Крунблум уставился на нас своими покрасневшими от хмеля глазами.
– Откуда, черт подери, вам известно, что это был я? Карлссон утверждает, что не сказал ни одной живой душе.
– Мы сами догадались, – похвастался я. – Теперь, когда тайна уже перестала быть тайной, можешь нам все рассказать. Сам знаешь, какую ложь пишут в крупных газетах.
Крунблум сделал над собой огромное усилие, пытаясь собраться с мыслями.
– Лгут, как дышат, – сделал он вывод. – А вот ваша газета хорошая. Когда мне стукнуло пятьдесят, вы написали, что у меня доброе сердце и все меня любят. И что я каждую неделю прихожу проверять свой лотерейный билет.
Достав из кармана платок, он шумно высморкался.
– Чертовски красиво написали, – всхлипнул он. – Подумать только, найти такие трогательные слова для старого алкаша вроде меня.
Я почувствовал, как Севед покраснел. После такого неожиданного успеха продолжать было проще простого.
– Ясное дело, – воскликнул я и похлопал Крунблума по спине. – Прыгай в тачку, поедем в редакцию. Там ты сможешь в спокойной обстановке рассказать нам обо всем, что ты пережил.
Сопротивление было сломлено. Оставив велосипед на обочине, Крунблум забрался на заднее сиденье и проспал почти всю дорогу. У себя в кабинете я сделал кофе, пытаясь разговорить его, пока он прихлебывал черную жижу.
– Что ты делал в тот вечер?
Крунблум выпрямился и прокаркал:
– Принимал пищу в одном заведении.
– Сколько ты там пробыл?
– Пока меня не… то есть пока они не закрылись. До половины двенадцатого в воскресенье.
– Ты поехал прямо домой?
– Не-а, не совсем. – Глаза Крунблума забегали. – Побродил немного по городу.
– Как долго?
Моя тяжеловесная журналистика совсем пригвоздила к земле моего собеседника. Вид у него сделался несчастный.
– Да черт его знает. Я же не хожу по городу с часами в руке.
Я пристально посмотрел на него.
– Ты был трезв?
Его затуманенный взгляд заметался по комнате.
– Ну как сказать… Возможно, за ужином я и пропустил пару-тройку кружек пива, но тогда я был не пьянее, чем сейчас.
– Что произошло потом?
Крунблум лукаво посмотрел на меня.
– А как обычно бывает? Разве газеты не платят тем, кто сообщает им новости?
– Бывает в виде исключения, – уклончиво ответил я.
Крунблум закрыл рот.
– Я хочу получить свое, прежде чем скажу еще хоть слово!
На самом деле я сказал истинную правду. Один из странных принципов Давида Линда – никогда не платить за информацию и не подкупать людей. Но тут налицо исключительный случай. Подкрепленный алкоголем, Крунблум может и вправду сдержать свое слово и промолчать.
– Сколько ты хочешь?
Он взглянул на часы. Я ощутил, как он пытается подсчитать в голове, во сколько ему встанет посещение кабака.
– Восемьдесят крон. Это очень дешево, но, поскольку вы так мило обо мне написали, когда мне стукнуло пятьдесят…
Крунблум пошарил рукой во внутреннем кармане, чтобы убедиться, что вырезка при нем.
– Ок, пусть будет восемьдесят, – кивнул я и в свою очередь стал рыться во внутреннем кармане, ища чековую книжку.
Сейчас, в конце месяца, денег у меня было немного, однако я понадеялся, что Давид уже на следующий день выпишет мне чек.
– А наличными не можешь дать? – спросил Крунблум, с подозрением глядя на меня.
Я покачал головой.
– Так этой бумажкой везде можно расплатиться?
– Ну да, в кафе и кабаках она сгодится, – заверил я его, и он выдохнул.
Я вернулся к расспросам.
– Что произошло позднее вечером?
Крунблум потянулся, осознавая свою ценность как главного свидетеля.
– Прогулявшись по центру, я сел на велосипед и поехал домой. Фары у меня на велосипеде нет, но дорогу я знаю как свои пять пальцев – каждый камушек на ней мне знаком. Но тут я услышал этакое завывание – и тут же понял, что это такое.
За пару дней до того моя дочь Ирма попросила меня посмотреть динамо на ее велосипеде. Поэтому я сразу понял, что слышу именно этот звук. И точно, из-за поворота появился свет велосипедной фары, и я слез со своего велосипеда.
– Почему?
Крунблум удивленно уставился на меня.
– Хотел увидеть, кто это катит на ее велике, ясное дело. Ирма жутко боится темноты и никогда в жизни не поехала бы ночью одна. Но я давно подозревал, что у нее по ночам бывает мужик.
«Это можно было заподозрить еще лет десять назад», – подумал я.
– Но тут я подумал, что устрою ему, так что мало не покажется, – разошелся Крунблум и стукнул кулаком по столу. – Нечего портить репутацию моей дочери!
«Об этом тоже можно было начать думать еще лет десять назад».
– Когда велосипед был в нескольких метрах от меня, я встал посреди дороги и крикнул ему, чтобы он остановился. Но он понесся прямо на меня, я получил удар в грудь и упал в канаву.
– Откуда ты знаешь, что это был мужчина?
– А кто же еще, черт подери? – прошипел Крунблум, возмущенный уже самой мыслью, что его могла сбить с ног женщина. – Когда я вернулся домой, Ирма сидела в кухне. Она утверждает, что к ней никто не приходил.
– Ты можешь описать того мужчину?
Крунблум почесал свой большой нос.
– Темень была страшная, все произошло очень быстро. Но на мужике был черный костюм, а на лбу что-то блеснуло.
Я буквально подпрыгнул.
– Блеснуло? Ты имеешь в виду – на головном уборе?
Крунблум кивнул.
– Очень странно, – в растерянности проговорил я.
– Карлссон тоже так сказал, – признал Крунблум. – Счел, что я выдумываю.
Он нервно посмотрел на часы.
– А сейчас мне пора. Сказать мне больше нечего. Спасибо за деньги.
Крунблум явно взял курс на бар при городском отеле, и я понял, что дожимать его дальше будет непросто. Как он намеревался миновать швейцара при входе, чтобы добавить себе градуса, – это уже его проблема.
Торстенссон успел поставить вспышку и сделать снимок, прежде чем наш герой на заплетающихся ногах удалился.
Закурив сигарету, я крепко задумался.
Чего стоят свидетельские показания Крунблума?
Что означает его болтовня о том, что на лбу у убийцы что-то сверкнуло?
Я обсудил этот вопрос с Хуго. Он-то и предложил мне написать статью от первого лица.
– Тем самым ты избежишь самых ужасных нападок, – утешил меня он.
Я написал леденящую душу историю о том, как я (Крунблум) встретил на узкой тропинке убийцу, и о краткой, но ожесточенной борьбе между нами.
Хуго урчал от удовольствия, сидя с синим карандашом в руке и редактируя мою рукопись.
– Отлично сработано, парень. За это дело надо выпить. У тебя есть деньги?
Я помахал чековой книжкой.
– Я не просто на дне, я пробил дно. Счет в минусе.
Хуго рассмеялся.
– Если у тебя есть чеки, то ты в обойме, парень. Заплатишь по счету, а потом скажешь Давиду, что это представительские расходы. Ты пригласил шефа полиции Карлссона на обед, чтобы выудить из него важную информацию. Сам знаешь, как это делается.
Внутренний голос подсказывал мне, что надо отказаться, но, с другой стороны, я чувствовал, что заслужил стаканчик виски. К этому моменту Хуго уже успел напялить пиджак. Мы пересекли площадь, но в тот момент, когда мы уже собирались войти в распашные двери, за спиной у меня раздался надтреснутый голос:
– Эй, господин редактор!
Я обернулся. Из соседней двери выходил Крунблум, явно добавивший еще несколько сотен грамм.
– Эти уроды выкинули меня вон, хотя у меня был твой чек и я мог расплатиться. И это называется общество всеобщего благополучия! Нет, напиши, что мы живем в обществе воров и обманщиков. Слышишь? Пообещай мне.
На этот раз я был вовсе не заинтересован в его обществе и пытался пройти дальше, но он задержал меня.
– Хочешь, расскажу еще что-нибудь?
– О чем? – прошипел я.
Крунблум достал из кармана пиджака несколько купюр и пересчитал их.
– За двадцать расскажу. Тогда мне хватит на пол-литра у перекупщика. За двадцать крон ты узнаешь, как я врезал этому проклятому убийце.
– Приходи завтра, когда будешь трезв, – ответил я и поспешил за Хуго, который уже зашел в зал ресторана.
Там он и восседал, изучая меню.
– Знаешь, что я подумал, – ухмыльнулся он. – Раз уж ты пригласил в ресторан Кислого Карлссона, надо нам что-нибудь поесть. Странно будет выглядеть, если ты просто пошел надраться с высокопоставленным полицейским. Что скажешь по поводу пютт-и-панны [11] со шнапсом и кофе с коньячком?
Свое мнение я высказать не успел, потому что Хуго уже подозвал официантку, потрепал ее по попе и сделал заказ.
Шнапс, крепкое пиво и коньяк к кофе развеяли мою тревогу по поводу перерасхода по лимитам. Хуго пришел в прекрасное расположение духа, и мы очень хорошо посидели, пока не настала пора возвращаться на работу, чтобы он успел подготовить первую полосу и заголовки.
В квартиру я поднялся в приподнятом настроении. Бенгт сидел в кресле при свете ночника и слушал «Rapsody in Blue».
– Романтика опять цветет пышным цветом, – весело крикнул я.
– Опять?
– Никаких шансов в городском театре Мальмё, дорогой мой. Агент ноль-ноль без семерки выяснил все. Вчера тебя навестила дама, прежде чем ты совершил прогулку и вернулся домой позднею порой.
Он покраснел как ребенок.
– Доказательство первое, – продолжал я, ткнув его пальцем в грудь. – Резкий запах духов вблизи кровати.
(Об этом я понятия не имел, но запустил ложный шар, ожидая реакции. Реакция последовала.)
– Какого черта? Ты что, обнюхивал мою кровать?
– Доказательство второе, – продолжал я, не обращая внимания на его возмущение. – Среди окурков в пепельнице некоторые носили следы губной помады.
Бенгт вздохнул.
– Да, папочка, ко мне вчера приходила дама. Ты хочешь рассказать мне о тычинках и пестиках?
– Я прощаю тебя, сын мой, поскольку ты оставил глоток изысканного вина, дабы оросить мое иссохшее горло.