– Ты мне надоел, Питер!
– Я был прав – ты в превосходном настроении! – Питер с трудом перевел дыхание. – Ты должен отправиться туда прямо сейчас.
– Я не понимаю…
– Ты жаждешь одного – вернуться к своей ненаглядной картине, так беги!
– Ты со мной не пойдешь?
– У меня есть дела. Не так-то просто увезти полотна Рацкина в Соединенные Штаты.
– Так организуй торги в Лондоне.
– И речи быть не может, ты нужен мне здесь.
– Не понимаю…
– Когда переоденешься, загляни в ежедневник. Если я ничего не путаю, в конце июня у тебя свадьба и будет она в Бостоне.
– Хочешь продать картины через месяц?
– Через десять дней мы закончим работать над каталогом. Я могу успеть.
– Ты сам-то понимаешь, как бредово это звучит?
– Знаю, это чистое безумие, но выбора нет! – буркнул Питер.
– Это хуже, чем безумие!
– Джонатан, статья переполошила всех в офисе. Вчера в коридорах люди смотрели на меня как на умирающего.
– Не сходи с ума!
– Хотел бы я оказаться параноиком… – вздохнул Питер. – Уверяю тебя, дело принимает дурной оборот. Этот аукцион может меня спасти, и ты мне нужен, как никогда. Сделай все, чтобы этим твоим русским художником занялись мы! Если не выйдем на торги, мне уже не подняться, а ты утонешь вместе со мной.
Всю неделю в лондонском отделении «Кристи» царила нервная атмосфера. Эксперты и продавцы, покупатели и оценщики проводили одну встречу за другой. Специалисты разных отделов дневали и ночевали на рабочих местах, составляя календари аукционов в филиалах по всему миру, изучая каталоги и распределяя между аукционистами крупные произведения. Перед Питером стояла задача убедить коллег отдать картины Владимира Рацкина Бостону. Через месяц с небольшим ему предстояло вести продажу полотен XIX века, и не художественные журналы будут освещать аукцион. Наниматели Питера не приветствовали изменение программы мероприятий, он понимал, что выиграть партию будет очень нелегко, и сомневался в себе.
В десять с минутами Джонатан стоял у дверей галереи по адресу: Альбермарл-стрит, 10. Клара видела, как он вылез из такси, перешел на другую сторону, толкнул дверь кафе и через несколько минут вышел, неся два картонных стаканчика капучино. Она открыла ему дверь. В одиннадцать часов перед галереей остановился давешний фургон. Ящик со второй картиной водрузили на стоявшие в центре зала козлы. Джонатан чувствовал нарастающее нетерпение, воспоминания теснили друг друга. Живший в его душе ребенок сохранил умение искренне восхищаться, утраченное большинством взрослых. Джонатан умел восторгаться красками вечера, запахом весны, улыбкой на лице незнакомки, взглядом ребенка, жестом старика, простым сердечным чувством, питающим нашу повседневность. Он не обращал внимания на насмешки Питера, поклявшись, что всю жизнь будет верен данному отцу обещанию: удивляться миру и восхищаться им.
Скрывать нетерпение ему было куда труднее, чем накануне. Возможно, ему снова придется ждать и картина, о которой он столько грезил, не находится в этой коллекции, но он верил в свою счастливую звезду.
Он наблюдал, как рабочие раскрывают светлый деревянный короб. С каждой бережно снятой бригадиром доской сердце Джонатана билось все сильнее. Стоявшая рядом Клара скрестила за спиной пальцы: она тоже дрожала от нетерпения.
– Я бы предпочел, чтобы они отодрали все деревяшки сразу и мы увидели ее! – шепнул Джонатан.
– Я выбрала эту компанию именно за их обстоятельную неторопливость, – так же тихо ответила Клара.
Короб был объемней первого, и работа могла занять не меньше часа. Бригада устроила перерыв, чтобы погреться на солнышке, сидя в кузове фургона. Клара закрыла галерею и предложила Джонатану подышать свежим воздухом. Они шли вверх по улице, а потом она вдруг остановила такси и спросила:
– Вы уже гуляли по набережной Темзы?
Они брели по аллее вдоль реки, и Джонатан отвечал на бесконечные вопросы Клары. Она спросила, как он стал экспертом по живописи, и, сама того не ведая, приоткрыла окошко в его прошлое. Они сели на скамейку, и Джонатан рассказал, как однажды осенью отец впервые привел его в музей. Он описал ей пропорции огромного зала, где отец выпустил его руку, предоставляя полную свободу, и он вдруг замер перед одной картиной. Ему казалось, что человек, изображенный на висевшем в центре высокой стены полотне, смотрит именно на него.
– Это автопортрет, – тихо объяснил отец, – художник написал себя. Так делают многие живописцы. Знакомься: Владимир Рацкин.
Ребенок решил поиграть со старым художником: прятался за колоннами, ходил по залу туда-сюда, ускорял и замедлял шаг, даже пятился – взгляд художника следовал за ним. Мальчик зажмуривался и все-таки был уверен, что «дядька с картины» не сводит с него глаз. Он был так заворожен, что провел перед картиной много часов. Казалось, все ходики на тысячу миль в округе враз остановились, что две эпохи встретились благодаря силе охватившего его чувства и взгляду глядящего с холста старика. Двенадцатилетний Джонатан дал волю воображению. Волшебные мазки вступили в противоречие с законами материального мира, и глаза мужчины на портрете доносили до него через века слова, которые способен расслышать только ребенок. Отец устроился на банкетке у него за спиной. Покоренный Джонатан не мог отвести глаз от картины, а отец – от сына, своего самого прекрасного творения.
– А если бы он не привел вас в тот день в музей, как бы вы поступили со своей жизнью? – спросила впечатленная рассказом Клара.
Кто свел его с той небольшой картиной на стене? Отец, мудрый человек с вечной улыбкой на лице? Судьба? Или они в тот день объединили усилия? Джонатан оставил вопрос без ответа и спросил, что связывает ее со старым художником. Она улыбнулась, взглянула на куранты башни Биг-Бен, встала со скамейки и подозвала такси со словами:
– У нас еще много работы.
Джонатан не настаивал: впереди у них было два дня, а если ему улыбнется удача и пятая картина существует, то все три, чтобы насладиться ее обществом.
На следующее утро Джонатан приехал в галерею, рабочие доставили очередную картину и принялись распаковывать ящик, но потом привычный ход вещей был нарушен: у тротуара остановился ярко-красный «остин-мини», из него вылез молодой человек с бумагами под мышкой и вошел в зал. Клара махнула ему рукой и исчезла в задней комнате. Незнакомец минут десять молча разглядывал Джонатана, а потом появилась Клара в кожаных брюках и дорогом пиджаке. Джонатана поразила исходящая от нее чувственная прелесть.
– Мы вернемся через два часа, – бросила она молодому человеку, подхватила принесенные им папки и направилась к двери, но на пороге оглянулась и сказала Джонатану: – Вы едете со мной.
На улице она наклонилась к нему и прошептала:
– Его зовут Фрэнк, он работает в другой моей галерее. Современное искусство! – Она поправила бюстье.
Ошеломленный Джонатан открыл перед ней дверцу машины. Клара перебралась через рычаг переключения скоростей в противоположное кресло.
– Руль с другой стороны, – со смехом напомнила она, врубив мотор «купера».
Галерея в Сохо оказалась раз в пять больше зала в Мэйфере. Представленные там картины не входили в сферу профессиональной компетенции Джонатана, но он опознал три работы Баскьи, двух Энди Уорхолов, одного Бейкона, одного Виллема де Кунинга, несколько современных скульптур, в том числе две работы Джакометти и Чиллиды.
Клара полчаса общалась с клиентом, посоветовала ассистенту перевесить две картины, проверила, тщательно ли протерта мебель, незаметно проведя по поверхности пальцем, подписала два чека, поданные в оранжевой папке молодой женщиной с рыже-зелеными волосами. Потом она села к элегантному компьютеру и написала несколько писем, после чего удовлетворенно перевела дух и предложила Джонатану съездить с ней к коллеге. По ее просьбе Фрэнка предупредили, что его дежурство несколько затянется. Они простились с четырьмя сотрудниками и укатили на маленькой Клариной машинке.
Она лихо проехала по узким улочкам Сохо и втиснулась на единственное свободное место на Грик-стрит. Джонатан ждал, пока она договаривалась о покупке какого-то монументального скульптурного произведения. На Альбермарл, 10, они вернулись днем. Привезенная утром картина оказалась не той, которую мечтал увидеть Джонатан, но была так хороша, что он не почувствовал разочарования.
Приход фотографа нарушил атмосферу возникшей между ними близости, делавшей обоих счастливыми, хотя ни он, ни она себе в этом не признавались. Пока Джонатан занимался экспертизой, Клара, сидя за письменным столом, разбирала бумаги и делала записи. Время от времени она поднимала на него глаза, он поступал так же, но, встречаясь взглядом, спешили опустить глаза, страшась совпадения чувств.
Питер провел день в офисе «Кристи», готовясь к аукциону. Он изучал сделанные накануне снимки, отбирая лучшие для каталога, общался с руководителями отделения, заверяя, что сумеет все вовремя организовать, и работал в архиве. Сидя перед дисплеем компьютера, подсоединенного к одному из крупнейших частных банков данных о торговле живописью, он просматривал статьи о Владимире Рацкине и появившиеся за столетие репродукции его работ. Административный совет, который должен был окончательно решить его судьбу, перенесли на следующий день, но Питера не покидало ощущение, что ворот рубашки неумолимо затягивается на его шее.
Вечером он вернулся за Джонатаном в гостиницу, чтобы отправиться на ненавистный другу светский раут. Но профессия обязывала, и Джонатану пришлось «торговать лицом» на представлении в мюзик-холле, где собрались крупные коллекционеры и перекупщики. Хватило его ненадолго: как только действо закончилось, он сбежал. Шагая по улицам Ковент-Гардена он воображал, какой была здесь жизнь в прошлом столетии. Роскошные фасады разрушались, улицы одного из самых престижных районов огромного города тонули в нечистотах. На слабо освещенной фонарем площади он мог наткнуться сто пятьдесят лет назад на русского художника, набрасывавшего углем посетителей рынка.