– Простите меня. Это долгая история, – смущенно пробормотал он.
Клара повернулась и пошла назад в дом. Постояв несколько минут в растерянности, Джонатан последовал за ней. Каждая вещь в этом доме выглядела случайной, но была на своем месте. Некоторые жилища по непонятным причинам мгновенно внушают ощущение благополучия. Дом источал благожелательность, словно впитал за долгие годы положительную ауру.
– Идемте, – позвала Джонатана Клара.
Они вошли в большую кухню, где пол был вымощен темной плиткой. Казалось, что время не властно над этим местом. В камине догорали угли. Клара выбрала полено в ивовой корзине и бросила его в огонь. Ярко полыхнуло пламя.
– Стены такие толстые, что топить приходится и зимой и летом. Утром здесь не слишком уютно. – Она расставила тарелки на большом столе. – Хотите чаю?
Джонатан прислонился к стене. Он не спускал глаз с Клары. Все ее движения были исполнены редкого изящества.
– Выходит, вы не исполнили ни одного из трех обещаний? – спросил Джонатан.
– Как раз наоборот!
– Разве это не ее дом?
– Она была тонким психологом. Лучшей гарантией того, что я выполню ее истинный замысел, было взять с меня противоположное обещание.
Чайник закипел, и Клара разлила чай. Джонатан уселся за массивный стол.
– Везя меня в пансион, она спросила, не забыла ли я скрестить пальцы, когда давала обещание.
– Своеобразный подход!
Клара села напротив Джонатана.
– Вам известна история Владимира и его галериста сэра Эдварда? – спросила Клара. – С течением времени они стали неразлучны, между ними возникли братские отношения. Говорят, Владимир умер на руках у сэра Эдварда.
В голосе звучало радостное предвкушение. Джонатану было хорошо, как никогда. Клара начала свой рассказ.
Сбежав из России в шестидесятых годах XIX века, Рацкин оказался в Англии. Лондон тогда давал приют всем изгнанникам: грекам и туркам, французам и испанцам, шведам и даже китайцам. Старинный город был так космополитичен, что самое популярное спиртное здесь называли «интернациональным напитком». Впрочем, Владимир не пил, не имея гроша за душой. Он жил в плохой комнатенке в жутком квартале Лэмбет. Рацкин был человеком гордым и отважным и предпочел бы умереть от голода, чем просить милостыню. Днем он отправлялся на рынок Ковент-Гарден с заточенными, как карандаши, угольками и рисовал прохожих.
Изредка он продавал за бесценок свои наброски и кое-как перебивался. Там же, на рынке, счастливым осенним утром он и встретил сэра Эдварда. Судьба во всем блеске явила ему свою непредсказуемость.
Сэр Эдвард был богатым и уважаемым торговцем живописью. Он бы никогда не оказался на рынке, если бы не болезнь одной из служанок и не желание его жены немедленно найти ей замену. Владимир Рацкин подсунул сэру Эдварду портрет, нарисованный за те считаные мгновения, что тот провел у овощного прилавка. Владелец картинной галереи сразу угадал в жалком бедняке большой талант. Он купил эскиз и весь вечер его изучал. На следующий день он приехал на рынок в коляске, в сопровождении дочери, и попросил художника нарисовать ее. Но Владимир отказался, сказав, что не рисует женские лица. Ломаный английский не позволил ему объяснить все толком. Сэр Эдвард вспылил. Первая встреча людей, которым суждено было никогда не расставаться, чуть не закончилась дракой. Но Владимир спокойно показал англичанину другой рисунок – его собственный портрет, в полный рост, сделанный накануне по памяти, после того как они расстались. Манера была поразительно реалистичной.
– Тот самый портрет сэра Эдварда, что экспонируется в Сан-Франциско?
– Эскиз к нему… – Клара нахмурилась. – Вы все это прекрасно знаете, а я выставляю себя идиоткой, рассказывая крупнейшему знатоку Рацкина байки, которые можно найти в любой монографии о нем.
Рука Джонатана потянулась к руке Клары, но застыла на полпути.
– Во-первых, книг о Рацкине совсем немного, а во-вторых, клянусь, что эту историю я не знал.
– Вы меня дразните?
– Нет. Скажите, откуда у вас эти сведения? Я включу их в свою будущую монографию.
Немного поколебавшись, Клара продолжила рассказ:
– Попробую вам поверить. – Она налила ему чаю. – Сэр Эдвард был недоверчив и потребовал, чтобы Владимир нарисовал при нем портрет кучера.
– Уж не оригинал ли это той картины, которую мы распаковали в среду? – воодушевился Джонатан.
– Он самый. Владимир и сэр Эдвард подружились, их объединяла общая страсть. Если вы надо мной насмехаетесь, обещаю, я…
– Ничего не обещайте, просто продолжайте.
В молодости Владимир был прекрасным наездником. Много лет спустя, когда любимая лошадь кучера пала прямо на улице, Владимир в утешение написал его портрет с лошадью перед конюшней. Кучер успел состариться, но Владимир использовал набросок, который сделал сырым осенним утром на открытом рынке Ковент-Гарден.
Джонатан не скрыл от Клары, что эта история существенно увеличивает ценность выставляемой на продажу картины. Клара ничего не ответила. Эксперт брал в Джонатане верх: он снова и снова спрашивал ее, откуда взялись эти сведения, пытаясь отделить правду от мифа. Весь день они проговорили о Владимире и сэре Эдварде.
Галерист практически ежедневно навещал художника, оказывал ему знаки внимания, стараясь завоевать доверие. Примерно через месяц он предложил ему бесплатное жилье – комнату на верхнем этаже доходного дома недалеко от рынка.
Рацкин мог больше не выходить по утрам на грязные и небезопасные лондонские улицы и без сил брести назад в темноте. Но он не захотел жить нахлебником и расплатился с сэром Эдвардом своими рисунками. Когда он переехал, тот снабдил его дорогими масляными красками и пигментами из Флоренции. Владимир сам смешивал краски; получив от сэра Эдварда холсты на подрамниках, он отложил угли и начал писать. Так начался английский период творчества, продолжавшийся последние восемь лет его жизни. Живя неподалеку от Ковент-Гарден, Рацкин выполнял заказы владельца галереи. Тот сам доставлял ему все необходимое для работы и раз за разом проводил с ним все больше времени. Он быстро приручил живописца и стал его истинным покровителем. За год «русский друг» создал для него шесть больших полотен. Клара перечислила названия. Джонатан знал их все и сообщил, где какая из них теперь находится.
Бегство из России и тяжелые условия жизни в Лэмбете подточили здоровье Владимира. Его часто мучили приступы страшного кашля, все больше страданий причиняли боли в суставах. В один из своих традиционных утренних визитов сэр Эдвард нашел художника лежащим на полу скромной мастерской: он скатился с кровати, а ревматизм не позволил ему подняться…
Владимира немедленно перевезли в городской особняк галериста, где он сам начал его выхаживать. Когда личный врач заверил, что пациент пошел на поправку, сэр Эдвард переправил его в загородное владение набираться сил на свежем воздухе. Владимир удивительно быстро обрел былую форму и благодаря сэру Эдварду несколько раз побывал во Флоренции, где покупал пигменты для своей несравненной палитры. Когда Владимир не путешествовал, он работал. Сэр Эдвард выставлял его работы в своей лондонской галерее. Если картины не покупались, он украшал ими свои дома, а художнику платил из своего кармана.
Восемь лет спустя Владимир снова заболел, и состояние его ухудшалось очень быстро.
– Он умер в начале июня, сидя в кресле в густой тени дерева, куда его усадил сэр Эдвард.
Погрустневшая Клара закончила свой рассказ и принялась убирать со стола. Джонатан бросился ей помогать. Клара собрала чашки, Джонатан схватил чайник, и оба направились к двойной потрескавшейся раковине с массивными медными кранами. Под плеск воды Джонатан признался, что почти ничего не знал об этом эпизоде жизни Владимира, и поведал ей некоторые другие подробности жизни человека, которому посвятил всю жизнь.
День клонился к концу. Клара и Джонатан совершили мысленное путешествие по туманному Лондону, она описала дом у Ковент-Гардена, где жил Владимир, они побродили среди любимых роз художника. Им стало казаться, что они слышат, как хрустит солома под ногами Рацкина, явившегося в конюшни навестить приятеля-кучера. Джонатан мыл посуду, Клара вытирала. Он был потрясен исходившей от нее чувственностью и с трудом сдержался, чтобы не обнять, когда она, встав на цыпочки, убирала тарелки в сушку на стене. Клара закрутила кран, вытерла руки фартуком, сняла его и бросила на стоявший у плиты стул.
Она поманила его за собой и вывела на задний двор. Они остановились перед огромной хозяйственной постройкой. Пока Клара поворачивала ключ в скважине, Джонатан пытался справиться с сердцебиением. Она толкнула высокие створки, и перед ними во всем блеске предстал хромированный «морган». Клара села за старомодный деревянный руль, мотор заурчал.
– Не стойте там, как статуя! Садитесь, мне нужно в деревню, за покупками. Когда вернемся, вы увидите то, ради чего приехали. Сами виноваты, опоздали на сутки… – добавила она с лукавым блеском в глазах.
Джонатан сел рядом с Кларой, и они помчались по дороге.
Кабриолет шустро катил по сельской дороге. Они остановились перед бакалейной лавкой. Клара накупила столько продуктов для ужина, что Джонатан едва разместил коробку на заднем сиденье. На обратном пути Клара позволила ему сесть за руль. Он так нервничал, что врубил первую передачу – и мотор заглох.
– Необходимо привыкнуть к блокировке сцепления! – посочувствовала она.
Джонатан смирил самолюбие и попытался скрыть нетерпение, что ему вполне удалось. Клара бросила покупки на кухне и повела его в глубь дома. Пройдя по длинному коридору, они попали в библиотеку. На обшитых старыми деревянными панелями стенах висели старинные гобелены. Большие часы над камином давно остановились и показывали шесть часов, и никто не мог сказать, утром они остановились или вечером и сколько лет прошло с тех пор. На стоявшем посередине комнаты столе красного дерева лежало несколько книг в потрепанных обложках. За мелкими квадратами окон заходило солнце. Джонатан заметил маленькую дверь в углублении стены, к которой направилась Клара. Он отодвинулся, пропуская ее вперед, она взялась за ручку, их тела соприкоснулись, и у Джонатана снова сильно закружилась голова.