— Не знаю, кажется, поехал куда-то.
— А говоришь — «не знаю»!
— Тут про всех все знают, — возразила она.
— Именно! И захочешь утаить, да не удастся, Майя Петровна!
Он возбужденно закружил по комнате. Майя Петровна все еще не могла взять в толк, что с ним происходит.
— Миша! Ты много выпил, что ли?
— Пустяки я выпил.
— Тогда не пойму… Как будто играешь. А игрушки-то живые — Катя, ты, я. И всем больно!.. Я хочу знать, что случилось. Ведь все очень серьезно, Миша! А мы — о чем говорим? Бабы, клиенты, теперь еще Загорский!
Багров сел на место, сжал пустой стакан. Произнес с ненавистью, отбросив все недомолвки:
— О нем и говорим. О нем да о тебе.
— Что?!.. Так вот с чем ты шел! — ужаснулась она.
— Да. С тем шел, с тем и пришел.
Излишне и уточнять, зачем пришел. Если уж ударился в бега, прорвался через полстраны — ясно, что у него на уме.
Сидит против нее, между воспаленных красных век — мрак и безумие. Прощается с ней, готовясь переступить последний рубеж. Ее муж. Чуждый, будто бесом одержимый… и несчастный. Господи, как она устала искать выхода, бороться! Но она за него в ответе, не может оставить на съедение самому себе.
Когда Майя заговорила, Багров изумленно дрогнул от тихого сострадательного голоса:
— Ну что у тебя за судьба, Миша?.. Зачем все так нелепо… Всю жизнь шиворот-навыворот, шиворот-навыворот… Даже воз черемухи — в сущности, тоже нелепо…
— Это к чему?
Он ждал оправданий, покаяния. Может быть, под всеми завалами ревности, ярости, обид тлело желание простить. Ее, не его, нет.
— К тому, что зря ты шел, Миша. Ничего нет. Ничего. Пусто.
Багрова будто по затылку огрело этой ее материнской жалостью.
— Врешь! — ахнул он.
— Когда я врала…
Никогда, он знал. Но сейчас восстал против своего знания.
— Майка, ты не шути! Ты мне душу не выворачивай! По-твоему, я как волк, как бешеный пес… все эти дни где ползком, где бегом… по лютой стуже… куски воровал… это что все — сглупа?!..
— Лучше не рассказывай.
— Нет, ты говори — сглупа?.. Я ведь все равно дознаюсь, пара пустяков!
— Дознавайся… Мне бы оскорбиться, а даже сил нет. У кого только повернулся язык?
— Скажешь, и под вечер к нему не бегала? И до дому он тебя не провожал? И… все прочее? — слабея, перечислял Багров, а мысли спутывались и в голове что-то опрокидывалось вверх тормашками.
— Провожал? — переспросила Майя Петровна. — А-а, вон что!.. Хорошо, сейчас я расскажу, как он меня провожал!
Она рассказывала с малейшими подробностями, какие могла припомнить, что-то намеренно повторяла, сознавая, что ему важно все до последнего звука и жеста.
Багров умирал и воскресал одновременно. Умирал, скрежеща зубами, бешеный, одичалый человек с наточенным на соперника ножом. Воскресал не оскорбленный, не опозоренный женой муж — жертва клеветника.
Когда она умолкла и ходики отстукали десятка два неспешных тик-таков, спросил едва слышно:
— А погода была хорошая?
Полная чушь. Что за разница — хорошая ли, плохая погода! Но Майя Петровна приняла вопрос серьезно. Значит, какой-то малости Михаилу не хватило или просто времени для окончательного поворота.
— Ветер дул сильный, Миша.
Ветра она терпеть не могла и помнила, что поспешила распрощаться с Загорским, потому что продрогла.
Багров толчком поднялся и рухнул поперек стола лицом в ее ладони.
— Маюшка, прости! Подлец я, что поверил! Прости, Маюшка…
Рукам стало мокро. Впервые он при ней плакал. Майя Петровна тоже не была плаксива, но его потрясение, тихий жаркий шепот вызвали слезы и у нее. На душе посветлело, снизошел мир.
Она простила. Конечно, простила, ведь как никто другой понимала, почему он поддался Калищенке. Отбивая Майю у Загорского, Багров отбил не девственницу. Эта заноза засела в нем навсегда: что тот был первым. Ему это представлялось особым преимуществом и вечной опасностью.
Тем более что Загорский упорно держался рядом, словно выжидая своего часа.
Майя Петровна понимала мужа. Он ее — нет. Хотел за строптивость наказать одиночеством. При избытке жизненных сил, которыми был наделен, и помыслить не мог, что протекшие полгода Майя наконец-то отдыхала по ночам…
17
Между тем в дежурке кипели страсти. Опять спорили, каждый по-своему трактовал линию поведения Багрова с момента, когда шофер высадил его на шоссе. Оттуда лежали три дороги: асфальтом, лесом и полем. Полем — дальняя — слабо утоптанной тропинкой до деревни и птицефермы, оттуда тракторной колеей к Еловску.
— На кой шут ему крюка давать? Дом уж рядом, a он в сторону двинет?
— Возле дома-то особая осторожность и нужна! Какой зверь к логову прямиком ходит? Непременно петлю заложит, со следа сбивает.
Кратчайший путь был лесом, тут удалось бы скостить километра четыре, если б не снег.
— Да много ль его нынче, снегу?
— В низинах и по колена. Не лось же он, по сугробами переть!
— Багров-то? Да ногастей любого лося. Еще как пропрет! А где и лыжня накатанная выручит. Лесом, лесом!
Асфальтовый вариант большинство отвергало — велик риск нарваться на знакомого. И один Томин, только что с комфортом проехавший по всему багровскому маршруту от колонии и наглядно проследивший всю бесконечную протяженность его, трудность и рискованность (за доставку военного донесения Героя могли дать), уверенно сказал, дождавшись паузы:
— Ни лесом, ни полем. Где ему с лосем равняться, небось на последнем дыхании. Пошел он асфальтом. К опасности привык, да еще метель полдня слепила. Занавесила его.
Дежурка поразмыслила и приняла мнение Томина. О дороге спорили потому, что отсюда вычислялось примерно время, когда Багров добрался до окрестностей Еловска. Получалось, часам к двум.
— Но засветло же он в город не сунулся? — нетерпеливо обратился Томин к Гусеву.
— Нет, товарищ майор. Думаю, отсиделся в каком-никаком сарае часов до шести-семи. Потом двинул в разведку.
— Отлично! Он уже двинул, а мы гадаем — лесом или полем! Одиннадцать минут назад получена телефонограмма. Что сделано?
Дежурка озадаченно притихла. Что сделаешь за одиннадцать минут? Почему-то всем рисовалось, что Багров сперва «устроится на постой», дабы отдохнуть от дальних странствий, и уж потом приступит к своим нехорошим делам. На постое его и надеялись захватить.
Томин тоже держался подобного взгляда до телефонограммы. Она опрокинула их прежние расчеты. Значит, и нынешние Багров мог опрокинуть.
Две точки притяжения существовали для него в городе: Загорский и жена. От этих конечных точек и надо толкаться, чтобы не плестись у него в хвосте, но, по возможности, опередить.
— Да ведь облаву готовим, товарищ майор… А что вы предложите?
— Срочно засаду у дома Багрова, засаду у школы и кого-то отправить в Новинск. Пусть удержит директора, пока Багров на свободе.
Гусев не страдал ложным самолюбием:
— Спасибо, товарищ майор. Действительно раскачиваться некогда. Разрешите привлечь штаб дружины?
Людей для путной облавы явно не хватало.
— Ну, что делать. Только с умом!
Школу как наиболее верный объект Томин взял на себя; в подмогу — участкового Ивана Егоровича.
Они обогнули здание по широкой дуге, подыскивая мало-мальски удобное укрытие. Над служебной дверью горела лампочка в проволочной плетенке и призрачно светилось одно окно.
— Пелагея телевизор смотрит, — вполголоса сказал участковый и пояснил, что та работает в школе уборщицей и ведет холостяцкое хозяйство Загорского, а он за то уступил ей комнату в своей квартире.
Еще по пути сюда Иван Егорыч сетовал, что школа дескать, на юру и спрятаться возле нее негде. Так оно и было. Придется ожидать Багрова внутри, что по многим соображениям гораздо хуже. Став поодаль, они совещались, как поступить, когда внимание Томина привлекла цепочка следов, ведшая напрямик через спортплощадку.
— Иван Егорыч, постойте на шухере, я поинтересуюсь. Отсюда вам обзор хороший, если что — подайте сигнал. Какой-нибудь безобидный.
— Мяукаю я с детства совершенно натурально, на два голоса, — серьезно сообщил участковый. — Чистая кошачья драка.
Однако мяукать не понадобилось, никто вблизи не появился, и Томин внимательно и с неприятным предчувствием рассмотрел то, что сумел, на снегу.
Без Кибрит некому было вычислить рост, вес, комплекцию и прочее. Томин лишь констатировал, что кто-то недавно приходил, потоптался, сплюнул кровью и ушел обратно. Нога очень крупная, шаг широкий.
Тетку Пелагею вторично за вечер оторвали от телевизора. Прежде всего Томин задернул шторы у Загорского, включил свет и не велел гасить. Расспрашивать предоставил Ивану Егорычу, с которым та держалась свободней.
Описанный теткой Пелагеей визит настолько органично ложился на Багрова, что почти и сомнений не оставлял. Рассказывала она четко, только со временем находилась не в ладах: час ли назад, полтора ли являлся неведомый посетитель — ответить не могла.
Томин позвонил дежурному, обменялись новостями: Виктор помчался в Новинск, вторая засада на месте. Участковому определили побыть все-таки в школе для верности, Томин возвратился в милицию, нещадно грызя себя. Сколько раз жизнь щелкала его по носу за гонор, но он опять впадал в самонадеянность. Ведь предупреждал Паша: «Нельзя недооценивать Багрова» и еще что-то про энергию и напор. Послушать товарищей по работе, этих-то качеств у Томина хоть отбавляй. А вот на поверку беглый зэк — изголодавшийся, изнуренный — проявил их куда больше.
На что еще он способен? Чем занят сейчас?..
В дежурке Гусев напутствовал группы захвата:
— Итак, имеем восемь адресов. Стесняться не приходится, в каждый курятник будем нос совать. Сверяем часы. Девять сорок шесть. Операцию назначаем на десять десять. Имеете добавления, товарищ майор?
— Старайтесь потише. Восемь адресов — это наше предположение. Кто поручится, что не двенадцать?
Гусев обернулся к «захватчикам»: