Еще одним плюсом путешествия с этим превосходным специалистом являлось то, что Джоуэл был у нас фактически «ресторанным экспертом». Разумеется, про ресторан я говорю в переносном смысле. Сельское Конго отнюдь не туристическая Мекка, и зайти поесть там совершенно некуда. Дома из глины, соломенные крыши, даже спать нам приходилось на раскладушках, которые мы с собой возили. Но всякий раз, когда мы собирались задержаться в деревне, мы в первую очередь нанимали поваров. Обеденную зону с маленьким столиком и несколькими стульями мы устраивали на открытой площадке перед хижиной – в начале и в конце дня можно было посидеть там и съесть то, что нам приготовили.
Джоуэл следил за приготовлением пищи и поначалу говорил нам только то, что, как ему казалось, нам следует знать. Мы довольно быстро заметили, что завтрак неизменно состоял из остатков вчерашнего ужина. Несколько дней спустя Джоуэл спросил меня: «Али, а ты видел здесь холодильники?»
И тут до меня дошло, что никаких холодильников и в помине не было. Но стоит ли волноваться из-за легкого кишечного расстройства, особенно когда твой лучший друг – антибиотик ципрофлоксацин? Если на этом не зацикливаться, можно пережить и такую неприятность.
Я убежденный мясоед, однако как мусульманин соблюдаю некоторые ограничения – например, стараюсь употреблять в пищу только халяльное мясо, то есть мясо животных, забитых в соответствии с мусульманскими обычаями (это такая исламская версия кашрута[40]).
Надо сказать, что довольно сложно оставаться привередой в еде, когда ты бродишь по африканской глубинке как герой романа Джозефа Конрада. В сельском Конго, вдали от ресторанов с меню на нескольких страницах, день за днем приходилось питаться исключительно местными овощами, и мне это порядком надоело. Рек поблизости было полно, но рыбу почти не продавали. Поэтому однажды после обеда я решил: ну что ж, буду покупать живых животных и сам сделаю их халяльными. Я сам буду заниматься убоем!
На следующее утро один крестьянин привел мне козу. Я заплатил за животное, взял острый нож, произнес в знак благодарности «Аллах акбар», а затем быстрым движением перерезал козе трахею и сонные артерии – так, чтобы свести ее страдания к минимуму. Джоуэл провел обязательный осмотр туши и убедился, что животное было здорово. Дело сделано. Все члены нашей команды, включая жителей деревни, которых мы наняли как поваров, были в восторге от свежего мяса. Несколько дней спустя я повторил процедуру с двумя купленными цесарками. Все сошлись во мнении, что вернуть мясо в наш рацион – отличная идея.
В один прекрасный день я заметил, что мои коллеги оживились больше обычного – настроение поднялось даже у привязанных неподалеку коз. Оказалось, крестьянин принес живого молочного поросенка, и теперь мои товарищи ждали, когда я его забью, и грезили о беконе, ветчине и свиных отбивных, которые пополнят наше недельное меню. «Послушайте, вы все видели, но ничего не поняли, – объяснил я. – Свинины просто не может быть в мусульманском меню. Никто – никто – не сделает свинью халяльной». Однако я был честным парнем и заплатил за животное, чтобы другие члены команды могли его съесть.
Хотя наша работа целиком была посвящена тому, как не заразиться, должен признаться, что иногда даже я допускал небольшие послабления. Например, я не всегда вешал над постелью обработанную инсектицидом сетку от комаров – это самый дешевый и самый надежный способ спастись от малярии, особенно если у вас, в отличие от нас, докторов, нет доступа к профилактическим противомалярийным препаратам.
Если подумать, сетка полезна тем, что способна задержать не только комаров, но и гостей покрупнее, которых совсем не хочется обнаружить у себя в постели. Помню, однажды утром я проснулся от шума – люди искали топливо для генератора. Открыв глаза, я увидел жирного волосатого паука с ладонь величиной, который полз по сетке в нескольких сантиметрах от моей головы. Не самое приятное зрелище, но все же гораздо лучше, когда тарантул на сетке, а не под ней. С тех пор пользоваться сеткой я не забывал.
Другим членом нашей команды в Конго была териолог Делфи Мессинджер, этакая американская Джейн Гудолл[41]. Она работала в Киншасе в спасательном центре, специализировавшемся на диких бонобо. Это двоюродные братья шимпанзе, только гораздо более добрые. Если колония шимпанзе чем-то напоминает тренировочный лагерь морской пехоты, где жесткая иерархия поддерживается силой и страхом, то общество бонобо похоже скорее на коммуну хиппи, и совокупления там – социальная смазка, которая всегда помогает остудить пыл. Делфи была довольно ярким персонажем: зоозащитница, прожившая в Африке 14 лет. Будучи волонтером Корпуса мира, она вызвалась помочь ВОЗ в борьбе с оспой обезьян. Когда началось крупное восстание, она не испугалась свиста пуль и не убежала. Чтобы защитить своих бонобо, она написала на дверях здания, в котором работала, SIDA (СПИД по-французски).
Подопечными Делфи были бонобо, которых бросили матери или ранили браконьеры, охотившиеся на них ради мяса. Эта очаровательная женщина прекрасно ладила с животными, но, как и Джейн Гудолл, она относилась к животным с заметно большей симпатией, чем к людям, поскольку те постоянно осложняли жизнь ее мохнатым любимцам. Я пытался выудить у нее информацию о родах и видах местных животных – она прекрасно это знала, но завладеть ее вниманием на длительное время, чтобы получить ответ, было непросто. Нельзя сказать, что она не хотела нам помогать, – скорее просто не разделяла нашего понимания важности задачи. Она привыкла проводить свои дни с бонобо, а бонобо славятся своей вальяжностью.
Более серьезной проблемой для нас стала Первая конголезская война[42]. Как я уже писал, мы поняли, что война до нас добралась, когда приехал парень на мотоцикле и сообщил, что приближаются повстанцы. Они боролись с президентом Мобуту от имени Лорана Кабилы, который был родом из провинции Катанга и принадлежал к народности луба.
Взаимоотношения различных этнических групп восточной части Заира всегда были напряженными, особенно отношения коренных земледельческих племен и полукочевых народов тутси, которые пришли из Руанды. Дестабилизация на востоке Заира, возникшая в результате геноцида в Руанде, стала последней каплей: многочисленные внутренние и внешние факторы сложились не в пользу коррумпированного и некомпетентного правительства страны.
В 1990-х годах по Африке прокатилась волна демократизации, и заирский президент Мобуту Сесе Секо был вынужден начать реформы. Он официально положил конец однопартийной системе, которую поддерживал с 1967 года, но в итоге все-таки не захотел идти по пути преобразований, чем оттолкнул от себя сторонников как в стране, так и за ее пределами. Заирское государство в тот период едва не перестало существовать: большинство населения выживало лишь за счет теневой экономики, а заирские вооруженные силы были вынуждены поддерживать себя за счет населения, что только усугубляло положение.
Около полутора миллионов беженцев, спасавшихся от творившегося в Руанде геноцида, осело в восточной части Заира. Среди них были и те, кто прятался от хуту, которые устроили расправу над тутси, и те, кто скрывался от Руандийского патриотического фронта, опасаясь возмездия со стороны тутси. В числе последних выделялись непосредственные организаторы геноцида, в том числе представители бывшей руандийской армии, и независимая экстремистская группа боевиков хуту – интерахамве. Именно эти ребята к нам и приближались.
Связавшись с посольством США и получив совет эвакуироваться, мы отправили крестьян собирать нашу команду, потом сложили образцы в одну емкость с жидким азотом и двинулись через джунгли: до взлетно-посадочной полосы в Лодже было 120 километров. Автомобили приходилось переправлять на понтоне.
Самолет французских документалистов, который должен был нас забрать, приземлялся в ливень. Как только самолет подрулил, его окружила толпа напуганных местных жителей, которые надеялись спастись от повстанцев Лорана Кабилы. Охрана вынуждена была стрелять в воздух.
Мы уже пережили сильное потрясение, а тут еще и погода оказалась такой отвратительной, что взлетать было опасно. Парень рядом со мной страшно нервничал. Другой мой товарищ, сидевший через проход, негромко молился. Мы боялись, что наш самолет разобьется, хотя не меньшее беспокойство вызывали плохо закрепленные предметы: их швыряло по всему салону, и мы опасались, что они кого-нибудь травмируют, повредят снаряжение или вышибут дверь.
Я повернулся к соседу и сказал: «Вы прожили хорошую жизнь, а раз не о чем жалеть, то и умереть не так страшно». Не то чтобы я был очень отважный и безрассудный, однако, если ты решил помогать в такого рода ситуациях, нельзя слишком много думать о собственной безопасности. Как убедить других не бояться, если ты сам во власти страха? Я не боялся смерти, и это всегда позволяло мне трезво спланировать свои действия, поскольку не нужно было подавлять собственный страх, прежде чем перейти к решению проблем.
Мы выбрались, хотя могло быть и по-другому. Вскоре после нашего отъезда повстанцы заняли ту деревню и казнили некоторых жителей, сотрудничавших с нами. Эти достойные, трудолюбивые люди стали жертвами чистого расизма, пешками в чужой игре. Даже если ты далеко, гнева и горя от мыслей об этом не становится меньше.
Исследование было прервано, но мы все же смогли доказать, что болезнь не передается от человека к человеку с той скоростью, которая необходима для поддержания эпидемии. Длинные цепочки передачи беспокоили нас, но не удивляли, учитывая природу заболевания. Да, вспышка стала возможна из-за прекращения вакцинации от оспы, но мы убедились, что скорость репродукции оспы обезьян ниже единицы, а значит, следующей глобальной пандемией она не станет. Это была серьезная проблема, но не катастрофа вселенского масштаба.