– Наконец она легла в постель, надеясь, что сон принесет ей облегчение; но она не могла заснуть, не могла вывести свои мысли из нездорового круговорота, по которому они бежали. Так, встревоженная, беспокойная, с болью в сердце, она ждала моего прихода, и мой приход, увы, принес ей только новые страхи, потому что моя странная задержка у двери, я дважды открывал ее и закрывал, потом долгая пауза и молчание в коридоре, вместо веселого приветствия, которое я обычно делал ей, заставили ее увериться, что это вовсе не я, а какой-то чужак, пришедший причинить ей зло, какой-то ночной злоумышленник, возможно, тот самый человек, чьи глаза и огненные волосы так напугали ее в видении.
– Затем, поняв, что здесь находится ее муж, человек, который ее любит, и что никакой опасности нет, она разразилась истерическими рыданиями, от которых мне с таким трудом удалось ее избавить.
– Вы не даете мне позавтракать, сэр, своей странной историей, – сказал Кейсо. – И кроме того, я не вижу, какая связь между ней и молодой женщиной, которую только что прооперировали.
– Позвольте мне закончить, – сказал мужчина, – позвольте мне закончить. Всю ночь мы почти не спали, потому что наши страхи продолжали существовать, несмотря на то, что мы знали, что ничего страшного не произошло. Я усугубил ситуацию тем, что по глупости рассказал жене об испуге, который испытал, войдя в квартиру, и о своем видении убитой женщины. Вы, конечно, помните, что раны были на затылке, и вы сказали мне, что именно там они и были на самом деле.
– Именно там они были у женщины в больнице, но ведь она не ваша жена?
– Нет, слава небесам, но вы знаете, кто она?
– Нет, – сказал Кейсо. – Я пришел слишком поздно, чтобы узнать какие-либо подробности.
– Это Мари Ганьоль, которая занимала квартиру, примыкающую к нашей, в доме № 4 по улице Бреда.
– Боже мой! – воскликнул Кейсо.
В этот момент из больницы пришел один из студентов.
– Она мертва, – сказал он. – Она так и не заговорила. Но они собираются провести над ней важный эксперимент. Доктор Россо считает, что она закрыла глаза от испуга в тот самый момент, когда увидела убийцу, и с тех пор никогда их не открывала. Он собирается испытать свой новый аппарат для получения последнего изображения, записанного на сетчатке. Если ему это удастся, это будет новый успех для госпиталя и для науки.
– Господа, – внушительно произнес незнакомец, – если эксперимент доктора удастся, я от души верю, что это будет также триумф справедливости.
После обеда доктор Россо провел эксперимент, который увенчался большим успехом, это была одна из первых демонстраций возможностей цветной фотографии. На чувствительной пленке глаз мертвой женщины было зафиксировано четкое изображение мужчины необычной комплекции, который сжимал в руках поднятую кочергу. Волосы мужчины были рыжими, а глаза – бледно-голубыми.
Два месяца спустя этот человек умер под гильотиной на площади Рокетт. Он был арестован, осужден и приговорен на основании единственного доказательства – пары безжизненных глазных яблок, подкрепленных показаниями женщины, которая никогда не видела его, кроме как в видении. Накануне казни он сделал полное признание. Он заявил, что убийство было случайным преступлением, продиктованным только лишь алчностью. На балкон, расположенный перед домами с номерами 2 и 4 по улице Бреда, он попал по веревке, свисавшей с крыши. Он заявил, что в течение примерно пяти минут, пока он стоял снаружи, он колебался, войти ли в квартиру дома №2 или №4. Решение он принял после того, как бросил монету.
1900 год
Перестановка желудков
Чарльз Миксер
Мой дорогой Эллиот!
С тех пор, как ты уехал куда-то со своей прекрасной невестой, около двух лет назад, наша переписка носила характер то озноба, то лихорадки, я обеспечивал озноб, а ты – лихорадку, причем с перерывами.
В течение последнего года я стал более неразговорчив, чем когда-либо, отчасти из-за стресса в моих чувствах и состоянии, а в остальном из-за желания не омрачать ваше очевидное счастье, ибо в любви вы никогда не были несостоятельны, как хорошо известно вашему другу.
Именно в это же время год назад заклятый враг человеческого комфорта, диспепсия, наложил на меня свою хватку и, да унесет ее чума, продолжает ее сжимать. Я прибегал, конечно, к нашим друзьям докторам, которых у меня было много, и многих из них вы наверняка знаете – слишком многих, без сомнения, и помощь, которую я получал, была нулевой.
Вы часто оказывали мне большую честь, называя меня самым искусно исполненным гурманом, которого вы когда-либо видели. Я никогда не спорил с вашим представлением обо мне, а после вашего отъезда даже подумал, что вы не совсем правы. Вы знали меня довольно приветливым, добродушным парнем, с бочонком юмора, который всегда был наготове для моих друзей, но, увы, через некоторое время бочонок иссяк, и на его месте появилась рюмка полыни. Я подумал, как долго мне будет позволено оставаться здесь, или, если следовать более близкой мне направленности мысли, как долго я буду вынужден это делать. Уверяю вас, я не хотел бросать свое увлечение гурманством, хотя, казалось бы, ничего не поделаешь.
Так вот, однажды вечером я сидел, грея голени перед камином, и мечтал о том, что могло бы случиться, если бы я женился на Этель, как вы советовали. Я мог бы стать, возможно, счастливым отцом для своих детей. Но этого не случилось, вместо этого я стал отцом мысли, идеи, откровения или чего угодно. Пока я размышлял, моя великая идея росла и росла в моей голове. Поскольку вы посвятили себя благородной профессии врача, я сразу же сделал вас крестным отцом этого творения моего мозга, и теперь вам, без сомнения, будет интересно узнать о его результатах, если вы еще не слышали о них. Моя идея была не что иное, как пересадка или обмен желудков, в котором я видел надежду на новое и здоровое существование для прежнего гурмана. Для осуществления моей идеи мне понадобилась помощь одного нашего знакомого, выдающегося хирурга. доктора Диксона, и еще одного человека, которого никто не знал. На следующее утро я обнаружил, что верю в этот план гораздо больше, чем накануне вечером, и это меня решило. Вы хорошо знаете о чудесных операциях доктора, и я знал, что он именно тот человек, который нужен для этой операции, если таковая вообще возможна. Я нашел его и с большой уверенностью изложил свой план. Не успел я закончить, как он вскочил на ноги и воскликнул:
– Боже мой! Я верю, что это возможно, но как вы можете найти другого человека?
Я признал, что это может оказаться затруднительно, но я подумал, что знаю подходящего субъекта.
– Увидьтесь с ним, – сказал он, – увидьтесь с ним, и если он согласится, то я это сделаю.
Вы знаете, что до того, как я отошел от дел, и мне осталось достаточно для нескольких жизней, я был президентом пароходной компании "Айленл Саунд". Среди грузчиков я знал одного Джерри Келли, крепкого, сильного, розовощекого парня, примерно моего роста и комплекции, образец здоровья и обладателя прекрасной жены и большой дружной семьи с детьми. Я знал его хорошо, так как часто давал ему поденную работу, когда судов не было. На следующий вечер я послал за ним, "так как у меня было для него дело". Я провел его в столовую, где на столе стояла отличная говядина, холодная капуста, бутылка виски и несколько других блюд. Думаю, он увидел их раньше, чем я.
– Ты ужинал, Джерри?
– Я полагаю, что да, – сказал он.
– Ты полагаешь, что да? Что ж, тогда давай ты оприходуешь все это, а потом заявишь, что ты уверен в этом.
– С большим удовольствием, сэр.
То, как он закончил эту говядину, сделало бы ему честь и я, глядя на него, зеленея от зависти, сказал:
– У тебя большой аппетит, Джерри?
– Такой большой, сэр, что я еще не видел его конца.
– И так всегда, Джерри?
– Я еще ни разу не терял его из виду, – пробормотал он с ртом, полным говядины.
– Еще один вопрос, Джерри. Бывает ли у тебя чувство дискомфорта после еды?
– Да, сэр, бывает, потому что мне нравятся большие порции, а в некоторые дни я получаю маленькие, именно после них у меня возникает то самое чувство дискомфорта, что не хватает еды.
– Я считаю, что ты здоров, Джерри, и желудком, и умом. Не жалейте грога, потому что у меня для тебя есть крупная работенка, и ты не прогадаешь.
– Что за работа, сэр? – спросил он.
– Понимаешь, Джерри, у тебя крепкий желудок, а у меня нет. У меня много денег, а у тебя нет. Я предлагаю обмен.
– О, не надо меня обманывать, сэр, – сказал он.
Тогда я рассказал ему о чудесных вещах, которые сделал доктор Диксон, и о том, как, по моему мнению, это можно осуществить, причем без ущерба для обоих. Вы поверите? Он, казалось, согласился с моей идеей.
– Это рискованная работа, если говорить в целом, и сколько она стоит, сэр?
– Двадцать пять тысяч, – сказал я.
– Ну и ну, – сказал он, – а как же Нора и дети, если…
– Джерри, – сказал я, – дело вот в чем, прежде чем мы начнем с доктором, я составляю завещание, в котором оставляю тебе двадцать пять тысяч долларов, на случай, если я умру; если я буду жив, я выплачу их тебе, если же ты умрешь, я выплачу их Норе, понимаешь?
– Понимаю, сэр, и ради Норы и детей, и ради вашей веры в вашего большого доктора, бегорра[5], я попытаюсь это сделать, так я и сделаю, – и с этим мы пожали друг другу руки и, выпив за успех, разошлись.
Доктор, услышав все это, был готов и исполнил свою роль в Парковой больнице в присутствии избранных представителей профессии. Что касается результата – что ж, я пишу вам это и скоро вернусь к своей роли гурмана.
Джерри тоже в полном порядке, хотя он говорит, что у него нет аппетита, бедняга, и весел, как воробей. С его точки зрения, это неудивительно, ведь, послушайте! Сразу после того как он пришел в себя, он отправился к своему другу, еще более крепкому, чем он, и сумел заключить с ним такую же точно сделку за тысячу. Так что, если все пойдет хорошо, у Джерри будет желудок лучше, чем был когда-либо, и двадцать тысяч в банке. Что в конечном итоге станет с моим старым желудком, я сейчас не могу сказать, возможно, я смогу сообщить вам об этом позже.