А тогда Эванс все еще находился во власти иероглифов. И находки у него действительно оказались интереснейшие. Он значительно увеличил ту небольшую коллекцию, которую привез с собой на Крит; нашел — удача сопутствовала ему — и другие древние письменные знаки, напоминающие буквы: целую систему линий, письменность, уходящую своими корнями в первоначально более сложные изображения предметов и понятий…
Эванс обратил внимание на то, что интересующие его письменные знаки встречаются не только на геммах и битых глиняных черепках, но и на так называемых молочных камнях — кусках стеатита, которые местные жительницы, нацепив на шнурок, носили в качестве амулетов, безоговорочно веря в их волшебную силу. По местным поверьям, у тех, кто носит такие камни, молока будет в изобилии.
Расставаться с амулетами жительницы Крита, как правило, не хотели, но копии снимать давали охотно.
Столкновения между турками и греками, разыгравшиеся на Крите летом 1896 года, на некоторое время прервали работу Эванса.
6. Мысль о необходимости начать раскопки на Крите преследовала Эванса.
Свои надежды он прежде всего связывал с Кноссом, большим древним городом на Крите, о котором упоминал еще Гомер. И Эванс даже примерно знал, где следует искать этот город. Вблизи от Кандии, на холме Кефала, издавна находили всякое: фрагменты каких-то росписей, черепки, золотые кольца, сосуды из стеатита. На самой вершине холма известный уже нам Минос — не царь, разумеется, а торговец — выкопал из-под земли несколько огромных глиняных сосудов.
Эванс был полон решимости приобрести интересовавший его участок. И хотя он встретился с теми же препятствиями, что и Шлиман (сначала с ним не хотели иметь дела, потом запросили бешеные деньги), ученый и не думал отступать.
В 1895 году ему удалось добиться права на раскопки холма. Несколькими годами позднее он стал владельцем участка. Заметим, что он был человеком богатым и мог, подобно Шлиману, на свой страх и риск распоряжаться значительными суммами.
7. Семьдесят пять лет тому назад, в марте 1900 года, Эванс приступил к раскопкам. Он сам впоследствии говорил, что не очень надеялся на крупные открытия: Кносс погиб много тысячелетий назад, весьма возможно, что последующие поколения давно уже по камешку разнесли и остатки домов, и городскую стену.
Все, однако, обстояло иначе. Убедиться в этом Эвансу и его помощникам пришлось буквально в течение ближайших нескольких дней.
С самого начала здесь не удалось обнаружить никаких предметов или вещей греческих или римских времен. Это могло означать только одно: если под толщей холма покоятся остатки Кносса, остатки древних времен, то они никем не потревожены.
И они действительно сохранились — и руины дворца, и многое иное.
…С большим тщанием работают нанятые Эвансом тридцать землекопов. Они просеивают и просматривают землю самым внимательным образом. Ни один, даже мельчайший, черепок не ускользнет от археологов.
Обломки ваз, чашек, плошек, тарелок… Но не только черепки попадаются исследователям. Вот какая-то стенная роспись, вернее, часть росписи — кусочек сада с изображениями ветвей и красивых листьев. Вот кусок плоского кирпича, или, скорее, табличка, покрытая письменными знаками и, вероятно, цифрами — чем же иным могут быть повторяющиеся ряды значков, расположенные по горизонтали и вертикали?
А вот кусок стены, да еще с явными следами пожара! Удастся ли когда-нибудь узнать о ней что-нибудь более определенное?
Несколькими днями позже — новая сенсация. Присмотревшись к остаткам извлеченной на свет штукатурки, покрывавшей некогда стены, исследователи вдруг обнаруживают фрагмент человеческой фигуры в натуральную величину. Девушка? Конечно. Посмотрите только, какая у нее узкая, «в рюмочку», талия!
Незнакомка с иссиня-черными волосами и коричневатой, загорелой кожей несла высокий, суживающийся книзу сосуд. Правой рукой она держала его за ручку, левой, на уровне пояса, поддерживала внизу. И, судя по тому, как она откинула свой корпус назад, сосуд был нелегким.
Лишь впоследствии удалось установить, что этот обломок фрески был частью фриза с изображением какого-то, вероятно, праздничного шествия — с цветами, сосудами, ящичками.
Но скоро оказалось, что и Эванс, и его помощники ошиблись: на найденном обломке был изображен мужчина, вернее, юноша. Внимательное изучение подтвердило: на Крите, так же как некогда в Египте, именно мужчин изображали с красновато-коричневой кожей, а женщин наделяли белой, молочно-белой.
…У юноши было вполне европейское обличье, и он в общем ничем не отличался от молодых людей, которых Эванс знал на острове, — черты лица во всяком случае были примерно такими же.
Месяцем позже в одном из коридоров было найдено еще одно изображение шествия, на сей раз уже не смутно угадываемое по одной-двум фигурам. Двадцать два человека были нарисованы на цоколе стены! И все в натуральную величину. Все без сандалий. Это могло означать только одно: процессия была священной.
Так выяснилось, что стоит лишь тронуть слежавшуюся, твердую землю холма, как результат даст себя знать.
Через две недели после начала раскопок Эванс уже стоял перед остатками строений дворцового вида. А потом рабочие натолкнулись на такое, о чем вряд ли кто-нибудь мог и мечтать.
Когда они раскопали небольшое помещение, а в нем углубление три метра длиной и два — шириной, похожее на ванну, к которой вели вниз восемь ступеней, Эванс решил, что обнаружена ванная комната. Но рядом оказалось еще одно помещение, примерно четыре метра шириной и шесть метров длиной. С трех сторон в этой комнате у стен стояли каменные лавки, в четвертой стене — западной — была дверь, а возле обращенной на север стены археологи увидели нечто совсем неожиданное: высокий каменный трон!
Сидение покоилось на высеченных из камня стеблях каких-то растений, связанных в узел и образующих дугу. Трон оказался весьма удобным: сидение точно следовало формам человеческого тела. Высокая спинка была накрепко приделана к стене. На ней были изображены волны.
И такие же две волнистые белые линии, как и на троне, археологи увидели на стене. Эти линии красиво гармонировали с ее красным фоном. Здесь же находились изображения двух лежащих грифонов — полуорлов, полульвов. Лапы у грифонов были вытянуты вперед, головы гордо подняты. Между фигурами грифонов — гибкие стебли и цветы папируса.
Три коричневато-черные блестящие колонны, сужающиеся книзу, отделяли тронный зал от помещения, в котором стояла ванна. В его отделке тоже господствовал красный цвет…
8. Вскоре после того как исследователи нашли царский трон, они обнаружили мощнейшую кладку стен дворца. И большой прямоугольный центральный двор — пятьдесят на тридцать метров. Вокруг него в самых причудливых сочетаниях, соединенные коридорами, группировались различные постройки и пристройки: залы, жилые помещения, склады.
Потом пошли другие находки.
…Во весь опор мчится великолепный бык. Он сама удаль, он весь порыв. Голова у него опущена, шея выгнута, хвост задран. А спереди, обеими руками схватившись за рога, повисла на них девушка с черными локонами. На ней желтый с черными полосами передничек, хорошенькие красные носочки и легкие туфельки с плоской подошвой.
В смертельно опасном прыжке взвихрился над быком, обеими руками касаясь его спины, головой вниз, пружиня и отталкиваясь, молодой атлет. И еще один персонаж сохранился на фреске. Сзади быка, приготовившись, вытянув вперед и разведя немного руки, стоит белокурая женщина, чуть приподнявшись на носки: помощница акробата, та, что должна в случае надобности помочь ему. Кисти рук у нее крепко перетянуты бинтами.
Артисты? Участники религиозной сцены? Этого никто не знал.
Но может быть, была все-таки доля правды в старинных легендах об острове Крите? О Минотавре и о Миносе?
На фресках, которые разыскал Эванс, были и другие сценки.
Взирая на прыжки, на странные для нас игры с быками, развлекается публика в ложах балкона. Вот восседают дамы. Они полны любопытства, они оживленно жестикулируют — женщины и девушки славного острова Крита. А в промежутках, в паузах и антрактах поправляют прически, критически осматривают друг у друга туалеты, ведут (это видно на фреске) непринужденные беседы, возможно, обсуждают городские новости.
Вот трибуны стадиона: они заполнены. Внешне этот стадион напоминает современный. А по сути это классический образец тех спортивных и театральных помещений на открытом воздухе, которые, как думали до Эванса, подарили миру древние греки, но которые, как теперь выяснилось, были ими позаимствованы наряду с борьбой, боксом, быть может, даже с олимпийскими соревнованиями и многим другим у древних жителей острова.
«Эванс мог чувствовать себя счастливым, — писала впоследствии его сводная сестра и биограф Джоан Эванс. — Он рассчитывал разыскать несколько оттисков печатей и пару глиняных табличек. Правда, он нашел их, и немало, и даже с различными системами письма (беда заключалась в том, что он не мог их прочесть). Но ему удалось открыть нечто значительно большее: угасшую цивилизацию».
9. В Кноссе не было тяжелых крепостных стен. Только, быть может, в самом начале этот дворец напоминал бастион. Но время это прошло давным-давно. Тот Кносский дворец, что все явственнее выступал под заступом археологов, не был защищен ничем, если не считать могущественного критского флота.
…Видимо, нелегко приходилось кносским мастерам: шли столетия, и возникали все новые и новые строения. Их надо было как-то «увязать» друг с другом, соединить с уже существующими. Следовало позаботиться о свете, воздухе, воде. Нужда, как известно, изобретательна. Так, вероятно, появились длинные коридоры и лестничные клетки, связанные со световыми колодцами, источником косвенного освещения: из-за палящего зноя во многих помещениях дворца не делали окон.