С обеих сторон – ничего, ни стены, ни изгороди. Абсолютно бесполезные ворота.
– Никак не пойму, зачем они, – повторила Ракеле.
Комиссара вдруг охватило сильное чувство неловкости, причины которого он не мог понять. Как будто оказался там, где никогда не был, а у тебя ощущение, что ты там уже был.
Когда дошли до конюшен, Ракеле отпустила руку Монтальбано, высвобождаясь из объятий. Из одного стойла высунулась голова лошади, почувствовавшей ее присутствие. Ракеле подошла, приблизила губы к уху, приобняла за шею и принялась что-то нашептывать. Потом не спеша погладила лошадь по лбу, обернулась к Монтальбано, подошла к нему и приникла долгим поцелуем, прижавшись всем телом. Комиссару показалось, что вокруг потеплело градусов на двадцать. Потом она отстранилась.
– Это не тот поцелуй, которым бы я вас наградила, если бы выиграла.
Монтальбано ничего не ответил – он был слишком ошарашен. Она взяла его за руку и повела.
– А теперь куда?
– Я хочу покормить Лунного Луча.
Ракеле остановилась перед небольшим сеновалом: дверь была прикрыта, но достаточно было дернуть ручку, и она распахнулась. Дохнуло крепким ароматом сена. Женщина вошла, комиссар за ней. Как только он вошел, Ракеле снова прикрыла дверь.
– А где тут свет?
– Неважно.
– Ничего же не видно.
– Мне видно, – сказала Ракеле. И оказалась голой в его объятиях. Она разделась в один миг.
Аромат ее кожи завораживал. Ракеле повисла на шее Монтальбано, впившись губами в его губы, опрокинулась на спину, увлекая его за собой на сено. Комиссар растерялся.
– Обними меня, – приказала она изменившимся голосом.
Монтальбано обнял. А она перевернулась на живот.
– Садись на меня, – раздается резкий голос.
Он оборачивается и смотрит на женщину.
Это уже не женщина, а почти лошадь. Она стоит на четвереньках…
Сон!
Вот что вызвало чувство неловкости! Бессмысленная калитка, женщина-лошадь… На мгновение он оцепенел и отнял руки…
– Что с тобой? Обними меня! – повторила Ракеле.
– Садись верхом, ну же, – повторяет она.
Садится; та пускается вскачь бешеным галопом…
Было слышно, как она поднимается; вдруг зажегся тусклый свет. Голая Ракеле стояла у двери возле выключателя и смотрела на него. Вдруг она расхохоталась, как обычно, запрокидывая голову.
– Что такое?
– Ты смешной. Такой милый!
Подошла, встала на колени и обняла. Монтальбано стал торопливо одеваться.
Еще десять минут ушло на то, чтобы вытащить друг у друга сено, забившееся во все места, куда только можно было. Вернулись той же дорогой, шли молча, отстранившись. Говорить было не о чем.
Потом, как и следовало ожидать, Монтальбано врезался в дерево. На этот раз Ракеле не выручила его и не взяла за руку. Только спросила:
– Ушибся?
– Нет.
Они подошли к лужайке со столиками, и, пока были в неосвещенном уголке, Ракеле вдруг обняла его и шепнула на ухо:
– Ты мне очень понравился.
Монтальбано ощутил стыд. И обиду.
«Ты мне очень понравился»! Да что это за выражение на хрен? Что оно значит? Синьора довольна оказанной услугой? Товар ее удовлетворил? Десерт от Монтальбано – вкусите райского наслаждения! Мороженому от Монтальбано нет равных! Вам понравятся пирожные от Монтальбано! Отведайте!
Его разобрала злость. Ракеле, видите ли, довольна! Его эта история выбила из колеи. Что между ними было? Просто совокупились, и все. Как кони на сеновале. И он не смог, не сумел вовремя остановиться. Воистину, стоит хоть раз оступиться, и ты всякий раз будешь оступаться!
Почему он дал себя увлечь?
Пустой вопрос. Причина ему отлично известна: страх, пусть неявный, но постоянный, перед проходящими, утекающими годами. Сперва роман с двадцатилетней девушкой – даже имени ее не хочется вспоминать, – а теперь эта история с Ракеле. Жалкие, убогие и тщетные попытки остановить время. Остановить хоть на несколько секунд, в течение которых живо одно лишь тело, а голова погружена в великую пустоту безвременья.
Когда они подошли к своему столику, ужин уже закончился. Официанты уносили приборы, выглядело все довольно уныло, часть софитов выключили. За столиками сидела лишь горстка людей, готовых и дальше отдаваться на съедение комарам.
Ингрид ждала их, сидя на месте Гуидо.
– Гуидо вернулся во Фьякку, – сказала она Ракеле. – Он немного раздражен. Сказал, позвонит тебе позже.
– Хорошо, – безразлично отозвалась Ракеле.
– Где вы были?
– Сальво провожал меня попрощаться с Лунным Лучом.
Услышав «Сальво», Ингрид усмехнулась.
– Выкурю сигарету и пойду баиньки, – сказала Ракеле.
Монтальбано тоже закурил. Курили они молча.
Потом Ракеле встала и поцеловала Ингрид:
– Приеду в Монтелузу завтра днем.
– Как хочешь.
Она обняла Монтальбано, коснулась губами его губ:
– Завтра позвоню.
Как только Ракеле ушла, Ингрид наклонилась через стол, протянула руку и взъерошила шевелюру комиссара.
– У тебя вся голова в сене.
– Может, поедем уже?
– Поехали.
9
В залах оставалось от силы человек десять. Некоторые дремали, развалившись в креслах. Было еще не очень поздно, но, видимо, огненный супчик и тухлая барабулька произвели свое действие: кто отравился, а кто заполучил несварение, так что машин во дворе почти не осталось.
Они прошли триста метров пешком, пока не увидели авто Ингрид, сиротливо скучавшее под миндальным деревом. «Каторжника» поблизости не было видно. Ключ он оставил в дверце.
На полупустом ночном шоссе Ингрид чувствовала себя вправе держать среднюю скорость – не больше ста пятидесяти. Мало того: она обогнала на повороте фуру, когда навстречу летел другой автомобиль. Монтальбано уже мысленно представил себе газетный некролог. Но на этот раз решил не доставлять ей удовольствия и не стал просить ехать потише.
Ингрид рулила молча, сосредоточенно, зажав губами кончик языка, но было заметно, что она не в своем обычном настроении. Заговорила она, только когда вдали показалась Маринелла.
– Ракеле получила что хотела? – резко спросила она.
– С твоей помощью.
– В каком смысле?
– Вы с Ракеле сговорились – видимо, когда переодевались к ужину. Она тебе сказала, что ей хочется – как там говорится – перепихнуться со мной. Ты и отошла в сторонку, выдумав несуществующего Джоджо. Так или нет?
– Да-да, все так.
– Тогда что с тобой?
– Запоздалый приступ ревности, устраивает?
– Нет, не устраивает. Это нелогично.
– Логику оставь себе, у меня голова по-другому работает.
– То есть?
– Сальво, со мной ты строишь из себя святого, а с другими…
– Ты же сама и разрекламировала меня Ракеле, уверен!
– Разрекламировала?
– Ну конечно! Знаешь, Ракеле, десерт от Монтальбано – это нечто, умереть не встать! Попробуй, сама узнаешь!
– Да что за хрень ты несешь?!
Они приехали. Монтальбано вылез из машины, не попрощавшись.
Ингрид тоже вышла и загородила ему путь:
– Злишься на меня?
– На тебя, на Ракеле, на всю вселенную!
– Послушай, Сальво, давай начистоту. Это правда, Ракеле спросила у меня, можно ли ей попытаться, и я отошла в сторону. Но правда и то, что, когда вы остались наедине, она не приставляла тебе ко лбу пистолет, чтобы добиться своего. Она предложила, ты согласился. А мог и отказаться, на этом бы все и закончилось. Так что злись не на меня и не на Ракеле, а только на себя.
– Хорошо, но…
– Дай мне договорить. Я поняла, что ты имел в виду под десертом. Тебе подавай чувства? Хотел объяснения в любви? Хотел, чтобы Ракеле страстно шептала: «Люблю тебя, Сальво. Ты единственный человек в мире, которого я люблю…»? Хотел прикрыться алиби чувств, чтобы перепихнуться и не так давило чувство вины? Ракеле честно предложила тебе… погоди, как это говорится… ах да, бартер. И ты согласился.
– Да, но…
– Хочешь еще кое-что узнать? Ты меня разочаровал.
– Почему?
– Я думала, что с Ракеле ты наверняка совладаешь. А теперь хватит. Прости за прямоту и спокойной ночи.
– Это ты меня прости.
Комиссар дождался, пока Ингрид тронется с места, махнул на прощание рукой, потом повернулся, открыл дверь, включил свет, вошел и остолбенел.
В доме все было перевернуто вверх дном.
Полчаса он пытался расставить вещи по местам, потом сдался. Без помощи Аделины все равно не справиться, проще оставить все как есть.
Был почти час ночи, но сон как рукой сняло. Воры взломали дверь, ведущую на веранду, не прилагая особых усилий: когда Ингрид заехала за ним, комиссар не запер ее на ключ, а только захлопнул. Поднажали плечом – дверь и открылась. Он заглянул в чулан, где горничная держала инвентарь, – они и там успели пошарить. Ящик с инструментами открыт, содержимое разбросано по полу. Наконец он отыскал молоток, отвертку и три-четыре маленьких винта. Но когда попытался починить замок балконной двери, понял: ему и правда нужна пара очков.
Как же он не заметил, что стал хуже видеть? Настроение, и без того поганое из-за Ракеле и кавардака в доме, стало и вовсе отвратительным. Тут он вспомнил, что в ящике комода у него хранятся очки отца, переданные ему вместе с часами.
Пошел в спальню, открыл ящик. Конверт с деньгами был на месте, очешник – тоже. Он обнаружил нечто неожиданное: часы положили обратно. Нацепил очки – сразу стал лучше видеть. Вернулся в гостиную и стал чинить замок.
Воры, хоть и неверно так их называть, ничего не взяли. Наоборот, вернули то, что забрали при первом визите.
Этим знаком ему ясно давали понять: дорогой Монтальбано, мы проникли в твой дом не для того, чтобы красть, а чтобы кое-что отыскать.
Нашли ли они эту вещь во время своего обыска – столь скрупулезного, что и полиции не снилось? И что это за вещь? Письмо? Он не держал дома важной корреспонденции. Документ? Что-то, касающееся какого-нибудь расследования? Он редко брал бумаги домой и всегда наутро относил обратно в контору.