– Ингрид сказала, ты много плаваешь.
– Да, но не ради спорта.
Они допили виски.
– Ло Дука справлялся в полицейском управлении Монтелузы о ходе расследования?
– Да. Сказали, новостей нет. Боюсь, их и не будет.
– Не факт. Еще виски?
– Нет, спасибо.
– Что будешь делать?
– Если ты не против, я бы поехала домой.
– В сон клонит?
– Нет. Но мне хочется понежиться в постели, вспоминая этот вечер.
На парковке, прощаясь, оба внезапно ощутили желание обняться и поцеловаться.
– Ты еще побудешь?
– Дня три. Завтра позвоню – попрощаться. Ты не возражаешь?
– Нет.
14
Комиссар открыл глаза: уже рассвело. В то утро он не стал тут же зажмуриваться, отказываясь принять новый день. Наверно, потому, что он проспал всю ночь крепким спокойным сном, с того момента, как уснул, и до тех пор, пока не проснулся, – в последнее время такое случалось с ним все реже.
Он лежал, следя за изменчивой игрой света и тени, которую затеяли на потолке солнечные лучи, проникшие сквозь жалюзи. Прохожий на берегу превратился в фигурку а-ля Джакометти, словно сплетенную из шерстяных нитей.
Комиссар вспомнил, что в детстве мог целый час просидеть, глядя в калейдоскоп – подарок дяди, – зачарованный постоянно меняющимися цветными формами. Дядя купил ему револьвер, в который заряжались темно-красные бумажные ободки в маленьких черных пупырышках: они вставлялись в барабан и при каждом выстреле издавали хлопок…
Тут в памяти всплыла перестрелка Галлуццо с двумя поджигателями.
Он подумал: странно, уже почти сутки, как те, что хотели от него неизвестно чего, не дают о себе знать. А ведь они спешили! С чего это вдруг решили ослабить удила? И тут же рассмеялся: никогда раньше ему не случалось использовать слова из конного лексикона.
Было ли это следствием дела, которое он вел, или еще не улеглось впечатление от вечера, проведенного с Ракеле?
Конечно, Ракеле – женщина, которая…
Зазвонил телефон.
Монтальбано мигом слетел с кровати – только бы ускользнуть от мысли о Ракеле.
Была половина седьмого утра.
– Ай, синьор комиссар! Это Катарелла звонит.
Ему захотелось пошутить.
– Как вы сказали, простите? – сказал он, изменив голос.
– Катарелла это, синьор комиссар!
– Какой комиссар? Это скорая ветеринарная помощь.
– Пресвятая дева! Простите, ошибся я.
Он тут же перезвонил:
– Алё? Это витринарная помощь?
– Нет, Катарелла. Это Монтальбано. Погоди, сейчас дам тебе номер ветеринарной помощи.
– Да не нужен мне номер этой… витринарной!..
– А что ж ты тогда им звонишь?
– Сам не знаю. Простите, синьор комиссар, запутался я. Вы бы уж трубку-то повесили, а я снова начну.
– Хорошо.
Он перезвонил в третий раз:
– Синьор комиссар, это вы?
– Я.
– Вы что же, спали?
– Нет, рок-н-ролл танцевал.
– Правда? Вы и танцевать умеете?
– Катарелла, говори уже, что стряслось?
– Труп нашли.
Ну еще бы! Раз Катарелла звонит в семь утра, значит, свежий покойничек.
– Мужчина или женщина?
– Пол-то мужской.
– И где нашли?
– В предместье Спиночча.
– Это где?
– Не знаю я, синьор комиссар. В общем, сейчас Галло подберет.
– Кого, покойника?
– Никак нет, синьор комиссар, вас, лично и персонально. Галло приедет на машине и сам отвезет вас туда, в смысле на место, а место, стало быть, и есть в предместье Спиночча.
– А что, Ауджелло не смог поехать?
– Никак нет, поскольку, когда я ему позвонил, супруга его тогда же мне и ответила, что его дома нету.
– А мобильного телефона у него разве нет?
– Так точно, есть. Но мобильный вроде как выключен.
Еще бы, станет Мими нестись куда-то из дому в шесть утра! Наверняка спит себе преспокойненько. А жене велел в случае чего всем вешать лапшу на уши.
– А Фацио где?
– Уже выехал с Галлуццо в вышеуказанную местность.
Галло постучался в дверь, и комиссар с намыленным лицом впустил его:
– Заходи. Пять минут – и я готов. Кстати, где это предместье Спиночча?
– У черта на куличках, комиссар. За городом, километров десять от Джардины.
– Что знаешь о покойном?
– Вообще ничего, комиссар. Фацио позвонил и велел за вами заехать, вот я и заехал.
– А дорогу ты хоть знаешь?
– Теоретически. На карте глянул.
– Галло, мы на шоссе, тебе тут не автодром в Монце.
– Знаю, комиссар, я тихо поеду.
Но не прошло и пяти минут, как пришлось напомнить:
– Галло, я тебе что говорил – не гони!
– Да я ж еле ползу, комиссар.
Еле ползти – по разбитому шоссе, сплошь трещины, выбоины, колдобины и ямы, будто после бомбежки, да еще и пыль столбом, – для Галло означало держать скорость около восьмидесяти.
Вокруг – унылый вид, иссохшая желтая земля, редкие чахлые деревца. Любимый пейзаж Монтальбано. Последний дом они миновали километр назад. По пути им встретились лишь повозка, тащившаяся из Вигаты в направлении Джардины, да крестьянин на муле, трусивший в обратную сторону.
Проехав поворот, они увидели невдалеке служебное авто и ослика. Ишак, отлично понимая, что поживиться вокруг нечем, грустно стоял возле машины и не проявил к вновь прибывшим особого интереса.
Галло вырулил на обочину, заложив такой крутой маневр, что комиссара резко мотануло, несмотря на ремень безопасности, и голова чуть не оторвалась от тела.
Он выругался:
– Ты что, не мог плавнее затормозить?
– Здесь остановлю, комиссар, зато будет место для других машин, когда подъедут.
Они вышли из машины. И тогда только заметили, что за служебным авто, на левой стороне шоссе, на земле, у торчавших метелок сорго сидели Фацио, Галлуццо и крестьянин; они перекусывали. Крестьянин достал из сумки пшеничный хлеб и кусок сыра и разделил по-братски.
Ни дать ни взять сельская идиллия, прямо «завтрак на траве».
Солнце уже порядком припекало, все сидели в одних рубашках.
Завидев комиссара, Фацио и Галлуццо вскочили и спешно накинули пиджаки. Крестьянин остался сидеть. Но поднес руку к кепке, на манер воинского приветствия. На вид ему было никак не меньше восьмидесяти.
Мертвец в одних трусах лежал ничком параллельно дороге. Чуть пониже левой лопатки зияла огнестрельная рана, окруженная небольшим пятном запекшейся крови. На правой руке вырван клок мяса. Над обеими ранами вились сотни мух.
Комиссар наклонился рассмотреть свежую рану.
– Собака, – сказал крестьянин, дожевывая последний кусок хлеба с сыром. Потом достал из сумки бутыль с вином, откупорил, глотнул, убрал назад.
– Это вы его обнаружили?
– Да. Утром, ехал мимо на осле, – сказал крестьянин, поднимаясь с земли.
– Как ваше имя?
– Контрера Джузеппе, и карты у меня не крапленые.
Спешит доложить легавым, что у него нет судимостей. А как же он сообщил в участок из такой глуши? Почтового голубя, что ли, отправил?
– Вы сами звонили?
– Нет, сынок мой звонил.
– А где ваш сын?
– Дома, в Джардине.
– Он был с вами, когда вы обнаружили…
– Нет, со мной его не было. Он дома был. Спал еще, барчук. Счетовод он.
– Но раз его не было с вами…
– Разрешите, комиссар? – вмешался Фацио. – Наш приятель Контрера, как только заметил тело, позвонил сыну и…
– Да, но как он ему позвонил?
– Вот этой штукой, – сказал крестьянин, доставая из кармана сотовый телефон.
Монтальбано поразился. Крестьянин был одет по старинке: фланелевые штаны, ботинки, подбитые железом, сорочка без воротника, жилет.
Мобильный никак не вязался с руками в узловатых мозолях, смахивающими на рельефную карту Альп.
– А почему вы сами нам не позвонили?
– Во-первых, – ответил крестьянин, – я этой штукой умею только сыну звонить, а во-вторых, с какого хрена лысого мне знать ваш номер?
– Мобильник, – опять вмешался Фацио, – синьору Контрере подарил сын: боится, что отец, принимая во внимание возраст…
– Мой сын Козимо – засранец. Счетовод и засранец. О своем здоровье пусть печется, а не о моем, – заявил крестьянин.
– Ты записал его данные и адрес? – спросил Монтальбано у Фацио.
– Да, комиссар.
– Тогда вы можете идти, – сказал Монтальбано Контрере.
Крестьянин снова отдал честь и вскарабкался на осла.
– Ты всех известил?
– Сделано, комиссар.
– Надеюсь, скоро подъедут.
– Им не меньше получаса добираться, комиссар, в лучшем случае.
Монтальбано быстро принял решение.
– Галло!
– Слушаю, комиссар.
– Как далеко отсюда Джардина?
– По такой дороге минут пятнадцать.
– Поехали выпьем кофе. Вам привезти?
– Нет, спасибо, – дружно отозвались Фацио и Галлуццо; они неплохо угостились хлебом с сыром.
– Я кому сказал – не гони!
– Да кто гонит-то?
Минут через десять гонки с препятствиями на скорости под восемьдесят (кто бы сомневался!) машина уткнулась капотом в кювет; задние колеса едва не оторвались от земли.
Операция по вызволению машины из кювета – поднажми-ка, давай-давай, за рулем то Галло, то Монтальбано, проклятия и крики, пот градом, мокрые рубашки – длилась полчаса. Левое крыло промялось и скребло о колесо. Хочешь не хочешь, а Галло пришлось сбавить скорость.
В общем, когда, покончив с делами, они вернулись в Спиноччу, прошло более часа.
Там уже были все, кроме прокурора Томмазео. Монтальбано забеспокоился. Когда еще тот подъедет, все утро из-за него потеряешь. Водит-то он хуже слепого, с каждым деревом здоровается.
– Что слышно о Томмазео? – спросил он у Фацио.
– Так ведь прокурор уже уехал!
Он что, превратился в легендарного автогонщика Фанхио времен его мексиканской карьеры?
– Ему повезло, доктор Паскуано подвез, – продолжил Фацио, – прокурор выдал разрешение убрать тело, а назад в Монтелузу он поехал с Галлуццо.
Криминалисты уже отсняли первую серию фотографий, Паскуано велел перевернуть труп. На вид убитому было лет пятьдесят или немного меньше. На груди не было выходного отверстия от убившей его пули.