лабостью, переселил меня в конуру, где я это пишу. Вот уже шесть лет я не выхожу из моей кельи, шесть лет не могу обнять тебя, увидеть свет в твоих глазах. В них сохранилась частичка души твоей матери.
В обмен на мои картины Ленгтон занимается тобой, кормит тебя и воспитывает. Меня часто навещает кучер, он рассказывает мне о тебе.
Иногда мы с ним даже смеемся: он живописует твои подвиги, говорит, что ты смышленее родной дочери Ленгтона. Когда ты играешь во дворе, он помогает мне добраться до окошка, я слышу твой голос, и пусть у меня чудовищно болят кости, другой возможности полюбоваться, как ты растешь, у меня нет. Тень старика, которую ты иногда замечаешь под крышей и которой так боишься, твой настоящий отец. Покидая меня, кучер горбится, на него давит груз молчания и стыда. С тех пор как издохла его лошадь, он пал духом. Я написал для него картину, но Ленгтон ее отнял.
Клара, я совсем обессилел. Мой друг кучер передал мне поразивший его разговор. Пристрастие Ленгтона к игре поставило семью в затруднительное положение, и жена заявила, что, когда я умру, мои картины поднимутся в цене и спасут их от разорения. Вот уже несколько дней мое нутро раздирает боль, и я боюсь, что он не удержался и поддался на страшный соблазн… Девочка моя, если бы не ты, если бы не моя отрада – твой смех, доносящийся до моего слуха, я встретил бы смерть как избавление от страданий. Но я не могу уйти в другой мир со спокойной душой, не оставив тебе подарок в память обо мне.
Это моя последняя картина, мой шедевр, ведь я пишу тебя, дитя мое. Тебе всего девять лет, но чертами ты очень похожа на свою мать. Чтобы Ленгтон не отнял и эту картину, я скрыл твое лицо и замаскировал свою подпись при помощи лака, состав которого известен только мне.
Как видишь, годы, которые я провел в Санкт-Петербурге на скамье химического факультета, все же пошли мне на пользу. Кучер поклялся, что в день твоего шестнадцатилетия передаст тебе эту тетрадь. Он отвезет тебя к русским друзьям, они все тебе переведут. Тебе достаточно будет воспроизвести формулу, которую я записываю на следующих страницах, – и ты узнаешь, как удалить нанесенный мною лак. Предъявив эту картину и тетрадь, ты докажешь, что автор картины – я. Это мое единственное завещание, доченька, но ты получаешь наследство от отца, который, находясь одновременно так близко и так далеко от тебя, ни на мгновение не переставал тебя любить. Говорят, искреннее чувство бессмертно. Даже после смерти я не перестану тебя любить.
Хотелось бы мне увидеть, как ты вырастешь, как станешь взрослой… Если у меня есть право на надежду, единственное мое отцовское желание – чтобы жизнь позволила тебе осуществить твои мечты. Следуй им, Клара, никогда не бойся любить. Я люблю тебя так, как любил твою мать, как буду ее любить до последнего вздоха.
Эта картина твоя, она для тебя, Клара, дочь моя.
Владимир Рацкин,
18 июня 1867 г.
Джонатан сложил листки. Он не мог вымолвить ни слова.
Клара вылезла из ванны, обернув бедра полотенцем, взглянула в зеркало над раковиной и поморщилась. На кровати лежал раскрытый чемодан, повсюду были разбросаны вещи. Все, что отдаленно напоминало платья, висело на плечиках во всех мыслимых и немыслимых местах: на абажуре торшера, на форсунке дымоуловителя, на всех ручках шкафа. Под окном, у широкого низкого кресла, лежала куча одежды. Придется надеть джинсы, если мужская рубашка не окажется слишком длинной.
Она оставила номер в полном беспорядке, захлопнула дверь, повесила табличку «Не беспокоить!» и спустилась в холл. Часы показывали без десяти восемь. Она решила, что бокал вина утолит жажду и успокоит нервы, и пошла в бар.
Старый «ягуар» ехал к центру города. У отеля, где остановилась Клара, Джонатан повернулся к Питеру:
– Она это читала?
– Еще нет, я получил перевод перед тем, как отправился за тобой.
– Я должен кое о чем тебя попросить, Питер.
– Знаю, Джонатан, мы снимем картину с торгов.
Джонатан благодарно стиснул плечо своего лучшего друга и вышел из машины, Питер опустил стекло и крикнул ему вслед:
– Но ты все-таки навестишь меня на моем необитаемом острове?
Джонатан махнул рукой.
11
Джонатан входил в отель «Четыре сезона» с отчаянно бьющимся сердцем. Он подошел к стойке, и портье позвонил Кларе в номер, но она не ответила. У входа в бар толпились люди. Джонатан решил, что это бейсбольные болельщики, но потом услышал, как на улице завывает сирена. К гостинице подъехала «скорая». Джонатан начал проталкиваться через толпу. Потерявшая сознание Клара лежала на полу у стойки. Бармен обмахивал ей лицо полотенцем.
– Не знаю, что с ней! – испуганно повторял он.
По его словам, Клара выпила бокал вина и через несколько минут лишилась чувств. Джонатан опустился на колени и взял руку Клары в свою. Ее длинные волосы рассыпались по полу, глаза были закрыты, по лицу разлилась бледность, а изо рта стекала струйка крови. Вино из разбившегося бокала смешивалось на мраморе с кровью, образуя алый ручеек.
Появились санитары с носилками, и вышедшая из-за колонны седая дама вежливо уступила им дорогу.
Джонатан забрался в карету скорой помощи, и они помчались по улице. Водитель обещал, что они доедут за десять минут. Клара в сознание не приходила.
– Давление падает, – сказал один из врачей.
Джонатан наклонился к Кларе.
– Умоляю, не поступай так со мной! – прошептал он, обнимая ее.
Врач отстранил его, чтобы поставить капельницу. Соляной раствор подпитал сердце, и давление слегка поднялось. Реаниматор ободряюще похлопал Джонатана по плечу. Он не мог знать, что раствор разнесет по всему организму тысячи чужеродных молекул, убивая его. Джонатан гладил Клару по лицу; когда его палец коснулся щеки, ему показалось, что она улыбается.
Машина затормозила у дверей приемного отделения, санитары положили Клару на каталку, и началась гонка по коридорам. От мелькающих над головой неоновых ламп казалось, что закрытые веки Клары поднимаются и опускаются. До самых дверей смотрового кабинета Джонатан не выпускал ее руку.
Примчался Питер, которого он вызвал на подмогу. Он сидел на одной из банкеток в длинном коридоре, а Джонатан ходил из конца в конец.
– Не переживай так, – уговаривал Питер, – это обычное недомогание. Устала, переволновалась, ждала встречи с тобой… Ты бы видел ее в бостонском аэропорту! Не помешай я, она выпрыгнула бы из самолета, как только шасси коснулось земли! Ну вот, ты и улыбаешься! Нам надо чаще встречаться, никто, кроме меня, не умеет поднимать тебе настроение. Я боялся, что она вырвет свой паспорт у таможенника из рук, когда тот поинтересовался, как долго она собирается пробыть в Штатах.
Меривший шагами коридор Джонатан, угадывал за многословием друга его тревогу. Через два часа к ним вышел врач.
Вызванный Питером профессор Альфред Мур вынужден был признать, что ничего не понимает, анализы противоречат логике. Организм Клары начал вырабатывать антитела, и они атакуют ее кровяные тельца. Белые тельца с немыслимой скоростью уничтожают красные. Если так пойдет дальше, постепенно разрушатся стенки сосудов.
– Сколько у нас времени на ее спасение? – спросил Джонатан.
Мур был настроен пессимистически. У Клары появились подкожные кровоизлияния, скоро начнут кровоточить внутренние органы. Не позже чем завтра одна за другой станут лопаться вены и артерии.
– Но существует же какое-то лечение! Всегда находится тот или иной метод, мы, черт возьми, живем в двадцать первом веке, медицина больше не бессильна! – взорвался Питер.
Взгляд Мура не сулил ничего хорошего.
– Загляните к нам лет через двести-триста – и окажетесь правы. Поймите, мистер Гвел, чтобы вылечить эту женщину, необходимо понять природу недуга. Я сейчас могу сделать одно – накачивать ее коагулянтами, пытаясь оттянуть фатальный исход, но через сутки она будет мертва.
Мур извинился и оставил их. Джонатан нагнал его в конце коридора и спросил, рассматривают ли врачи вероятность отравления.
– Вы кого-то подозреваете? – сдержанным тоном спросил Мур.
– Ответьте на мой вопрос! – не успокаивался Джонатан.
– Поиск токсинов ничего не выявил. Я могу расширить поиск, если у вас есть веские основания для такого предположения.
Профессор колебался. Он объяснил Джонатану, что, если отравление имело место, яд воздействует на Кларины белые кровяные тельца так, что они атакуют тромбоциты и красные кровяные тельца, считая их чужеродными телами.
– Только в этом случае защитные силы организма могли начать процесс саморазрушения, который мы наблюдаем, – заключил он.
– Но в принципе такое возможно? – спросил Джонатан.
– Скажем так: это не исключено, и мы имеем дело с искусственным токсином. Чтобы создать подобное, необходимо заранее знать формулу крови жертвы.
– Нельзя ли сделать переливание?.. – умоляющим тоном спросил Джонатан.
Мур грустно улыбнулся.
– Нам понадобилось бы слишком много крови…
Джонатан тут же предложил свою кровь группы А, резус-положительную.
– У нее другая группа и отрицательный резус. Ваша может ее убить.
Мур добавил, что искренне соболезнует, но предложение Джонатана неосуществимо. Он пообещал обратиться в серологическую лабораторию для углубленного анализа на токсины.
– Не стану скрывать, это наша единственная надежда. Против некоторых ядов существуют противоядия.
Врач не решился сказать, что надо готовиться к худшему, потому что время играет не на их стороне. Джонатан поблагодарил, вернулся к Питеру и попросил не задавать вопросов и никуда не уходить от дверей палаты. Он сказал, что его не будет несколько часов. Если состояние Клары резко ухудшится, Питер позвонит ему на мобильный.
Он миновал мост и помчался по Камден-авеню, игнорируя светофоры. У дома номер 27 он бросил машину, проскочил в открытую дверь – на его счастье, из подъезда выходил мужчина с собакой, – поднялся на лифте к квартире и забарабанил в дверь. Когда Алиса открыла ему, он схватил ее за горло и втолкнул в комнату, она споткнулась о столик и потянула Джонатана за собой, отбиваясь руками и ногами, но он не ослаблял хватку и все сильнее сжимал ее шею руками. Она задыхалась, перед глазами стояла багровая пелена. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, она прохрипела слово «противоядие». Джонатан отпустил ее.