Есть тетушка Грасия, и я испытываю к ней чувство любви. Она сидела там и лгала, несмотря на клятву, чтобы спасти семью Квилтер; чтобы спасти Ирен, Криса и меня. Думаю, что любой из нас готов пожертвовать собственной честью, собственными предрассудками и всем подобным ради такого дела. Но, клянусь, я думаю, что тетушка Грасия единственная из нас, у кого хватит смелости пожертвовать вообще всем. Я точно знаю, что она сегодня сделала. Но должен ли я идти сейчас к ней и сюсюкаться, чтобы показать свою любовь? Нужно ли мне принижать ее великолепие, чтобы удовлетворить собственные эмоции? Писать свое имя красной ручкой на пьедестале мраморной колонны?
В общем — какой я хороший мальчик! Сижу здесь, трясясь от пережитой трагедии и наслаждаюсь восхвалительным самоанализом! Задай мне вопрос, Джуди. Спроси, почему я не пустился в размышления по поводу одной очень важной новости, которую мы сегодня узнали во время допроса? Почему я так старательно избегал дальнейшего обсуждения того факта, что смерть отца может принести его семье такие нужные десять тысяч долларов? Поверишь ли, если скажу, что на какое-то время сегодня это совсем вылетело из моей головы? Надеюсь, что ты достаточно проницательна, чтобы поверить. Спроси меня, почему только что, когда я выстраивал теорию против самого себя, я не упомянул мотив на десять тысяч долларов? Десять тысяч долларов — достаточная сумма, чтобы Ирен с Крисом смогли уехать куда пожелают и оставить К‑2 в покое. Во время допроса я сказал, что не знал ничего о страховом полисе. Кажется, мне поверили. Кажется, я сам себе поверил…
V
Позже
Извини, милая Джуди. Я дурак. Даже это забытье, думаю, должно когда-нибудь закончиться. Я не знал ничего о страховке. И говорить об этом — полный бред. Мое оправдание (если примешь такое) в том, что смерть отца просто выбила меня из колеи. Мною овладело слишком много… незнакомых чувств. Я думал, или пытался думать, пока мой мозг окончательно не устал от этих усилий.
Сейчас со мной снова все в порядке. Мы с дядей Финеасом решили прогуляться и встретить рассвет. Дядя просто разбит, раскромсан на кусочки этой трагедией. Но все же тот факт, что его не было дома в понедельник ночью, и он не пережил тот ужас первого часа после выстрела, кажется, позволяет ему держать себя в руках; в отличии от нас он выглядит вменяемым.
Он был дома прошлым вечером, когда мы вернулись с допроса. Со всех ног побежал нас встречать, умываясь слезами, но не обращал на них никакого внимания. Он один из нас — Квилтер до мозга костей — и, как и мы, глубоко переживает эту трагедию. Но он будто бы окунулся в нее сознательно, а мы здесь застряли по неволе.
К нашему приезду из Квилтервилля Олимпия поднялась с кровати бодрая и в лучшем домашнем платье тетушки Грасии с фартуком. Она определенно помогала Люси готовить ужин для них с дядей Финеасом. Олимпия была отлично одета для жарки яиц и бекона (доктор Джо отправил Донга Ли лечиться в Чайнатаун, но никому об этом нельзя говорить. Он должен остаться там на неделю, так что мы ждем его в понедельник; но думаю, что он приедет и раньше. Тетушке Грасии без него сейчас туго).
Пока мы бродили по кухне и искали себе что-то на ужин, Олимпия исчезла. Но через несколько минут она вновь объявилась, одетая в свое черное кружевное платье, отделанное красными бархатными розами. Жаль только, что к тому времени внизу остались только мы с Люси.
Олимпия остановилась в дверях кухни и спросила, где Пан. Мы сказали, что они с дедушкой поднялись наверх. Она проплыла к столу, произнесла первую часть своей речи «Помоги, Господи, женам Квилтеров», развернулась и вышла. Люси рассмеялась.
Видишь ли, Олимпия так спешила хорошо выглядеть, что совершенно забыла про заднюю часть своего платья. Помнишь этот длинный квадратный корсет, в двух местах «украшенный» огромными пятнами алых бархатных роз? Так вот, она забыла их снять.
Не то чтобы это было забавно. Люси смеялась, как можно догадаться, не несмотря на свою беду, а из-за нее, от безысходности. Если бы Люси была в порядке, не съеденная недельной истерикой, она бы ни за что не стала смеяться над Олимпией. Не помню, чтобы кто-либо нас учил никогда над ней не смеяться. И все же у нас в доме это было не принято.
Олимпия обернулась. Она была такая бледная, что яркие красные румяна на ее щеках, казалось, вот-вот отвалятся. Она подошла вплотную к Люси.
— Ты смеешься надо мной?
Я пытался сказать ей, что Люси не смеялась. Что она была не в себе, что у нее истерика и она сама не понимает, что делает.
— Она может и не знать, — сказала Олимпия, — но вот я знаю, что она смеется надо мной. Почему? Потому что я старая и слабая и больше не красивая; потому что мой муж унижает меня и пренебрегает мной.
С этими словами она вновь уплыла, шелестя украшениями на своем корсете. Люси, конечно же, расплакалась.
Я чувствовал себя каким-то Робин Гудом. Хотел бы я привести тебе какой-нибудь пример, возможно чтобы объяснить то, о чем я хочу тебя сейчас попросить.
Джуди, я хочу, чтобы ты написала Люси и настоятельно попросила ее приехать и пожить какое-то время у тебя. Не говори, что ты делаешь это ради нее.
Люси слишком храбрая, чтобы бросить семью. Скажи, что это ради тебя. Скажи, что тебе нужна ее помощь, с Грегом не справляешься — и так далее. Не буду диктовать тебе твое письмо, просто прошу сделать его убедительным. Расходы на ее переезд я беру на себя. Ей нужно на время отсюда уехать.
Ей всего лишь двенадцать, она очень впечатлительная. Мы поступили очень глупо, оставив ее так надолго с Олимпией. Не мне тебе рассказывать, какая смелая и проницательная обычно бывает Люси. Она все это нормально переживет, если мы дадим ей хоть кусочек шанса. Но здесь, с Олимпией под боком, которая постоянно треплет нервы, рассказывает Бог весть что и берет с нее обещание никому этого не рассказывать, у Люси нет ни толики этого шанса. У ребенка в голове творится непонятно что. И хотя Люси никогда мне не расскажет, черт возьми, я уверен, что это вина Олимпии. Я не могу заставлять Люси нарушать обещание. Но ты можешь себе представить еще кого-нибудь столь дурного, кто смог бы заваливать маленькую девочку секретами и обещаниями в добавок к ее и без того невыносимым проблемам?
После похорон — они состоятся сегодня вечером — я пойду и поговорю с Олимпией на этот счет. Не то чтобы я надеялся, что это много чего изменит. Просто если мы вдруг не сможем отправить Люси к тебе на неделю или около того, я должен все расставить по своим местам.
Она очень напугана, Джуди. Когда мне наконец удалось успокоить Люси, я тут же отправил ее спать. Но она не хотела. Сказала, что ей очень одиноко, и она хочет побыть со мной. И вдруг, ну сама знаешь, как быстро может смениться ее настроение, она сказала:
— Нет, Нил, все это глупости. Просто я стала трусишкой. Прошу, только не говори дедушке. Я боюсь одна подниматься наверх и оставаться в своей комнате.
Я соорудил ей неплохую постель на диване в гостиной и прикрыл ее от света. И, о Боже, я бы не посчитал странным страх Люси, если бы он начался немного раньше — в первую ночь или во вторую. Не стану притворяться, что ни на кого из нас после всего это не нападало что-то наподобие страха. Дедушка теперь сам запирает все входные двери. А я, как ты знаешь, каждую ночь на этой неделе охранял дом (Крис предложил подменить меня, но мне нравятся тихие ночи, когда я могу тебе писать. К тому же мне очень нужно чем-то заниматься, и это меня вполне устраивает). Нет, страх Люси был бы вполне естественным, если бы он начался раньше. Но он проявился только сейчас, и это говорит о том, что какими бы глупостями ни пичкала ее Олимпия, они очень напугали Люси. Поэтому я уверен ты поймёшь и согласишься со мной, что ее надо как можно скорее отсюда увозить.
Тетушка Грасия уже на кухне зовёт всех к завтраку. Пойду перекушу и съезжу в Квилтервилль, хочу успеть отправить тебе это письмо на номере двадцать четыре.
Твой любящий брат,
VI
13 октября 1900, суббота
Дорогая Джуди,
Сегодня мы похоронили отца. Ради тетушки Грасии мы провели церемонию по канонам силоамитов. Они делали все, что могли, чтобы нас утешить, если это вообще возможно. Поскольку подобные ритуалы не всегда неэффективны, нужно издать закон, обязующий присутствовать на похоронах только врагов покойного.
Кажется, сегодня у нас собрался весь округ. Было много сильно надушенных цветов, изогнутых в неестественной форме, а на них наклеены меховые, похожие на гусениц буквы, которые складывались в слова, вроде «Покойся с миром» и другие подобные оригинальности.
По возвращении домой мы сразу поняли, что у нас уже побывали соседи: вещи в комнатах были расставлены в непривычном виде, а стол ломился от невероятного количества странных блюд, которые мы никогда не готовим. Всего было с лихвой в лучших похоронных традициях, даже запеченное мясо не забыли. Всего было с лихвой, только вещи не на своих местах; из-за этого пропадало ощущение законченности, не чувствовалось достоинство смерти, и вообще не скажешь, глядя на все это, что мы цивилизованные люди 1900 года н. э.
Прости, Джуди. Не могу настроить себя на письмо сегодня. Наверное этой ночью я все-таки посплю. Если Крису угодно, может взять на себя роль охранника вместо меня. Я устал.
Твой любящий брат,
ГЛАВА XVI
I
14 октября 1900, воскресенье
Дорогая Джуди,
Вчера доктор Джо поехал домой вместе с нами и у нас же и ночевал. Сегодня он устроил беседу со мной, дедушкой, дядей Финеасом и Крисом.
Он разговаривал с мистером Уордом, который должен был нанести визит в эту страховую компанию. Тот сказал, что они защищались как могли. Они надеются, что им удастся доказать, что отец убил себя. Однако мистер Уорд пишет, что закон не на стороне этих ребят, и он думает, что раздобудет для нас положенные деньги в пределах двух недель.