– Жребий брошен, ваша судьба предопределена, и я могу дорассказать печальную историю сэра Эдварда Ленгтона, моего мужа.
– Вашего мужа? Но ведь Ленгтона нет в живых больше ста лет!
– Вы не все увидели в кошмарах, – сказала со вздохом Алиса. – У сэра Эдварда было две дочери. Этот великодушный человек поставил свой талант и состояние на службу вашему художнику, Рацкину, но у него была еще одна страсть – он обожал старшую дочь. Она ни в чем не знала отказа. Знали бы вы, как страдала от равнодушия отца младшая! Увы, мужчинам важны лишь их прихоти, они не думают о том, что могут причинить другим боль. Как вы могли так с нами поступить?
– Не понимаю, о чем вы?
– Старшая дочь, отцовская любимица, увлеклась блестящим молодым знатоком искусства. Казалось, они были созданы друг для друга. Сэр Эдвард сгорал от ревности, как часто бывает со многими отцами, когда их дети пытаются покинуть родное гнездо. Я мечтала, чтобы она нас покинула, надеясь, что Эдвард обратит наконец внимание на Анну. После смерти Владимира у нас почти не осталось надежды расплатиться с долгами. От разорения нас могла спасти только продажа его последней картины. Мы рассчитывали выручить за нее значительную сумму, тогда подорожали бы и все другие полотна, собранные моим супругом за долгие годы. Этого требовала простая справедливость, ведь Эдвард долго содержал Владимира в неприличной роскоши в ущерб нашей семье!
Клара скользнула в проделанную Питером дыру. Помещение за стеной выглядело по-нищенски. Из всей мебели здесь стояли пюпитр, стул с жестким сиденьем и кровать, больше похожая на койку в лазарете. На одной из трех полок красовался старинный фаянсовый горшок. В глубине, над мольбертом, на потолке белело пятно света. Питер шагнул в угол и поднял голову, разглядывая приколоченные к потолку доски. Привстав на цыпочки, он оторвал их одну за другой. Теперь мольберт был освещен лучше. Питер распахнул окошко и подтянулся на руках, высунув белую от пыли голову наружу. Вокруг расстилался парк, толстая тополиная ветка касалась водосточного желоба. Питер победно улыбнулся и спрыгнул обратно.
– Клара, мы обнаружили настоящее жилище Владимира Рацкина. Именно здесь он написал «Молодую женщину в красном платье»!
Алиса Уолтон крутила на пальце кольцо, в пепельнице дымилась недокуренная сигарета. Она затушила ее нервным жестом и тут же закурила новую. Огонек зажигалки высветил морщины на ее лице – отпечаток страдания и гнева.
– На наше несчастье, в день аукциона один злокозненный эксперт прислал оценщику письмо с утверждением, что картина – подделка! Человек, сорвавший торги и разоривший мою семью, был не кем иным, как отчаявшимся сообщником старшей дочери, мстившей отцу за то, что не позволил ей выйти замуж. Остальное вам известно: мы отправились в Америку. Через несколько месяцев после прибытия мой муж умер, не выдержав бесчестья.
Джонатан встал и подошел к высокому окну. Все это не могло быть правдой. Он не мог забыть последний, пережитый вместе с Кларой кошмар. Стоя спиной к Алисе, он качал головой, не желая соглашаться.
– Не притворяйтесь, Джонатан! У вас тоже были видения. Я никогда не прощала ни вас, ни ее. Ненависть – чувство, способное долго подпитывать живую силу наших душ. Я не переставала ее лелеять, чтобы продолжать жить. Во все времена я находила вас и губила ваши судьбы. Я очень веселилась, когда вы были моими студентами в Йеле! Вы тогда были очень близки к цели. В той жизни вас звали Джонас, вы приехали учиться в Бостон и хотели, чтобы ваше имя звучало по-американски… Не важно, вы все равно не вспомните. Вы были в двух шагах от встречи с Кларой, вы увидели во сне, что ее надо искать в Лондоне. Но я вас разлучила.
– Вы сумасшедшая!
Джонатану захотелось удрать из этой квартиры, он задыхался, но седая женщина задержала его, схватив за руку:
– Всех великих изобретателей объединяет способность отрешаться от окружающего мира и пускать в ход богатое воображение. Я сумела свести с ума Корали О’Малли, мне почти удалось сделать то же самое с Кларой в тот день, когда я отравила Джонаса. Помните, я говорила вам в первую нашу встречу в Майами: любить, ненавидеть – значит создавать жизнь вместо того, чтобы ее созерцать. Чувство никогда не умирает, Джонатан. Оно каждый раз снова вас сводило.
Джонатан смерил Алису ледяным взглядом и отнял у нее руку:
– Чего вы добиваетесь, госпожа Уолтон?
– Я стремлюсь истощить ваши души и навечно оторвать вас от Клары. Для этого понадобилось свести вас. Осуществление моей цели совсем близко. Если вы не сможете продлить любовь, эта жизнь станет для вас обоих последней. Ваши души почти исчерпали свои силы. Новой разлуки им не пережить.
– Вот как? – Джонатан встал. – Желаете отомстить за пережитое век с лишним назад унижение? Если допустить, что я принимаю вашу логику, получается, что вы готовы принести в жертву неутолимому желанию одну из дочерей. Вы будете и дальше утверждать, что не безумны?
Джонатан не оборачиваясь покинул квартиру. Он был уже за порогом, когда Алиса Уолтон крикнула ему в спину:
– Клара не была мне дочерью, моя родная дочь – Анна! И через несколько дней вы станете ее мужем.
– Теперь я на все сто уверен, что Рацкин, живя у сэра Эдварда, не мог его разорить!
Питер чихнул. Воздух в комнате был спертый, почему-то пахло чесноком.
– Он жил в этой клетушке? – воскликнула потрясенная Клара.
– Это представляется мне бесспорным фактом… – просипел Питер, опуская на пол очередной блок.
Через час он так расширил дыру, что свет из чердачных окон вполне сносно освещал клетушку.
– Замкнутый мир Владимира больше смахивает на тюремную камеру, чем на комнату для гостей, – сказал Питер.
Его внимание привлек цвет пола.
– Очевидно, здесь доски никогда не перекрашивали.
– Похоже на то, – согласилась Клара.
Питер наклонился и заглянул под кровать.
– Что вы ищете? – спросила Клара.
– Его мольберт, кисти, пузырьки с пигментами – хоть что-нибудь!
– В этой комнате ничего нет, словно кто-то хотел стереть все следы его пребывания здесь.
Питер залез на кровать и пошарил рукой по полкам.
– Кажется, что-то есть! – объявил он, спрыгнул и протянул Кларе черную тетрадку.
Она сдула с обложки пыль.
Снедаемый нетерпением, Питер вырвал у нее драгоценную находку.
– Дайте я открою!
– Осторожней!
– Я, между прочим, аукционист и умею обращаться со старьем.
Клара все-таки забрала у него тетрадку и осторожно перевернула первую страницу.
– Что там? Не томите! – взмолился Питер.
– Не знаю, похоже на дневник, но написано кириллицей.
– По-русски?
– Это одно и то же.
– Без вас знаю, – буркнул Питер.
– Подождите, здесь еще какие-то химические формулы…
– Вы уверены?! – Тон Питера выдавал меру его возбуждения.
– Представьте себе, да! – раздраженно ответила Клара.
Франсуа Эбрар дочитывал за рабочим столом доклад Сильви Леруа. После визита Джонатана ученые Лувра упорно пытались проникнуть в тайну красного пигмента.
– Вам удалось связаться с Гарднером? – спросил он.
– Нет, его звуковая почта забита, а на имейлы он не отвечает.
– Когда состоится аукцион? – спросил Эбрар.
– Двадцать первого, через четыре дня.
– Делайте что хотите, но найдите Гарднера и сообщите ему новости, иначе получится, что мы зря старались!
Сильви Леруа вернулась в мастерскую. Ей было к кому обратиться в поисках Джонатана Гарднера, но очень не хотелось этого делать. Она взяла сумочку, погасила свет и вышла. В коридоре ей встретились несколько коллег, но Сильви была так озабочена, что не ответила на их приветствия. Дойдя по поста охраны, она воспользовалась карточкой, и тяжелая дверь отъехала в сторону. Сильви поднялась по внешней лестнице. Небо алело вечерней зарей, в воздухе пахло летом. Она пересекла двор и опустилась на скамейку, чтобы насладиться окружающим пейзажем. Грани стеклянной пирамиды отражали заходящее солнце до аркады галереи Ришелье. По площади змеилась нескончаемая очередь. Работа в этом волшебном месте переполняла ее душу восторгом и гордостью.
Она вздохнула, пожала плечами и набрала номер на мобильном телефоне.
Дороти накрыла стол на террасе. Ужинали рано, на рассвете они возвращались в Лондон. Рабочие из компании перевозок должны были приехать в галерею и подготовить «Молодую женщину в красном платье» к долгому пути. Клара и Питер сядут в бронированный фургон, который поедет в аэропорт Хитроу под охраной. Все пять картин Владимира отправятся в багажном отсеке «Боинга-747» «Британских авиалиний» в Бостон. В аэропорту Логан их будет ждать другой бронированный фургон. Завтра в Лондоне Питер отсканирует рукописные страницы дневника Владимира и отправит их электронной почтой русскому коллеге, чтобы тот немедленно принялся за расшифровку…
Он налил Кларе кофе. Оба были погружены в свои мысли и почти не разговаривали.
– Вы говорили с ним сегодня? – нарушила молчание Клара.
– В Бостоне семь утра, Джонатан только что встал. Не волнуйтесь, сейчас позвоню.
На столике завибрировал мобильный телефон Питера.
– Вы верите в передачу мыслей? – весело спросил Питер. – Уверен, это он!
– Питер, это Сильви Леруа. Мы можем поговорить?
Питер извинился перед Кларой и отошел, чтобы выслушать отчет Сильви.
– Мы определили некоторые составные части пигмента. Основа – грушевая кошениль. Мы не сразу о ней подумали, потому что при всей своей красоте этот краситель очень нестоек. Мы так и не поняли, как ваш художник добился такого результата. Но базы данных не позволяют сомневаться. По нашему мнению, загадка картины кроется в примененном Рацкиным лаке. Он нам не знаком и наделен замечательными свойствами. Если хочешь знать мое мнение, лак играет роль фильтра, пленки – местами прозрачной, местами матовой. На рентгеновских снимках мы обнаружили легкие тени, но исправлениями они быть не могут, слишком тонкие, хотя в лаборатории на этот счет есть разногласия. А теперь держись: мы сделали два важных открытия. Рацкин использовал красный «андринопольский», формулу приводить не буду, она известна со Средневековья. Для получения яркого и стойкого тона смешивали жиры, мочу и кровь животных.