Отец прямо оттуда отправился к шерифу. Через несколько дней состоялся суд. Присяжные заседатели сразу же оправдали отца, даже без совещания. А судья перед ним извинился за то, что побеспокоил по такому пустяковому делу.
Ничто из этого нисколько не трогало отцовскую совесть. Он сказал, что в этой ситуации можно было сделать только одно, и он это сделал. Но еще он говорит, что в глубине души тетушка Грасия так его и не простила и думает, что и Бог его тоже не простил. Она даже думает, что Бог не простит отца, пока тот не выразит перед Ним своего уважения. Так что отец просто выразил свое уважение, чтобы порадовать тетушку Грасию.
Совсем скоро после того несчастного случая миссионеры-силоамиты пришли к нам домой, и тетушка Грасия обратилась в их веру. Религия превратила тетушку Грасию из тяжелого, сурового, разбитого человека снова в полезную, безмятежную и способную любить женщину. Из-за этого, сказал отец, он почувствовал, что теперь обязан этим силоамитам — долг, по которому он счастлив расплатиться.
Отец сказал, что сообщил тетушке Грасии о том, что он не мог утверждать, что ее религиозные взгляды верны, потому что и сам этого не знал. Так же, как и не мог утверждать, что это ложь, потому что не знал. Он ничего не знал. Но поскольку ее религия была красива, добра, и просто была религией, он надеялся, что она может оказаться верной. И что если нет фундамента прочнее надежды, то его крещение будет хоть что-то для нее значить, и он был готов пройти через это со всеми подобающими церемониями. Она сказала, что это значит для нее все. И он принял крещение.
Нил спросил отца, почему глупая радость тетушки Грасии для него значила больше, чем унижение всей остальной семьи, особенно тебя, Джуди, Нила и меня.
Отец ответил, что если добрый и полезный поступок смог унизить его детей, то ему жаль.
Поскольку ты меня уже просила об этом дважды, я пришлю тебе свою поэму о Боге. Дедушка сказал, что в ней что-то есть, но он думает, что мои начинания лучше разовьются в английской прозе. Он озаглавил поэму за меня.
Бог сидел, грустил и вздыхал:
«Как мало людям известно!
Они уверены, что я жду похвал,
За то, что там, внизу, жизнь создал им пресную».
«Да как же он смеет нас всех притеснять?» —
«Вот все, что у них на уме, не иначе.
Да как же они не могут понять,
Что я только начал?
Они говорят, что я и не знаю,
Как много ошибок свершаю за раз
И эта вся ноша меня так терзает…
Почему бы им просто не помочь мне сейчас?»
IV
Стук — потребность, аккуратно обернутая в почтение, — заставил стекло офисной двери Линн Макдоналд слегка содрогнуться.
Она услышала голос секретаря:
— Мне вызвать вашу машину, мисс Макдоналд, или заказать вам ужин прямо сюда?
Линн Макдоналд положила последнюю страницу последнего письма Люси на стопку остальных страниц напротив себя и разгладила ее пальцами. У телефона лежала еще одна пачка писем от Нила Квилтера, аккуратно связанная ниточкой соблазна.
— Не сейчас, мисс Кингсбери. Думаю, что я задержусь здесь еще на полчаса. Но вы можете идти домой. Я думала, что вы уже ушли.
— Я могу помочь?
— Нет, благодарю.
Ниточка развязалась очень легко. Из конверта с голубой фигурой она достала первое письмо Нила Квилтера и развернула толстую кипу сложенных страниц.
ГЛАВА X
I
10 октября 1900. Среда, вечер
Дорогая Джуди,
Я только что вернулся домой из Квилтервилля, где получил твою телеграмму с просьбой о том, чтобы я рассказал тебе все, что здесь произошло. Я сказал дедушке и всем остальным, что им нет никакого смысла тебе врать и что им все равно не удастся тебя обмануть. Я ни минуты не сомневался, что по той бешеной телеграмме, что мы тебе выслали, ты сразу поймешь, что мы что-то скрываем.
Джуди, сейчас я собираюсь сделать то, чего ждал бы от тебя. Я собираюсь рассказать тебе правду. Недоговаривать тебе и все в этом роде — просто сентиментальный мусор. Ты не просто имеешь право знать — ты обязана знать, что отец умер не милосердно и мирно в ту гнилостную ночь прошлого понедельника.
Отца убили в его собственной комнате. Его застрелили. Кажется ужасным, не правда ли? Но это не ужас. Не по этой причине мы тебе лгали. Это не то, что нас добило. Я расскажу тебе, в чем настоящий ужас. И все же… это не может быть правдой. Если это не может быть правдой, то это ошибка. Сейчас расскажу почему. Я уже все это обдумал. Тщательно обдумал. Это не может быть правдой. Я имею в виду, не может быть правдой то, что кто-то из нас прямо здесь, в доме, в ту ночь, что кто-то из членов нашей семьи, семьи Квилтеров, убил отца.
Это первая вещь, которую мы с тобой должны сделать, Джуди, ты и я. Нам нужно доказать, что никто из членов семьи Квилтеров не убивал отца. Когда мы это докажем, думать станет проще. Мы сможем двинуться дальше и найти того, кто это сделал — черт бы его побрал! И придем на его казнь.
Именно поэтому, прежде чем что-то еще сказать, мне нужно тебе рассказать о своих мыслях насчет семьи. Ты знаешь, что я думаю о нашей семье не так, как ты. Я вижу их более ясно, что ли. Я знаю, что мы все — чертовски несовершенная компания. Я уже смирился с этим. Думаю, что мудрее всего с этим смириться.
Начнем с дедушки — лучшего представителя семьи после смерти отца. Дедушка сентименталист и немного позёр и… Думаю, на этом пока можно остановиться. В чем смысл? После отца дедушка — достойнейший из всех людей, которых я когда-либо знал или узнаю. Думаю, он не идеален. Но он настолько чертовски близок к этому, что я просто не могу выделить его недостатки. Любое отрицание проступка для дедушки — пошлость. Весь мир дедушки крутился вокруг отца — и тетушки Грасии с Люси.
Теперь перейдем к красавцу Кристоферу. Крис — подлый эгоист, ленивый как пес, слабый как вода, да еще и тщеславен. Ладно. Но когда дело доходит до убийства… Да он причастен к нему не больше, чем дедушка или Люси, даже смысла в этом копаться нет. Крис уже довел отца до полусмерти своими тревогами — усердно работал над этим целых полгода. Но, хотя и в своем стиле, нельзя отрицать, что Крис любил отца. Крис бы не пристрелил его даже если бы у него была на то самая веская в мире причина. Мы это знаем. И так же мы знаем, что сейчас Крису как никому нужен был живой отец, чтобы извиниться перед ним за продажу К‑2 и подарить нам ранчо поменьше. Смерть папы поставила жирный крест на планах Криса.
Олимпия. Она тщеславна и манерна, и так же, как и все обычные люди, постоянно совершает обычные ошибки. Но может ли хоть одно живое существо в здравом уме предположить, что Олимпия может застрелить умирающего котенка, чтобы избавить его от мучений? Если бы Крис все продал, как он нам грозился сделать, способность отца построить для нас новый дом была для Олимпии лучшим и единственным шансом избежать богадельни, о которой она постоянно говорит в последнее время. Олимпия любила Отца.
Тетушка Грасия. Она уже столько лет повернута на этой своей дурацкой религии. В последнее время она вся какая-то кислая, как и мы все, оттого, что перетруждаемся и слишком много волнуемся. Но любой, кто даже прошепчет слово «убийство» рядом с именем тетушки Грасии, может называться лжецом и неистовым дураком, и я это знаю, и ты это знаешь, и все, кто когда-либо ее видел, знают это. Даже то, что я это пишу, заставляет меня злиться. Тетушка Грасия любила отца.
Ирен. Это одно из самых убогих существ, которых мне когда-либо приходилось встречать. Именно она стоит за всей этой суматохой с продажей ранчо — она вынудила Криса пойти на это. С самого первого дня в нашем доме она приносит одни беды. Я ненавидел ее, как камень под седлом. Я и сейчас ее ненавижу. Отчасти из-за того, что я знаю, что она бы не решилась на убийство… просто не смогла бы его организовать. На это способен только сообразительный, решительный и чертовски ловкий человек. А Ирен — первосортная идиотка. Она болтушка и трусиха. Теперь расскажи мне, как женщина, которая боится корову, пойдет в комнату и застрелит человека? Вот именно. Если бы она хотела убрать отца, то скорее всего воспользовалась бы медленным ядом. Но у нее нет ни одной причины убивать отца. Она не любила ни его, ни кого-либо еще. Но он ей нравился; она ничего не могла с этим поделать. Три месяца назад отец оставил последние попытки отговорить Криса от продажи К‑2. Ирен живой отец нужен был по той же причине, что и Крису: его плохое здоровье как предлог для продажи земли.
Остальными людьми, бывшими в доме в понедельник ночью, являемся мы с Люси. Миссионеры, гостившие на К‑2, уехали еще рано утром в понедельник, а старина Донг Ли поехал с ними в Портленд — к дантисту.
Черт меня дери, если я сейчас начну защищать Люси. Нил Квилтер этого не делал. Я это знаю. Остальные могут и не знать. Если бы я был кем-то из них, я бы заподозрил Нила Квилтера, и была бы на то весомая причина.
Прочти это, Джуд. В последнее время у меня было множество причин думать, что отец сходит с ума. Он сдается и позволяет Крису продать наш дом. А потом еще и это крещение. Люси писала тебе о нем. Отцовское объяснение ее удовлетворило. А меня нет. Отец не был дураком. Тогда, положим, я точно знал, что отец скорее бы сам умер, чем стал бы жить с промытыми мозгами (хуже, чем смерть). Положим, я знал, что отец скорее умрет, чем даст имени Квилтера оскверниться сумасшествием?
Да, он бы скорее умер. Ты знаешь отца и деда и их «десятью поколениями здравомыслящих и здоровых мужчин и женщин». Ладно. Я достаточно умён и смел, чтобы спланировать и совершить это.
Прочти. Смерть отца не выгодна никому из нас. Вот если бы Крис умер, то мы бы спасли Ранчо К‑2. Поскольку у Криса нет детей, Ранчо перешло бы дедушке. Вот, и отец с Крисом недавно обменялись комнатами. И мы все постоянно их путали. Особенно я. Когда отца застрелили, Ирен была внизу в гостиной. Положим, я собирался пробраться к Крису и убить его и был настолько взволнован — думаю, я был бы очень взволнован, — что снова перепутал комнаты. Предположим, что я увидел в постели мужчину и выстрелил в него, думая, что это Крис. Так что, положим, я собирался убить Криса, а по ошибке убил отца.