Такая образная система, как полагают Сантильяна и фон Дехенд, символизирует именно прецессию равноденствий. Ось и железные опоры мельницы при этом обозначают
«систему координат небесной сферы и образуют раму, каркас мировой эпохи. В сущности, состояние этой конструкции определяет эпоху. Если полярные оси и колюры образуют некое невидимое целое, то при смещении одной детали вся система переходит в новое состояние. Когда это случается, на смену старому механизму приходит новая Полярная звезда с соответствующими колюрами».
Что касается засасывающего водоворота, то он
«входит в типовой арсенал древнего мифа. В «Одиссее» он появляется в виде Харибды в Мессинском проливе; у других культур он встречается в Индийском и Тихом океанах. Что любопытно, он встречается там непременно в сочетании с нависающим над ним фиговым деревом, за чьи сучья герой хватается, когда его корабль уходит под воду, будь то Сатьяврата в Индии или Каэ на островах Тонга… Точное воспроизведение подробностей исключает свободное творчество. Такие истории встречаются в космографической литературе со времен античности».
Появление водоворота в «Одиссее» Гомера, представляющей собой компиляцию греческих мифов, возраст которых превышает 3000 лет, не должно нас удивлять; к этой же компании принадлежит и Великая Мельница из исландских легенд, которая появляется там в знакомых обстоятельствах Одиссей, стремящийся отомстить, высаживается в Итаке и маскируется: богиня Афина делает его неузнаваемым. Одиссей просит Зевса подать ему знак, благословляющий перед великим испытанием:
«Страшно ударившим громом из звездно-бестучного неба Зевс отвечал. Преисполнилась радостью грудь Одиссея. Слово же первое он от рабыни, моловшей на царской мельнице близкой, услышал; на мельнице этой двенадцать было рабынь, и вседневно от раннего утра до поздней ночи ячмень и пшено они там для домашних мололи. Спали другие, всю кончив работу, а эта, слабее прочих, проснулася ране, чтоб труд довершить неготовый. Жернов покинув, сказала она (и пророчество было в слове ее Одиссею): «Зевес, наш отец и владыка, на небе нет облаков, и его наполняют, сверкая, звезды, а гром твой гремит, всемогущий! Кому посылаешь знаменье грома? Услышь и меня, да исполнится ныне слово мое: да последним в жилище царя Одиссея будет сегодняшний пир женихов многобуйных! Колена мы сокрушили свои непрестанной работой, обжорству их угождая, — да нынешним кончатся все здесь пиры их!»
Сантильяна и фон Дехенд утверждают, что не случайно аллегория «небесного глаза, который поворачивается подобно мельничному жернову, высматривая, не происходит ли чего дурного», перекликается в чем-то с библейским сказанием о Самсоне, который, «будучи ослеплен, молол в Газе в доме узников». Пленившие его развязали его, чтобы он мог забавлять их; он же, собрав последние силы, ухватился за два опорных столба в центре храма и обрушил все сооружение на себя и безжалостных врагов, умертвив всех находившихся там. Он отомстил, подобно Фенье и Менье.
Похожая тема всплывает и в Японии[13], и в Центральной Америке[14], и у маори Новой Зеландии[15], и в финских мифах. В последнем случае Гамлет/Самсон фигурирует под именем Куллерво, а мельница — под названием Сампо. Подобно мельнице Феньи и Меньи, ее тоже в конце концов крадут и грузят на судно, после чего она разлетается на куски.
Кстати, оказалось, что слово «сампо» происходит от санскритского «скамбха», что означает «столб или шест». В «Атхарваведе», одном из древнейших произведений североиндийской литературы, мы находим целый гимн, посвященный Скамбхе,
«в которой заключена земля, атмосфера, небо, огонь, луна, солнце и ветер… Скамбха сохраняет небо и землю, Скамбха сохраняет все шесть направлений; в Скамбху входит все сущее».
Уитни, переводивший «Атхарваведу», комментирует с некоторым недоумением: «Скамбха — стойка, опора, поддержка, столб, — как ни странно, в этом гимне используется в смысле основы Вселенной». Однако при более близком знакомстве с комплексом идей, связывающих воедино космические мельницы, водовороты, мировые деревья и т. д., ведическое значение этого слова уже не кажется особенно странным. Здесь, как и в других аллегориях, возникает образ структуры (основы) мировой эпохи — того самого небесного механизма, который функционирует более 2000 лет, когда Солнце восходит в одних и тех же четырех поворотных точках, а затем медленно переходит к новым четырем созвездиям-координатам на следующие 2000 лет.
Именно поэтому мельница всегда ломается, мощные стойки отлетают, железные заклепки лопаются, а дерево-вал трясется. Прецессия равноденствий вполне оправдана такой системой образов, поскольку она действительно меняет, ломает ранее устойчивую систему координат всей небесной сферы.
Замечательно то, что мельница как аллегорическое изображение космических процессов встречается по всему свету, — даже там, где первоначальный контекст скрыт или вообще утрачен. Впрочем, согласно аргументам Сантильяны и фон Дехенд, утрата контекста ничего не значит. «Особое достоинство мифологической терминологии, — говорят они, — состоит в том, что она может служить средством для передачи определенного знания независимо от понимания материала людьми, непосредственно рассказывающими истории, басни и т. д.». Иначе говоря, важно лишь то, чтобы уцелела и продолжала передаваться в пересказе некая базовая образная система, независимо от того, насколько рассказчики отойдут от первоначального сюжета.
Пример такого подхода (при сохранении ключевых образов и информации) можно обнаружить у индейцев чероки, которые по сей день называют Млечный Путь «Там, где бежала собака». Согласно преданиям чероки, «у людей Юга была кукурузная мельница, с которой кто-то все время воровал муку. В конце концов хозяева обнаружили вора, собаку, которая с воем убежала к себе домой, на Север. На бегу мука сыпалась у нее изо рта, и позади оставался белый след. Теперь на этом месте мы видим Млечный Путь, который чероки до сих пор называют «Там, где бежала собака».
В Центральной Америке в одном из мифов о Кецалькоатле рассказывается о том, как он способствовал восстановлению человечества после губительного Потопа, которым закончилось Четвертое Солнце. Вместе со своим собакоголовым товарищем Ксолотлем он спустился в преисподнюю, чтобы вернуть скелеты людей, погибших во время Потопа. Ему это удалось, он перехитрил бога смерти Миклантекутли и доставил кости в место, именуемое Тамоанчан. Там их перемололи на камне в муку, как кукурузу. В эту костяную муку боги подмешали крови, и получилась плоть нынешних людей.
Сантильяна и фон Дехенд полагают, что присутствие собаки как персонажа в обоих вариантах мифа о космической мельнице не случайно. Они указывают, что Куллерво, финского Гамлета, тоже сопровождал «черный пес Мусти». Аналогичным образом Одиссея после возвращения домой на Итаку первым узнала его верная собака. Все, кто ходил в воскресную школу, помнят, что Самсон ассоциировался с лисами (числом 300, если быть точным), которые являются представителями семейства собачьих. В датском варианте саги об Амлете/Гамлете волк перебегает ему дорогу в лесной чаще. И, наконец, в одном из вариантов финской легенды о Куллерво героя странным образом «посылают в Эстонию лаять под забором; там он пролаял целый год».
Сантильяна и фон Дехенд уверены, что все эти «собачества» не случайны: это еще один элемент древнего кода, пока не расшифрованный, но настойчиво звучащий то здесь, то там. Они перечисляют массу других собачьих символов в серии «морфологических маркеров», которые идентифицируют как указание на наличие в древних мифах научной информации, касающейся прецессии равноденствий. Эти маркеры либо имеют собственное значение, либо вводятся с целью привлечь внимание целевой аудитории и подготовить ее к появлению важной информации. Не исключено, что иногда они могут служить «открывателями пути» — указателями для посвященных, следуя за которыми можно получить научную информацию, переходя от мифа к мифу.
Так, хотя при этом в поле нашего зрения и не возникает знакомых мельниц и водоворотов, возможно, следует насторожиться и быть повнимательнее, когда мы узнаем, что Орион, великий охотник из греческого мифа, был хозяином собаки. Когда Орион попытался добиться расположения девственной богини Артемиды, она создала из земли скорпиона, который убил и охотника, и его собаку. Ориона переправили на небо, где он стал созвездием, ныне носящим его имя; пес же превратился в Сириус, или Собачью Звезду[16].
В точности те же ассоциации вызывал Сириус и у древних египтян, которые связывали созвездие Ориона со своим богом Осирисом[17]. В Древнем Египте образ верной небесной собаки находит наиболее полное и явное мифическое воплощение в Упуауте, шакалоголовом божестве, чье имя переводится как «Открыватель путей»[18]. Если мы последуем за этим открывателем в Египет, обратимся к созвездию Ориона и мифу об Осирисе, то окажемся в окружении знакомых символов.
Читатель помнит, что этот миф отображает Осириса как жертву заговора. Заговорщики попытались разделаться с ним, запечатав его в сундук и пустив плыть по Нилу. Не напоминает ли он в этом отношении Утнапиштима, Ноя, Кокскокстли и всех других героев Потопа в их ковчегах, ящиках и сундуках?
Другим знакомым элементом является классический образ мирового древа и/или столба, подпирающего крышу (здесь — сочетание обоих). Миф повествует, как Осирис, все еще запечатанный в своем сундуке, выплыл в море, где его прибило к берегу возле Библ а. Там волны оставляют его в ветвях тамаринда, который быстро вырастает до огромных размеров, так что сундук оказывается вросшим в ствол. Царь тамошней страны, которому очень нравится дерево, спиливает его и ставит кусок ствола с Осирисом внутри в своем дворце в качестве столба, подпирающего крышу. Позднее Исида, ж