Потрясенный Питер поднял глаза на Джонатана.
– Вот, значит, как? – Питер подбоченился. – От любовной тирады, которой ты меня сейчас попотчевал, прослезилась бы моя бабушка. Я и сам пустил бы слезу, если бы ты не заткнулся. Ты, случайно, не переел в Лондоне пудинга?
– Ну и болван же ты, Питер!
– Может, и так, зато ты улыбнулся. И кончай вешать мне лапшу на уши. Бедняки тоже женятся! Если твоя экс-невеста воображает, что сможет нам помешать, мы ей покажем, что тоже не лыком шиты.
– Ты что-то задумал?
– Пока ничего, но за этим дело не станет, можешь не сомневаться!
Питер и Джонатан шли бок о бок по открытому рынку. В середине дня они расстались, Питер сел в машину, включил мобильный телефон и набрал номер:
– Дженкинс? Это Питер Гвел, ваш любимый жилец. Вы нужны мне, старина. Не соблаговолите ли подняться в мою квартиру и собрать кое-что из моих вещей? Действуйте так, будто собираете собственный чемодан. Ведь у вас есть ключ, вы знаете, где у меня лежат рубашки? Простите, если злоупотребляю вашей дружбой, дорогой Дженкинс, но попрошу вас в мое отсутствие разузнать для меня кое-что в городе. Седьмое чувство подсказывает, что в вас есть талант сыскаря. Я буду через час.
Питер закончил разговор перед въездом в тоннель.
Покидая под вечер жилой комплекс «Степлдон», он оставил Джонатану длинное голосовое сообщение:
– Это Питер. Мне бы следовало тебя возненавидеть за то, что ты одним махом сорвал главный аукцион моей жизни, разрушил обе наши карьеры, не говоря о твоей свадьбе, где мне предстояло быть шафером, но, как ни странно, у меня к тебе противоположное чувство. Мы угодили в жуткую передрягу, а я давно так не радовался! Я не мог понять, с чего бы это, и вдруг сообразил…
Общаясь с автоответчиком Джонатана, Питер рылся в карманах. Украденная им у друга бумажка оказалась на самом дне.
– В Лондоне, – продолжил он, – глядя на вас двоих в том кафе, я понял, что ты счастлив вовсе не из-за картины. Взгляды, которыми вы обменивались, слишком большая редкость, чтобы не обратить на них внимание и не понять их смысл. Так что, старик, когда будешь говорить с Кларой сегодня вечером, постарайся дать ей понять, что даже в самых отчаянных ситуациях остается надежда. Если не знаешь, как ей это сказать, процитируй меня. До завтра ты не сможешь со мной связаться, я сам тебе позвоню и все объясню. Не знаю как, но постараюсь справиться с ситуацией ради нас троих.
Он повесил трубку, мучимый сомнениями, но довольный собой.
Джонатан вошел в мастерскую Анны. Она работала за мольбертом.
– Я уступаю твоему шантажу. Ты победила, Анна! – сказал он и зашагал прочь, остановился у двери и добавил, не оборачиваясь: – Кларе я позвоню сам. Ты можешь украсть у меня жизнь, но не достоинство. Больше здесь нечего обсуждать.
Он сбежал вниз по лестнице.
Клара медленно положила трубку. Она стояла у окна, но не видела, как трепещут на ветру ветки тополя. Из-под ее век текли слезы.
Она проплакала всю ночь. «Женщина в красном», запертая вместе с ней в маленьком кабинете, горбилась, словно пришедшее в дом горе затопило его до самой крыши и тяжелым грузом легло ей на плечи. Дороти осталась ночевать в замке: то, что хозяйка не сумела скрыть от нее свою тоску, означало, что все очень серьезно и оставлять бедняжку одну недопустимо. Иногда нам помогает сам факт присутствия рядом другого человека.
Утром Дороти вошла в кабинет, разожгла огонь в камине и поднялась к Кларе. Поставив чай на столик, она опустилась на колени и обняла хозяйку.
– Сами увидите, жизнь повернется к вам светлой стороной, надо только верить… – зашептала она.
Клара долго рыдала у нее на плече.
Когда солнце достигло зенита, Клара открыла глаза, но тут же снова крепко зажмурилась. Что ее разбудило – дневной свет или гудки во дворе? Она сбросила одеяло и встала. Появилась Дороти. Доверительные разговоры допустимы по ночам, но не днем:
– Посетитель из Америки, мэм! – тоном образцовой прислуги сообщила она.
Питер неуклюже топтался в кухне: мисс Блекстон попросила его подождать, пока она узнает, сможет ли хозяйка принять его. По совету Дороти Клара поспешила к себе в комнату, чтобы привести себя в порядок. В стране Ее Величества женщина в растрепанных чувствах не появляется перед незнакомым мужчиной, даже если они уже встречались в городе, поучала Дороти, следуя за Кларой по лестнице.
– Значит, он меня любит? – спрашивала Клара, сидя напротив Питера за кухонным столом.
– Снова-здорово! Я провожу ночь над облаками, два часа мчусь в машине, руль в которой расположен не там, где положено, я все вам подробно растолковываю – а вы спрашиваете, любит ли он вас? Да, он любит вас, вы – его, я тоже – его, а он – меня, все друг друга любят, но мы дружно идем ко дну!
– Ваш гость останется к обеду? – спросила экономка.
– Вы не замужем, Дороти?
– Мое семейное положение вас не касается, мы не в Америке. – Мисс Блекстон с негодованием отвергла фамильярность Питера.
– Значит, не замужем. Прекрасно! У меня для вас есть великолепная партия: американец из Чикаго, живет в Бостоне и ностальгирует по Англии!
Джонатан остался в доме один. Анна уехала на рассвете и должна была вернуться только вечером. Он поднялся в мастерскую, чтобы проверить электронную почту, и включил компьютер. Файлы Анны были защищены кодом, но выйти в Интернет он мог. Сообщений от Питера не было, а отвечать на многочисленные просьбы об интервью не было никакого желания. Джонатан решил спуститься в гостиную, но тут его внимание привлекла одна деталь в висевшей на стене картине Анны. Он внимательно вгляделся в холст, потом осмотрел другую картину и, дрожа от возбуждения, распахнул шкаф, чтобы достать все хранившиеся там картины Анны. От увиденного у него кровь застыла в жилах. Он бросился к столу, рывком выдвинул ящик, схватил лупу и принялся методично отсматривать картины. На заднем плане каждого полотна на сельский сюжет присутствовал дом – и не какой-нибудь, а замок Клары! Самая ранняя по времени картина была написана десять лет назад, когда Джонатан еще не был знаком с Анной!
Он сбежал по лестнице, выскочил на улицу, прыгнул в машину и выехал из города, молясь, чтобы движение оказалось не слишком плотным, тогда он доберется до Йеля за два часа.
Репутация Джонатана помогла ему встретиться с ректором. Он ждал в огромной приемной, где обшитые деревянными панелями стены были увешаны весьма посредственного качества портретами деятелей литературы и науки. Потом профессор Уильям Бейкер пригласил его в свой кабинет. Просьба Джонатана удивила его: он ждал захватывающей истории из области живописи, но речь пошла о науке, к тому же нетрадиционной. Бейкер развел руками: он не мог припомнить никого – ни женщин, ни мужчин, – кто бы соответствовал данному Джонатаном описанию; больше того, никто из известных ему профессоров с именем не преподавал подобных дисциплин. В университете действительно существовало научное подразделение, занимавшееся чем-то похожим, но оно давно закрыто, впрочем, при желании Джонатан может увидеть корпус 625, где размещалась кафедра экспериментальных наук, если его не смущает царящее там запустение.
– Как давно вы здесь работаете? – спросил Джонатан сотрудника охраны, сопровождавшего его по кампусу.
– С шестнадцати лет. Я мог выйти на пенсию пять лет назад. Значит, я один из старожилов, – ответил мистер О’Малли.
Он указал на внушительное сооружение из красного кирпича и остановил электромобильчик у его крыльца.
– Это здесь, – сказал он, приглашая Джонатана следовать за собой.
Он поискал ключ в тяжелой связке и после секундного колебания вставил длинную бородку в ржавую скважину. Массивная дверь со скрипом открылась, пропустила их в вестибюль корпуса 625.
– Здесь уже сорок лет не было ни души. Ну и бардак!
Джонатану показалось, что в помещении царит полный порядок, если не считать толстого слоя пыли, лежавшего на паркете и мебели. О’Малли привел его в лабораторию с десятью рабочими столами, заставленными пробирками и перегонными кубами.
– Здесь занимались чем-то вроде математических экспериментов. Я рассказал инспекторам, что они колдовали над химическими формулами.
– Каким инспекторам? – насторожился Джонатан.
– Так вы не в курсе? Я думал, вы здесь с той же целью. Эту историю знают все в округе.
Ведя Джонатана по длинному коридору в профессорскую, О’Малли рассказал, почему было так поспешно закрыто экспериментальное отделение, как его тогда называли. На него принимали немногих студентов, большинство проваливались на вступительных экзаменах.
– От них требовалась не только серьезная научная подготовка, но и склонность к философии. А еще перед зачислением с каждым под гипнозом беседовала директор по науке. Никому не удавалось ей понравиться. Странная была женщина! Она проработала в этих стенах десять лет, но никто из тех, кого допросила полиция, не мог припомнить, чтобы она встречалась им в кампусе. Кроме меня, конечно, – я всех здесь знаю.
– Вы так и не сказали, почему проводилось расследование.
– Сорок лет назад пропал один студент.
– Куда пропал?
– В том-то все и дело, сэр. Если вы знаете, куда запропастились ваши ключи, не скажете, что они пропали, верно?
– И к какому заключению пришла полиция?
– Что он сбежал. Но лично я в это не верю.
– Почему?
– Потому что знаю, что он улетучился прямо из лаборатории.
– Возможно, он просто ускользнул от вашего бдительного ока, вы все-таки не вездесущий.
– Я в то время входил в службу безопасности, но слово «безопасность» было тогда пустым звуком: мы просто мешали парням лазить по ночам в общежитие девушек, и наоборот.
– А днем?
– Днем мы спали, как все ночные сторожа. Во всяком случае, двое моих напарников дрыхли, а я – нет. Я никогда не сплю больше четырех часов, это у меня врожденное, потому от меня жена и сбежала. Так вот, в тот день я стриг лужайку и видел, как молодой Джонас входил в здание. Но он оттуда не вышел.