«А парень не дурак», — подумал я. Он что-то сообщил в микрофон, спрятанный под пиджаком, немного подождал и заспешил прочь, а буквально через несколько секунд из за угла показалась «Лада» кофейного цвета и медленно покатила по пешеходной дорожке. Мужчина и женщина на переднем сиденье, оба лет двадцати с небольшим, одновременно говорили что-то в микрофон.
Едва машина скрылась между домами, я, выждав с минуту, поспешно зашагал в обратную сторону, к проспекту. Там втиснулся в автобус, проехал две остановки, взял такси до поста ГАИ, заглянул туда, вышел, убедился, что хвоста за мной нет, и спокойно поехал на Ленинградский вокзал. Билет купил на поезд, отходящий в половине шестого вечера в пятницу. В ту ночь я также спал с забаррикадированными дверями, только на сей раз на металлическом подносике у изголовья моей кровати лежали коробок спичек и железнодорожный билет. Заметить следящего за тобой человека — это еще так-сяк, но увидеть полную машину сотрудников КГБ, выслеживающих вас, — это значит испытать потрясение.
Четверг я провел со своей сестрой Мариной, более того, условился навестить ее в начале следующей недели, — это была часть моего плана. Было странно и неприятно обманывать родного человека, но, дабы ввести в заблуждение любителей подслушивать чужие разговоры из КГБ, я должен был сделать вид, что останусь на месте и после выходных. В то же время какой-то черт дернул меня посмеяться над невидимыми слухачами. Я позвонил своему старому другу и коллеге Михаилу Любимову, которого уволили из КГБ за супружескую неверность, и в разговоре упомянул о коротком рассказе Сомерсета Моэма «Стирка мистера Харринrтона». Речь там идет о невероятно привередливом и самодовольном американском бизнесмене, мистере Харринrтоне, который случайно знакомится с британским тайным агентом Эшенденом во время поездки по Транссибирской железной дороге от Владивостока на запад в 1917 году. Они попадают в Петроград в момент большевистского переворота. Эшенден ведет тайную деятельность с целью заставить Россию продолжать войну с Германией. Все советуют Харринrтону бежать в Швецию, пока еще это возможно. Однако бизнесмена убивают на улице, когда он возвращается в гостиницу за одеждой, отданной им в стирку. Читателю остается предположить, что Эшенден вместе со своей неотразимой подругой Анастасией Александровной успевает удрать через Финляндию.
Любимов не помнил рассказ, но я знал, что у него есть собрание сочинений Моэма, и сказал: «Это в четвертом томе. Посмотри, и ты поймешь, что я имею в виду».
Вскоре он перезвонил мне и сказал: «да, я понимаю», но на самом деле не понял.
Было рискованно привлекать внимание КГБ к рассказу о человеке, который пытался бежать через северную границу России, но я хотел убедиться в отсутствии у них интеллекта и был уверен, что они не поймут намек и не успеют принять вовремя какие-то меры. Желая окончательно сбить слухачей с толку, я договорился с Любимовым о встрече в будущий понедельник. Когда он предложил мне приехать на дачу в Звенигород к нему и его подруге Тане, я сказал, что буду в последнем вагоне поезда, который прибывает на станцию в половине двенадцатого утра.
В ночь с четверга на пятницу я снова спал с забаррикадированными дверями, положив железнодорожный билет на подносик под салфетку. В пятницу утром, желая побороть сильное возбуждение, взялся за уборку квартиры. Понимал, что скорее всего больше никогда не попаду сюда, но хотел оставить все в идеальном порядке. Я не сомневался, что КГБ обыщет каждый уголок, и позаботился, чтобы все было в ажуре: пол вымыт, посуда убрана, сберкнижка на полке. Рассчитав, что восьмидесяти рублей мне на дорогу хватит, я сложил оставшиеся двести двадцать аккуратной стопочкой. По тем временам этих денег Лейле хватило бы на два месяца.
Но вот и четыре часа — пора уходить. У нас в доме квартиры были скромные, зато холл на нижнем этаже громадный и помпезный: стены облицованы мрамором, высокие окна, всюду растения в вазонах. Я знал, что консьержка, неотлучно дежурившая за столом в углу, непременно увидит меня, поэтому постарался выглядеть и вести себя вполне обыденно. Надел тонкий зеленый свитер, старые зеленые вельветовые брюки и поношенные коричневые ботинки. Свернул легкий пиджак и уложил его на дно полиэтиленовой сумки вместе с датской кепкой, туалетными принадлежностями, бритвенным прибором и маленьким атласом пограничного с Финляндией района. Зная, что советские карты намеренно искажают районы, прилегающие к границам, чтобы сбить с толку потенциальных беглецов, я не был уверен в полезности атласа, но другого у меня не было. Больше я не взял с собой ничего и, когда запирал входную дверь, понимал, что не просто запираю дом и свое имущество, а навсегда расстаюсь с семьей и прежней жизнью.
С восьмого этажа я спустился в лифту. Консьержка, как и следовало ожидать, сидела на своем обычном месте и, увидев меня в спортивной одежде, скорее всего решила, что я по обыкновению отправился на пробежку. Я предполагал, что одна машина наружного наблюдения окажется у небольших домов, мимо которых пролегала излюбленная мною пешеходная дорожка, а две другие будут где-то поблизости — для подстраховки. Но на сей раз я направился в сторону леса в конце проспекта и, едва скрывшись среди деревьев, побежал. Буквально через две минуты я добрался до торгового центра, но совершенно с другой стороны. Место было оживленное, и я затерялся в толпе у прилавка. Несколько минут понадобилось мне, чтобы купить невзрачную сумку из искусственной кожи. Переложив в нее содержимое полиэтиленовой сумки, я продолжил путь на Ленинградский вокзал, то и дело проверяя, нет ли за мной хвоста.
К этому времени я настолько извелся, что во всем усматривал нечто зловещее, особенно в огромном скоплении милиционеров и солдат внутренних войск, патрулирующих вокзал. Куда ни глянь, всюду люди в форме. На мгновение в моем воспаленном воображении возникла мысль о том, что ищут меня. Потом я вспомнил, что в город съехалось много молодежи из всех стран мира на Международный фестиваль, открывающийся в воскресенье. Первое мероприятие такого рода, состоявшееся в 1957 году, представлялось мне замечательным событием, овеянным стихийным восторгом хрущевской эры, но нынешнее было совершенно иным: искусственным и чересчур заорганизованным. Тем не менее я подумал, что фестиваль, так сказать, мне на руку — наплыв гостей из стран Скандинавии отвлечет внимание пограничников.
Билет мне достался на верхнее место в плацкартном вагоне. Уединения никакого, люди постоянно сновали по проходу. У проводницы, очень милой девушки, скорее всего студентки, подрабатывающей во время каникул, я получил комплект белья и постелил себе на своей полке постель. Поезд отошел точно в пять тридцать, и первый час или два пассажиры сидели на нижних полках, болтали, читали газеты или разгадывали кроссворды. Должно быть, я что-то поел: вроде бы купил на вокзале хлеб и сосиску, но точно не помню. Во всяком случае, спать лег в девять часов, приняв-двойную дозу успокоительного.
Далее произошло следующее: я проснулся и обнаружил, что лежу не на верхней, а на нижней полке. Было четыре утра, и уже светало. Несколько секунд я лежал неподвижно, собираясь с мыслями. Потом взглянул нaвepx и увидел на моей верхней полке молодого человека! Когда я спросил, что случилось, он ответил: «Неужели не помните? Вы упали на пол».
Я ощупал себя и обнаружил ссадины на виске и на плече; свитер был в пятнах крови. Я свалился на пол с полутораметровой высоты, и нечего было удивляться, что у меня болят голова и шея. Вид у меня был непрезентабельный: грязный, растрепанный, небритый — ни дать ни взять бродяга.
Из прохода тянуло свежим воздухом, и я почувствовал себя лучше: поезд уже подходил к Ленинграду. Сел на нижней полке и огляделся. В соседнем отсеке ехало несколько молоденьких студенток из Казахстана — красивые длинноногие девушки, веселые и общительные. Одна из них что-то сказала, я попытался было завязать разговор, но едва открыл рот, как девушка отпрянула и выдохнула: «Оставьте нас в покое, а то закричу».
Тут-то я и понял, насколько ужасно выгляжу. Собрав вещи, встал и прошел по проходу к купе проводников. Проводница могла сообщить обо мне в милицию или отправить в больницу, поэтому я дал ей пять рублей и тихонько сказал: «Спасибо за помощь». По тем временам это были колоссальные чаевые, раз в десять больше, чем она могла ожидать. Женщина взяла деньги, бросив на меня укоризненный взгляд, а я вышел в тамбур и простоял там весь остаток пути.
Едва поезд остановился, я спрыгнул на платформу и затерялся в толпе. Большая привокзальная площадь, удивительно красивая и чистая при свете раннего утра, была почти пуста. На стоянке такси выстроилась большая очередь, но в стороне несколько частных машин поджидало пассажиров; я подошел к одному из водителей и спросил, сколько он возьмет до Финляндского вокзала.
Он запросил десять рублей. Цена невероятно высокая, билет от Москвы до Ленинграда стоил меньше, но я не стал торговаться.
К Финляндскому вокзалу я подъехал в пять сорок пять и узнал, что первый поезд в сторону границы отходит через двадцать минут. Все складывалось удачно. В половине девятого я был уже в Зеленогорске, что в девяноста километрах северо-западнее Ленинграда. Встревоженный сверх меры, я плохо соображал, поэтому и совершил тут одну из многих своих ошибок.
Встретиться с британским агентом я должен был возле шоссе, в нескольких километрах от границы; самым разумным было бы доехать на поезде до пограничного Выборга и вернуться к условленному месту автобусом или пешком. Поступи я так, мое появление на шоссе не вызвало бы подозрения: в этом случае мой путь лежал бы не в сторону границы, а прочь от нее. Однако что-то побудило меня в последний момент выбрать иной маршрут: доехать автобусом до Териоки, города на полпути к Выборгу, а там пересесть на другой. Буфет на станции был открыт, и я съел кусок жареной курицы, запив стаканом чая. В это субботнее утро на станции было немало народу в затрапезной одежде, так что я не выделялся в толпе.