмористически к мучающим их проблемам и держится по-домашнему, что-то прибирая в кабинете Коваля.
Крушанский игнорирует реплику Феликса, гнет свое:
— Нужен запас на пять-шесть миллионов. Потеря его помимо финансового удара повлечет крупные деловые осложнения. Монополизируя рынок, мы получаем на руки готовую сеть розничных торговцев с их клиентурой.
— Короче, Крушанский.
— Минуту, Олег Иваныч. И мы берем на себя обязательство их снабжать. Если не выполним, у нас с вами получится не бизнес, а борьба с наркоманией, хе-хе…
Никем не оценена попытка Крушанского сострить. Его воспринимают как полномочного, но нудного бухгалтера фирмы, хотя это не единственная его ипостась.
— Нужны несколько мелких хранилищ.
— Сплошное благоразумие, — скучает Коваль. — Но прав.
— Раз пошел глобальный разговор… потянем ли мы весь рынок? Жуть берет, сколько они дряни выжирают. За народ страшно! — вырывается у Коли.
— Народ перетопчется, — вскидывается Феликс. — Жрут неконкурентоспособные. Но действительно, Олег Иванович, пока торговцы вне нашей системы — их забота, как добывают товар. Для нас же разрозненные поставки… и вообще такой огромный оборот…
Растущее недовольство патрона заставляет его умолкнуть.
— Дело не в обороте, — говорит после паузы Коваль. — Не в деньгах. Безбедно прожить есть много способов… Нет, не понимаете. Ну-ка, сядьте. Я — хочу — владеть — всем. Такая вот идея. Это будет не только красиво. Наркотики ключ к власти. Где угодно, над кем угодно. Заведем картотеку потребителей. Сын министра наркоман — считайте, министерство наше. Дочь областного вождя — вождь у нас в кармане. Да человека любого ранга можно скрутить за месяц! Достаточно купить его врача… И мы еще вернемся за подснежниками!
Коля, похоже, увлекся размахом, размечтался. У Феликса в глазах хищный огонек, Крушанский притих в задумчивости: а ведь, чего доброго, и учинит патрон государство в государстве, а Хомутова полна восхищения и гордости.
Коваль проверяет, какое впечатление произвела речь, и усмехается:
— Спасибо за внимание.
Ардабьев сидит в кабинете Знаменского. Оба разместились сбоку стола, чтобы избежать традиционной позиции следователь — допрашиваемый и задать беседе неофициальный характер. Но поначалу Ардабьев с трудом преодолевает скованность, тем более что и Пал Палыч не вполне раскрыт и не испытывает к посетителю безусловного доверия.
— Устроиться по специальности… — говорит он. — Но сегодня можно найти более высокооплачиваемую работу, чем инженер-химик.
Подоплека невысказанного вопроса Ардабьевым сразу уловлена.