— Понимаю. Но лично я знаю, что Потемкин абсолютно уверен в своей недосягаемости и спокоен. Вчера вечером, как только стала известна его фамилия, мы установили наблюдение во всех местах скопления молодежи, размножили его фотокарточку и вручили общественникам и работникам милиции. Родителей парня пока обходим, ведь дома он не появляется свыше двух суток.
— Смотри-ка, Бакулев, подозреваемого и след простыл, а у Вершинина тишь да гладь, да божья благодать.
— Потемкина нет двое суток, а Субботин только сутки, как появился в городе. Между этими событиями связь отсутствует. Вероятней всего, подозреваемый находится в очередном вояже на почве несовместимости характеров с домочадцами.
— Как успехи на заводе сельхозмашин? — как бы невзначай поинтересовался Аверкин.
— Работа в самом разгаре, — ответил Вершинин. — Мне удалось установить, что все анонимки напечатаны на пишущей машинке «Олимпия», принадлежащей когда-то заводу и потом списанной за ветхостью в утиль. Однако ее не уничтожили, как положено по инструкции, а оставили на складе. Затем по устному распоряжению заместителя директора завода Колчина, тогда он, правда, работал в другой должности, ее передали работнице бухгалтерии Чепурновой. Предположительно машинка должна быть у нее.
— Вы допросили Чепурнову?
— Еще рано. Говорить с ней или Колчиным я воздержался из тактических соображений. Если анонимки пишет она и ей станет известно, что я докопался до машинки, она попросту перепрячет ее, а мне машинка нужна как воздух. Это ведь главное доказательство.
— А зачем вы приплетаете сюда заместителя директора? Он и отдал-то машинку, наверное, по простоте душевной, подумал рухлядь, хлам.
— Возможно и так, но я сомневаюсь. Кстати, он спит и видит должность директора завода.
— Есть перспектива?
— В данный момент исполняет обязанности, а по прогнозам — законный преемник.
— Тогда сомневайтесь, но учтите, — от передачи Чепурновой машинки до совместного выживания подобным способом с завода Кулешова «дистанция огромного размера».
— Конечно, он не станет сочинять анонимки вместе с Чепурновой. Достаточно дать ей понять, намекнуть. Она на лету схватит. Кстати, после назначения Колчина исполняющим обязанности на заводе пошли упорные слухи о том, что главным бухгалтером назначат Чепурнову, которая давно с вожделением мечтает об этой должности.
— Что же представляет из себя эта Чепурнова? Откуда она взялась?
— Пока у меня весьма скудные сведения о ее биографии, но кое-какие качества Чепурновой известны от заслуживающего доверия человека. Этот человек рассказывает, что она «запишет» любого, кто станет на ее пути. Одержима завистью и лютой злобой. На работе с ней боятся связываться. Моя знакомая утверждает, что она и на нее писала анонимки.
— Черт побери, — возмутился Аверкин, — может она кверулянтка[2] да к тому же не в здравом уме?
— Трудно сказать, — ответил Вершинин, — возможно элементы того и другого есть, но действует она последовательно и обдуманно, не как психически больной человек. Стремится достичь какой-то выгоды или отомстить Кулешову. Потом выясним подоплеку. Одно возмущает — уверена в своей безнаказанности. Опыт большой, знает, что обычно автора не ищут, вот и распоясалась. Наверное, пошлет письмецо и ловит потом самозабвенно отголоски разговоров о неприятностях у директора, а себя считает режиссером первоклассного спектакля.
— Кто знает, — усомнился Бакулев. — На некоторых заводах и фабриках администрация по сей день допускает много нарушений.
— Есть. Верно, — согласился Вячеслав. — Однако далеко не на всех и даже не на многих. На заводе сельхозмашин я злоупотреблений не нашел, финансовая дисциплина у них в порядке, законодательство об охране труда соблюдается. Завод вполне благополучный.
— Так уж и благополучный, — пробурчал Бакулев. — Может, вам трудно было разобраться в тонкостях производства? Ревизию-то хоть назначили?
— А зачем ревизия? На протяжении двух лет завод трижды ревизовала вышестоящая организация. Никаких серьезных замечаний. Выявили отдельные, прямо скажем, мизерные нарушения. Они фигурируют в актах, о них много говорилось.
— Подумаешь, ведомственная ревизия. К ней надо относиться критически. Ревизоры из вышестоящей организации не всегда заинтересованы в полном вскрытии нарушений. Это же в первую очередь бьет по ним. Надо было подключить контрольно-ревизионную службу, те бы разобрались.
— Я думаю, ведомственные ревизоры действительно разбирались пристрастно, — Вершинин многозначительно взглянул на Аверкина, — но только в ином смысле. В моей практике еще ни один контролер КРУ областного финансового отдела не разбирался так скрупулезно, как они. Вытащили даже то, чего и в помине не было. Кулешов много потратил сил, чтобы они убрали свое вранье. Ну, а потом я познакомил одного опытнейшего контролера КРУ с материалами ревизий. Он пришел к выводу, что завод сельхозмашин обревизован полно и вряд ли имеющиеся материалы можно чем-то дополнить.
— И все же трудно поверить в такую объективность, — снова возразил Бакулев.
— Ты погоди спорить, — осадил его Аверкин. — Ведь председателем комиссии от объединения приезжал человек, настроенный собрать компрометирующий материал на Кулешова. Для него анонимки стали находкой. Правильно я говорю? — спросил он Вершинина.
— Правильно. С этой целью он приезжал в первый раз и в последующие, причем сам рвался в руководители комиссии. Я проверил — во второй и в третий раз были серьезные возражения против его кандидатуры, но он, используя связи в вышестоящих организациях, добился своего.
Бакулев недоверчиво передернулся.
— Итак, насколько я вас понял, — пытливо посмотрел на Вершинина Аверкин, — все анонимки носят ярко выраженный клеветнический характер. Или в них есть хоть крупица правды?
Вячеслав замялся. Ответить отрицательно он не мог, особенно теперь, когда побывал у Ефремовой и понял, что о взаимоотношениях директора с ней скорее всего написана правда. Из-за этого ему сейчас и стало не по себе. Он вдруг представил Кулешова на судебном процессе по защите его чести и достоинства. Как-то будет выглядеть директор, когда всплывет на свет история с Ефремовой? Ведь подсудимый молчать не станет. Он скажет все как есть. Попробуй докажи обратное. И какое решение примет тогда суд? А вдруг предложит проверить, клевета ли это. Вот и Аверкин спрашивает с умыслом, значит, сомневается.
— Можно сказать, что клевета, — ответил все-таки Вершинин. — Серьезные обвинения в адрес Кулешова — сплошная выдумка. И злоупотребления, и аморальное поведение… Муху выдают за слона. Встретился директор, например, с друзьями в ресторане — пьянка, пришел к кому-то на квартиру — разврат. Денег Кулешов из заводской кассы не ворует, подчиненных не обирает… Человек как человек, руководитель как руководитель.
— А его связь с Ефремовой подтвердилась? — неожиданно прервал Вершинина Аверкин. — В анонимке утверждается, что он сожительствует с ней. Проверяли вы этот вопрос?
Вершинин поразился. Не память Аверкина его удивила — о ней ходили легенды. Сейчас ему трудно было вспомнить, были ли у него прежде разговоры с Аверкиным об этом, но он мог поклясться, что фамилию Ефремовой он не называл ему ни разу. Вячеслав был настолько ошеломлен вопросом прокурора, что не заметил колючего взгляда, которым впился в него Бакулев.
— Ефремова, — повторил Вершинин, пытаясь получше сосредоточиться. — Ефремова. Следственным путем я не проверял факт их взаимоотношений. Неудобно знаете: допросы, очные ставки и другое. В конце концов личная жизнь есть личная жизнь, однако я пришел к выводу, что они, возможно, были близки.
— И как же вам это удалось узнать, если не секрет? — поинтересовался Аверкин. — Из каких источников?
— Упорные разговоры на заводе и мои личные впечатления от встречи с Ефремовой.
— Значит вы все-таки допрашивали ее? Затрагивали этот щекотливый вопрос?
— Зачем допрашивать? Просто беседовал, — с трудом выдавил из себя Вершинин, которому все трудней становилось под градом вопросов. — Хотел выяснить для самого себя, правда ли это.
— Выяснили?
— Можно сказать, выяснил, хотя и не касался этой темы.
— Каким же образом?
— Видите ли… — замялся Вячеслав, — я заметил у нее разные сувениры, которые мог ей подарить только директор завода.
— И что же они представляют собой?
— Разные фигурки из серебра, фарфора, оригинальные зажигалки в виде экзотических животных.
— Позвольте, позвольте, — с удивлением воззрился на него Аверкин. — Вы были у нее дома?
— Заходил вечером. Она как раз болела, и я не смог застать ее на работе.
Бакулев торжествующе посмотрел на прокурора области, однако тот нахмурился.
— Значит вы — старший следователь областной прокуратуры, — оказал он, — пришли поздно вечером к молодой разведенной женщине, к тому же пользующейся вполне определенной репутацией. Рискованно.
Вершинин встал.
— Ч-что в-вы хотите сказать? — заикаясь, переспросил он.
Аверкин кивнул Бакулеву. Жестом фокусника тот вытащил дрожащими руками из лежащей перед ним папки исписанный лист и передал его Вячеславу.
«Товарищ прокурор», — рассеянно прочел тот и удивленно посмотрел на Аверкина, который отвернулся в сторону и перебирал справочную литературу. Бакулев тоже отвернулся, случайно задев стопку бумаги, которая сдвинулась в сторону, открыв лежащую внизу папку. Вершинин заметил на ней свою фамилию.
«Товарищ прокурор, — читал он и уже не отрывался от текста. — Нам известно, что в прокуратуре могут работать только кристально чистые в моральном отношении люди. Наверное, большинство таких и есть. Однако в семье не без урода. Встречаются в ваших рядах морально нечистоплотные люди, которые позорят прокуратуру, ибо кое-кто по одному человеку судит в целом и обо всей организации. Мы говорим о старшем следователе Вершинине. Он только прикидывается хорошим семьянином и добросовестным работником. На самом деле это морально разложившийся человек, который пьянствует и развратничает с некой Ольгой Ефремовой, одаривающей своей дешевой любовью многих сотрудников завода сельхозмашин, в том числе и директора Кулешова. Позавчера Вершинин провел с ней ночь и ушел, крадучись, под утро. Приходит к любовнице с коньяком, водкой, дорогими закусками. Не место таким в прокуратуре, гнать надо таких. Если не примете мер, будем писать выше».