– Знаешь его? – спросил комиссар у Фацио.
– Нет.
Доктор Паскуано закончил осмотр тела, ругаясь на мух, перелетавших с мертвеца ему на лицо и обратно.
– Что скажете, доктор?
Паскуано прикинулся, что не расслышал. Монтальбано повторил вопрос, в свою очередь прикинувшись, что не понял. Стягивая перчатки, Паскуано бросил недобрый взгляд на Монтальбано. Он взмок, лицо раскраснелось.
– А что вам сказать? Отличный денек.
– Превосходный, правда? А о покойнике что скажете?
– Да вы назойливее этих мух! Какого хрена вы хотите от меня услышать?!
Наверняка накануне вечером в покер продулся. Монтальбано понял: придется запастись терпением.
– Давайте поступим так, доктор. Вы будете говорить, а я – вытирать вам пот, отгонять мух и иногда нежно целовать вас в лобик.
Паскуано расхохотался и разом выложил:
– Его убили выстрелом в спину. Вы это и без меня видите. Пуля осталась в теле. Это тоже вы без меня видите. Стреляли не здесь, и это вы тоже без меня поняли сами: никто не станет разгуливать в трусах даже по такому раздолбанному шоссе, как это. Мертв он уже – и на это у вас вполне достаточно опыта – не меньше суток. Насчет укушенной руки даже идиот поймет, что это собака. Вывод: не было никакой нужды заставлять меня распинаться на жаре, задыхаясь и теряя терпение. Я понятно излагаю?
– Более чем.
– Тогда желаю здравствовать всей честной компании.
Развернулся, сел в машину и отбыл.
Ванни Аркуа, шеф криминалистов, продолжал нащелкивать кассеты бесполезных фотографий. Из всей тысячи снимков будет от силы два-три толковых. Комиссару надоело, и он решил вернуться. Что тут еще делать?
– Я поехал, – сказал он Фацио. – Увидимся в конторе. Двинули, Галло?
Не стал прощаться с Аркуа; впрочем, тот с ним не поздоровался, когда явился. Взаимной симпатии они не испытывали.
Пока он вытаскивал машину из канавы, пыль въелась в одежду, проникла сквозь рубашку и, смешавшись с потом, налипла на коже.
Он не готов провести день в конторе в таком виде. И потом, уже почти полдень.
– Отвези меня домой, – сказал он Галло.
Открыв дверь, сразу понял: Аделина уже закончила уборку и ушла.
Прошел в ванную, разделся, принял душ, бросил в корзину грязную одежду, пошел в спальню и открыл платяной шкаф – выбрать, во что переодеться. Заметил, что среди брюк висит пара в нераспакованном пакете из химчистки – наверно, Аделина забрала с утра. Их и надел, вместе с любимым пиджаком, а под него – одну из недавно купленных рубашек.
Сел обратно в машину и поехал обедать к Энцо.
Было еще рано, и в зале кроме него сидел всего один клиент. В новостях по телевизору передавали про труп, обнаруженный в камышах рыбаком в предместье Спиночча. По мнению полиции, это убийство: на шее мужчины обнаружены явные признаки удушения. Полагают, но это еще не подтверждено, что убийца зверски изувечил труп, разодрав его зубами. Расследование ведет комиссар Сальво Монтальбано. Подробности в следующем выпуске новостей.
Телевидение, как обычно, выполнило свою задачу, сдобрив новость ошибочными или выдуманными деталями и подробностями, плодом чистой фантазии. А люди-то поведутся. Зачем журналисты так поступают? Чтобы убийство выглядело еще отвратительнее, чем оно есть? Им уже недостаточно просто сообщить о смерти, надо нагнать ужаса. С другой стороны, разве Америка не развязала войну, опираясь на вранье, бредни, измышления, сдобренные клятвами и заверениями со стороны высокопоставленных лиц и транслируемые телеканалами всего мира? А эти телеканалы, в свою очередь, норовят подлить масла в огонь. Кстати, чем кончилась история с сибирской язвой? Что это вдруг о ней перестали говорить?
– Если другой клиент не против, можешь выключить телевизор?
Энцо пошел спрашивать другого клиента.
Тот заявил, обращаясь к комиссару:
– Выключайте, мне все это на хрен не нужно.
Пятидесятилетний здоровяк уплетал тройную порцию спагетти с моллюсками.
Комиссар сделал такой же заказ. А на второе – любимую барабульку.
Выйдя из траттории, решил, что в прогулке по молу нет нужды, и вернулся в контору, где его ждала гора бумаг на подпись.
Когда комиссар расправился с бюрократической рутиной, было уже почти шесть. Он решил отложить остальное на завтра. Положил ручку на стол, и тут же зазвонил телефон. Монтальбано подозрительно на него посмотрел. С некоторых пор он все больше проникался уверенностью, что все телефоны наделены независимым разумом. Иначе как объяснить, почему звонки раздаются в подходящий или в неподходящий момент и никогда – в момент ничегонеделания?
– Ай, синьор комиссар! До вас синьора Задарма звонит, соединить?
– Да. Привет, Ракеле, как ты?
– Отлично, а ты?
– Я тоже. Ты где?
– В Монтелузе. Но я уезжаю.
– Уже возвращаешься в Рим? Ты же сказала…
– Нет, Сальво, я еду во Фьякку.
Внезапный и необъяснимый приступ ревности. Хуже того: необоснованный. Нет ни малейшей причины испытывать его.
– Еду с Ингрид на разборку, – продолжила она.
– Обуви? Одежды?
Ракеле рассмеялась:
– Нет. Буду разбираться с чувствами.
Это означало лишь одно: она едет вручать Гуидо уведомление об увольнении.
– Но мы вернемся сегодня вечером. Увидимся завтра?
– Давай попробуем.
15
Не прошло и пяти минут, как телефон снова зазвонил.
– Синьор комиссар! До вас тут доктор Пискуано.
– По телефону?
– Так точно.
– Соедини.
– Что это вы до сих пор не вынесли мне мозг? – Паскуано, как всегда, сама любезность.
– С чего это?
– Не хотите, что ли, узнать результаты вскрытия?
– Чьи?
– Монтальбано, это печальный симптом. Клетки вашего мозга распадаются все быстрее. И первый симптом – потеря памяти, вы знали об этом? С вами еще не случалось такого: сделаете что-то, а спустя мгновение забываете, что вы это сделали?
– Нет. А разве вы не старше меня на пять лет, доктор?
– Да, но возраст еще ни о чем не говорит. Попадаются и двадцатилетние старики. В общем, думаю, всем очевидно, что из нас двоих вы в большем маразме.
– Спасибо. Так вы скажете, о каком вскрытии речь?
– О сегодняшнем утреннем трупе.
– Ну нет, доктор! Я все могу себе представить, но чтобы вы так быстро провели вскрытие! Прониклись симпатией к покойнику? Обычно вы тянете по несколько дней…
– А тут у меня выдалась пара свободных часов, и я разделался с ним до обеда. По сравнению с тем, что я говорил утром, есть две небольшие новости. Во-первых, я достал пулю и отправил ее криминалистам, а те, разумеется, проявятся не раньше, чем пройдут очередные выборы президента республики.
– Так не прошло ж еще и трех месяцев, как выбрали нынешнего!
– Вот именно.
Это правда. Комиссар вспомнил, как отправил им железные пруты, которыми забили лошадь, чтобы те сняли отпечатки пальцев, и до сих пор ни ответа, ни привета.
– А вторая новость?
– Я нашел в ране следы ваты.
– И что это означает?
– Означает, что тот, кто в него стрелял, и тот, кто выкинул его за городом, – два разных человека.
– Можете получше объяснить?
– Конечно, охотно, особенно с учетом возраста.
– Чьего возраста?
– Вашего, дражайший. Старость приводит еще и к этому – человек начинает медленее соображать.
– Доктор, почему бы вам не увеличить…
– Если бы! Возможно, мне бы больше везло в покер! Объясняю: судя по всему, кто-то стрелял в будущего покойника и серьезно его ранил. Друг, сообщник или кто он там, отвез его домой, раздел и попытался уменьшить потерю крови из раны. Но тот все равно вскоре умер. Тогда сообщник дождался темноты, погрузил его в машину и вывез за город, как можно дальше от дома.
– Правдоподобная версия.
– Спасибо, что поняли без дополнительных разъяснений.
– Доктор, а особые приметы?
– Шрам после удаления аппендицита.
– Пригодится для опознания.
– Кого?
– Покойника, кого же?
– Покойнику никто не оперировал аппендицит!
– Так вы же только что сказали!
– Видите ли, милейший, это еще один признак старения. Ваш вопрос был задан нечетко, и я предположил, что вы хотите знать мои особые приметы.
Шутник нашелся, тот еще балагур. Забавляется, доводя Монтальбано.
– Ладно, доктор, мы разобрались, я повторю вопрос развернуто, чтобы вам не пришлось слишком напрягать мозги, а то вдруг они не выдержат: у трупа, чье вскрытие вы сегодня производили, есть особые приметы?
– Я бы сказал, что да.
– Можете мне их назвать?
– Нет. Предпочитаю в письменной форме.
– А когда у меня будет ваш отчет?
– Когда у меня будет время и желание его написать.
Переубеждать его было бессмысленно.
Он еще часок посидел в конторе, потом, поскольку ни Фацио, ни Ауджелло так и не объявились, уехал домой.
Незадолго до того, как он лег спать, позвонила Ливия. И на этот раз разговор чуть было не кончился скандалом.
Они перестали понимать друг друга на словах: как будто слова, которые они подыскивали в одном словаре, имели противоположные смыслы – в зависимости от того, кто их использовал, он или Ливия. И эти двойные смыслы были постоянной причиной размолвок, недопонимания, стычек.
Но как только они оказывались вместе и им удавалось побыть в тишине, рядом, все менялось. Их тела сперва словно бы принюхивались, потом вступали в немую беседу, прекрасно все понимая без слов. Разговор состоял из мелких движений: то нога передвинется на несколько сантиметров, чтобы оказаться поближе к другой ноге, то голова слегка склонится к другой голове. И в конце концов эти безмолвные тела сливались в крепких объятиях.
Спал он плохо, даже приснился кошмар, разбудивший его посреди ночи. Подумав, комиссар рассмеялся. Как это он прожил столько лет, ни секунды не думая о лошадях и конюшнях, а теперь даже во сне они не оставляют его в покое?
Он на ипподроме с тремя параллельными дорожками. С ним начальник отделения Бонетти-Альдериги, облаченный в безукоризненный жокейский костюм. Сам он небрит и нечесан, одет неряшливо, рукав пиджака надорван. Чисто уличный попрошайка. На трибуне полно горланящих и жестикулирующих людей.