– Может, это был Беллавия?
– Может, и он, но я убежден, что Беллавия – тоже исполнитель. И уверен, что из тех двоих, кто хотел поджечь мой дом, второй, тот, что стрелял в Галлуццо, – это Беллавия.
– Так, значит, за всем стоят Куффаро?
– Теперь у меня нет сомнений. Прав был Ауджелло, когда говорил, что у Гуррери не такие светлые мозги, чтобы организовать подобную махинацию; и прав был ты, когда утверждал, что Куффаро хотят добиться от меня определенного поведения в суде. Но и они допустили ошибку. Разбудили спящую собаку. А собака, то есть я, проснулась и укусила их.
– Ах да, комиссар, забыл спросить: как там Галлуццо?
– В целом нормально. В конце концов, он ведь стрелял в целях самозащиты.
– Простите, но вы сказали Сирагузе, что ее мужа убил Беллавия.
– Я и прокурору Джарриццо так сказал.
– Да, но мы-то знаем, что это не он.
– Что ты так паришься из-за этого уголовника? Мы знаем, что на нем висят минимум три убийства. Три плюс один будет четыре.
– Да я не парюсь, комиссар, но Беллавия, конечно, скажет, что это не он.
– И кто ему поверит?
– А вдруг он расскажет, как все было на самом деле? Что Гуррери подстрелил полицейский?
– Тогда ему придется рассказать как и почему. Придется рассказать, что они явились спалить мой дом, чтобы повлиять на мое поведение на суде против Ликко. Иными словами, ему придется втянуть в историю Куффаро. Думаешь, он на такое решится?
По дороге домой на него накатил волчий голод. В холодильнике стояла миска с благоухающей капонатой и тарелка с побегами дикой спаржи, горькими, как стрихнин, заправленными только оливковым маслом и солью. В духовке томился каравай свежего пшеничного хлеба. Он накрыл на столике на террасе и расставил тарелки с едой. Сгустилась темнота. Неподалеку от берега виднелась лодка с фонарем. Комиссар взглянул на нее и почувствовал облегчение: теперь он точно знал, что с этой лодки никто за ним не следит.
Он лег в постель и раскрыл одну из купленных шведских книжек. Главным героем там был его коллега, комиссар Мартин Бек, и Монтальбано очень любил его способ вести расследования. Когда дочитал и погасил свет, было четыре утра. Так что проснулся он только в девять, и то потому, что Аделина гремела на кухне посудой.
– Аделина, сделаешь мне кофе?
– Уже несу, синьор комиссар.
Выпил мелкими глотками, смакуя, зажег сигарету. Докурил, встал и пошел в ванную. Одевшись и собравшись, зашел на кухню выпить, как обычно, вторую чашку.
– Ох, синьор комиссар, я ж вам все забываю одну штуку отдать, – сказала Аделина.
– Какую штуку?
– Мне ее в прачечной вернули, когда я за вашими штанами заходила. В кармане нашли.
Она взяла со стула сумочку, открыла, достала какой-то предмет и протянула комиссару. Это была подкова.
Пока кофе лился ему на рубашку, Монтальбано вновь почувствовал, как земля уплывает из-под ног. Дважды за сутки, это уж слишком!
– Синьор комиссар, что с вами? Рубашку испортили!
Монтальбано буквально потерял дар речи. Изумленный, потрясенный, ошарашенный, он таращился на подкову.
– Синьор комиссар, не пугайте меня! Что с вами?
– Ничего, ничего, – с усилием выдавил он.
Взял стакан, налил воды и выпил залпом.
– Ничего, ничего, – повторил он Аделине; та все смотрела на него, держа в руке подкову.
– Дай-ка, – сказал, снимая рубашку. – И свари еще кофе.
– А не вредно вам пить столько кофе?
Он не ответил. Походкой лунатика двинулся в гостиную с подковой в руке, поднял трубку, набрал номер участка.
– Алё, полицейский учас…
– Катарелла, это Монтальбано.
– Что с вами, синьор комиссар? Голос у вас больно странный!
– Слушай, меня сегодня с утра не будет в конторе. Фацио есть?
– Никак нет, в отсутствии он.
– Когда приедет, скажи, чтоб мне позвонил.
Комиссар открыл балконную дверь, вышел на террасу, сел, положил подкову на столик и уставился на нее, будто никогда ничего подобного в жизни не видел. Понемногу пришло ощущение, что котелок снова начал варить.
Первыми припомнились слова доктора Паскуано.
Монтальбано, это явный признак старения. Клетки вашего мозга распадаются все быстрее. Первый симптом – потеря памяти, вы знали об этом? С вами еще не случалось такого – сделаете что-то, а спустя мгновение забываете, что вы это сделали?
Именно что случалось. Еще как случалось! Подобрал подкову, положил в карман и напрочь забыл о ней. Но когда? Где?
– Вот и кофе, – сказала Аделина, ставя на столик поднос с кофейником, чашкой и сахарницей.
Он выпил чашку обжигающего черного кофе, глядя на пустой пляж. И вдруг увидел на пляже завалившуюся на бок мертвую лошадь. А вот и он сам, лег плашмя и дотянулся рукой до подковы. Та держалась на одном гвозде, наполовину выпавшем из копыта…
Что же произошло потом? Потом случилось что-то, что…
А, вот что! Фацио, Галло и Галлуццо вышли на террасу, и он поднялся с песка, машинально сунув подкову в карман.
Потом пошел переодеться, закинул снятые штаны в корзину с грязной одеждой.
Потом принял душ, болтал с Фацио, потом прибыли «космонавты», а труп исчез. Спокойствие, только спокойствие, Монтальбано. Надо выпить еще кофе.
Так, начнем сначала. Утром несчастной умирающей лошади удается вырваться, и она отчаянно скачет по песку…
Господи! Неужели песчаная дорожка из того ночного кошмара – об этом? И он неправильно истолковал свой сон?
…и падает замертво у него под окном. Убийцам надо увезти и спрятать труп. Они находят тачку, фургон, перевозку, что-то такое. Явившись за тушей, они замечают, что комиссар проснулся, увидел лошадь и вышел на пляж. Тогда они прячутся, выжидая подходящего момента. И вот наконец удача: комиссар и Фацио – на кухне, оттуда пляжа не видно. Они посылают лазутчика; тот, убедившись, что хозяин и его гость мирно беседуют, подает знак остальным – мол, путь свободен, – а сам продолжает наблюдение. Туша мгновенно исчезает. Но тогда…
Там осталось еще немного кофе?
Кофейник был пуст, но он не решился попросить Аделину сварить еще. Встал, зашел в дом за бутылкой виски и стаканом и направился обратно на террасу.
– С утра пораньше, синьор комиссар? – остановил его укоризненный голос Аделины: та наблюдала за ним с порога кухни. И снова он ничего не ответил. Налил и сделал глоток.
Раз те наблюдали за ним, пока он разглядывал лошадь, значит, они видели, как он подобрал подкову и положил в карман. А это означает, что…
…что ты был неправ, кругом неправ, Монтальбано.
Не собирались они влиять на твои показания в суде против Ликко, Монтальбано. Суд против Ликко тут ни при чем.
Им нужна подкова. Ее-то они и искали, когда перевернули дом вверх дном. Даже часы вернули, чтобы понял: в его дом залезли не воры.
Но почему эта подкова столь важна?
Единственный логичный ответ таков: пока она у него, в похищении трупа лошади нет никакого смысла.
Но раз для них так важно добыть подкову, почему после неудачного поджога они оставили попытки?
Проще простого, Монтальбано. Потому что Галлуццо подстрелил Гуррери и тот умер. Накладка вышла. Но они как пить дать заявятся снова.
Он снова взял в руки подкову, чтобы изучить получше. Обычная подкова, каких он видел десятки.
Что же в ней такого, что за нее уже заплатил жизнью один человек?
Он поднял глаза на море, и тут сверкнула вспышка. Нет, никто не следил за ним в бинокль с лодки. Вспышка случилась у него в голове.
Комиссар вскочил, побежал к телефону, набрал номер Ингрид.
– Алё? Кто говолить?
– Синьора Ракеле дома?
– Ты ждать.
– Алло? Кто это?
– Монтальбано.
– Сальво! Какой приятный сюрприз! Как раз собиралась тебе звонить! Мы с Ингрид хотели пригласить тебя сегодня на ужин.
– Да, хорошо, но…
– Куда пойдем?
– Приходите лучше ко мне, я скажу Аделине, чтобы… но…
– Почему ты все время говоришь «но»?
– Ты мне вот что скажи. Твоя лошадь…
– Да? – встрепенулась Ракеле.
– Подковы у твоей лошади имели какие-то отличия?
– В каком смысле?
– Не могу сказать, я в том не разбираюсь, ты ведь знаешь… Может, на них что-то выбито, какой-то знак…
– Да. Но почему ты об этом спрашиваешь?
– Так, одна безумная мысль. И что за знак?
– Ровно по центру дуги выбита маленькая буква W. Мне их делает на заказ в Риме один кузнец…
– А Ло Дука для своих лошадей заказывает у того же…
– Ну что ты!
– Жаль, – вздохнул он с напускным огорчением. И повесил трубку. Не хотел, чтобы Ракеле начала задавать вопросы.
Последний фрагмент головоломки, которую он собирал в уме с того самого вечера во Фьякке, встал на место и придал смысл картинке.
Ему хотелось петь. А кто запретит? Затянул во весь голос из «Богемы» Пуччини: «Холодная ручонка, надо вам ее согреть…»
– Синьор комиссар, что с вами творится-то сегодня? – изумилась горничная, примчавшись с кухни.
– Ничего, Аделина. Кстати, приготовь-ка на ужин что-нибудь вкусное. У меня будет двое гостей.
Зазвонил телефон. Ракеле.
– Нас разъединили, – поспешно сказал комиссар.
– Слушай, в котором часу нам приехать?
– В девять подойдет?
– Отлично. До вечера.
Только положил трубку, как телефон снова зазвонил.
– Это Фацио.
– Я передумал, сейчас сам приеду, дождись меня.
Он распевал всю дорогу: мелодия и слова крепко засели в голове. Когда доходил до места, дальше которого не помнил, начинал петь сначала.
– «…Надо вам ее согре-е-е-еть…»
Доехал, запарковался, прошел, напевая, мимо остолбеневшего Катареллы.
– «Темно ужасно…» Катарелла, скажи Фацио, пусть немедленно зайдет ко мне. «…Мы ищем ключ напра-асно…»
Зашел в кабинет, сел, откинулся на спинку кресла:
– «Еще немножко-о-о…»
– Что случилось, комиссар?
– Фацио, закрой дверь и сядь.
Достал из кармана подкову и положил на стол: