Питер покивал, намазывая тост маслом.
– Замок очень изменился?
– У нас тогда не было телефона – вот, пожалуй, и вся разница. Кроме того, мадемуазель по-новому отделала несколько комнат.
Дороти извинилась – ее ждала работа – и оставила Питера доедать в одиночестве. Он полистал газету, убрал чашку в раковину и решил сходить в комнату за папкой. День обещал быть ясным, и он решил поработать на свежем воздухе в ожидании, пока не проснется Клара. Поднимаясь в свою комнату, он остановился на лестнице перед гравюрой с изображением замка. Внизу стояла дата: 1879 год. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть, спустился вниз, вышел из дома, пересек двор, остановился под большим тополем и начал внимательно разглядывать черепичную крышу, потом бегом вернулся в дом и снял со стены гравюру.
– Клара, Клара, идите сюда, я вам кое-что покажу! – звал он, держа раму под мышкой.
На крик Питера отозвалась недовольная Дороти:
– Клара отдыхает, сэр, постарайтесь не шуметь, очень вас прошу.
– Немедленно поднимите ее! Скажите, что это очень важно!
– Можно узнать, сэр, что такого важного вы обнаружили во дворе, из-за чего стоит будить мадемуазель, которой необходимо выспаться после бессонных ночей, в которые она страдала по милости вашего друга, сэр?
– Вы произнесли сей монолог на едином дыхании, Дороти! Потрясающе! А теперь поторопитесь, иначе я сам пойду к ней в спальню.
Дороти исчезла, воздев руки к небу. «Эти американцы не имеют никакого понятия о приличиях», – бормотала она себе под нос.
Клара накинула халат и вышла к кружившему у дерева Питеру. Бросив взгляд на прислоненную к стволу гравюру, она сопроводила утреннее приветствие словами:
– Если мне не изменяет память, вчера ее здесь не было.
Питер поднял гравюру:
– Смотрите!
– Это мой дом, Питер.
– Сосчитайте слуховые окна.
– Раз, два, три… Шесть.
Он взял ее за плечо и развернул лицом к фасаду:
– А теперь их сколько?
– Пять… – прошептала Клара.
Питер взял ее за руку и повел в дом. Они взбежали по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, за ними следом Дороти, не одобрявшая наряда своей хозяйки и не пожелавшая оставить их наедине.
Джонатан написал Анне записку: он проведет день в музее, поужинает с главным хранителем и вернется к десяти вечера. Он был в ярости из-за того, что приходилось уведомлять ее о своем расписании. Вырвав листок из блокнота, он прикрепил записку на дверь холодильника магнитом в виде гусеницы и вышел на улицу, сел в свою машину и приготовился терпеливо ждать.
Через час Анна появилась на улице, тоже села в машину и поехала на север, через Гарвардский мост, к Кембриджу. Джонатан остановился в начале Гарден-стрит, глядя, как Анна поднимается по ступенькам элегантного здания, а как только она скрылась внутри, выскочил из машины и подбежал к стеклянной двери. Он успел заметить, что кабина лифта остановилась на тринадцатом этаже.
Джонатан вернулся в машину. Анны не было два часа. Джонатан пригнул голову, пропуская ее «сааб». Когда Анна миновала перекресток, он решительным шагом направился к дому 27 по Гарден-стрит, немного поколебался, какую кнопку нажать – 13А или 13В, и нажал на обе. Электрический замок открылся без промедления.
Дверь в конце коридора была приоткрытой. Джонатан осторожно толкнул ее. Голос, который он тотчас узнал, крикнул:
– Ты что-то забыла, дорогая?
Увидев его, седовласая женщина вздрогнула, но сразу взяла себя в руки.
– Госпожа Уолтон? – холодно промолвил Джонатан.
Дороти стояла, уперев руки в боки, прямая, как кочерга, и отвечала на въедливые вопросы Клары.
– Дороти, дайте мне честное слово, что бабушка не перестраивала верх!
Питер напряженно ждал ответа. Он поднял взятую в гараже кувалду и постучал ею по стене. Комната заходила ходуном.
– И не подумаю! – отрезала разъяренная экономка.
– Почему вы никогда ничего мне не говорили? – не унималась Клара.
Питер нанес удар, и по внутренней обшивке зазмеилась первая трещина.
– У нас не было повода.
– Перестаньте, Дороти! Помнится, наш архитектор Госфилд не раз удивлялся, почему мэрия запрещает перестраивать чердак. Он тысячу раз повторял, что, по его убеждению, здесь уже проводились работы.
Когда Питер в очередной раз долбанул по стене, Клара вздрогнула.
– Вы в моем присутствии утверждали, что дом остался таким, каким был всегда. Я все помню, словно это было вчера. Кстати, вы были очень нелюбезны с Госфилдом.
Стены снова задрожали, с крыши посыпалась пыль. Клара задрала голову и увлекла Дороти к окну.
– Ваша бабушка взяла с меня обещание помалкивать! Это она внесла дом в реестр памятников старины, – сказала экономка.
– Зачем? – спросил Питер из другого угла.
Он отшвырнул ногой упавшие на пол куски гипса. Обнажилась черная кирпичная кладка. Плечи болели от усилия, но он набрал воздуха в легкие и нанес очередной удар.
– Я ничего не знаю! – ответила Дороти. – Ваша бабушка все решала одна, но эта женщина была сама справедливость. Она говорила, что вы станете крупным биологом, а вы…
– Она хотела сделать из меня химика! А еще она хотела, чтобы я продала дом, разве вы не помните? – перебила ее Клара.
– Помню… – проворчала Дороти, беззаветно преданная месту, где служила.
Стеновые блоки крошились, Питер расшатывал швы рукояткой тяжелого инструмента. От следующего удара перегородка изогнулась.
– Почему она замуровала это окошко, Дороти?
Дороти смотрела на Клару, не торопясь отвечать. Но мадемуазель не собиралась отступать, и она сдалась:
– Потому что с ее дочерью случилось несчастье, когда она решила разрушить эту стену. Велите мистеру Гвелу прекратить, умоляю вас!
– Вы знаете, что произошло с моей матерью? – с замиранием сердца спросила Клара.
Питеру удалось вытащить первый кирпич, и он просунул руку в образовавшуюся дыру. Ему показалось, что за ней лежит обширное пространство. Он поднял кувалду и с удвоенной энергией продолжил крушить преграду.
– Ваша бабушка наняла меня в деревне, когда выкупила замок. Когда ваша мать впервые приехала сюда на каникулы, у нее начались кошмары.
Питер вынул второй блок и смог заглянуть в отверстие. За стеной была непроглядная тьма.
– Что за кошмары?!
– Она выкрикивала во сне ужасные слова.
– Вы помните, что это были за слова?
– Как бы я хотела забыть! Она почему-то все время повторяла: «Он скоро явится…» Лекарства не действовали, госпожа была в отчаянии из-за состояния дочери, которая либо переворачивала вверх дном весь дом, либо сидела часами под тополем. Я обнимала ее, чтобы успокоить, и она говорила, что беседует в снах с мужчиной, которого знала всегда, всю жизнь. Я ничего не понимала, а она твердила, что теперь его зовут Джонас и что раньше они любили друг друга. Он вот-вот за ней придет, потому что узнал, как ее найти. А потом наступила страшная неделя, кончившаяся ее гибелью от тоски.
– От тоски?
– Она перестала его слышать и повторяла, что он погиб, что его убили… Она отказывалась от еды, силы стремительно покидали ее. Мы развеяли прах под большим деревом. Хозяйка велела замуровать стену и заложить окошко. Умоляю вас, скажите мистеру Гвелу, чтобы перестал, пока не поздно!
Питер уже раз двадцать ударил кувалдой по стене и боялся, что у него отвалятся руки. Наконец ему удалось пролезть в пролом.
– Джонас – мой отец? – спросила Клара.
– О нет, мадемуазель Клара, боже сохрани. Бабушка удочерила вас гораздо позже.
Клара прислонилась к наличнику окна, посмотрела вниз, во двор, и задержала дыхание. Ей хотелось плакать, и она не могла заставить себя взглянуть на Дороти.
– Вы лжете! Никто меня не удочерял, – сказала она, сдерживая рыдание.
– Ваша бабушка была достойная женщина! Она часто посещала окрестные приюты. Вас она полюбила сразу, как только увидела. Она говорила, что увидела в вас свою дочь, что та перевоплотилась в вас. После ее смерти она стала другой, не могла утешиться, вот и придумывала разные истории… Она запрещала вам приближаться к этому дому и сама никогда сюда не входила. Когда она привозила из Лондона мое жалованье и деньги на содержание дома, я всегда ждала у ворот. Я плакала всякий раз, когда видела ее.
Питер раскашлялся из-за пыли. Он стоял неподвижно, привыкая к темноте.
– Как звали бабушкину дочь?
Глаза Дороти Блекстон наполнились слезами. Она крепко обняла молодую женщину, которую так любила, и сказала ей на ухо дрожащим голосом:
– Клара, мадемуазель, как и вас.
– Идите сюда! Смотрите, что я нашел! – крикнул из-за стены Питер.
Джонатан вошел в богато обставленную гостиную.
– Что вы здесь делаете? – холодно спросила миссис Уолтон.
– Я только что из Йеля. Сегодня вопросы задаю я, – сухо ответил Джонатан. – Что делала у вас Анна?
Женщина с седыми волосами смотрела на него, и в ее взгляде было сочувствие.
– От вас слишком многое ускользает, мой бедный Джонатан.
– Да кем вы себя возомнили? – разозлился он.
– Вашей тещей. Через несколько дней мы породнимся.
Джонатан пытался понять, можно ли верить ее словам.
– Родителей Анны нет в живых.
– Вы должны были так считать, это входило в наш план.
– Какой еще план?
– Ваше знакомство с моей дочерью, начиная с ее первой выставки, устроила я, не пожалев расходов. Все было предусмотрено, вплоть до вашего брака, даже эта трогательная и неизбежная встреча с Кларой – кажется, она снова носит это имя?
– Это вы приказали следить за нами в Европе?
– Я или мои друзья – какая разница? Главное – результат. Мои связи пригодились вам в Лувре?
– Но зачем вам все это? – крикнул Джонатан.
– Я хочу отомстить! Воздать должное моей дочери! – крикнула в ответ Алиса Уолтон.
Она закурила. Рука с огромным бриллиантом на безымянном пальце дрожала, выдавая внутреннее напряжение.