– Рассмотри хорошенько.
– Можно взять в руки?
– Да.
Пока Фацио разглядывал подкову, он снова принялся тихонько напевать:
– «…И взглянет нам в окошко…»
Фацио вопросительно посмотрел на него:
– Подкова как подкова.
– Вот именно. Потому-то они и сделали все возможное и невозможное, чтобы получить ее: вломились в дом, попытались устроить поджог, а Гуррери поплатился жизнью.
Фацио вытаращил глаза:
– Вот из-за этой подковы?
– Так точно.
– И она была у вас?
– Так точно. А я напрочь про нее забыл.
– Но это же самая простая подкова, ничего особенного!
– В этом и заключается ее особенность: в ней нет ничего особенного.
– И что все это значит?
– Это значит, что убитая лошадь не принадлежит Ракеле Эстерман.
И он снова негромко запел:
– «Певец любви беспечный…»
18
Мими Ауджелло пришел поздно, и комиссару пришлось повторить ему все, что он уже рассказал Фацио.
– В общем, – последовал комментарий Ауджелло, – подкова принесла тебе удачу. Помогла понять, что к чему.
Монтальбано изложил обоим свою идею: устроить хитроумную ловушку, которая должна сработать как часы. Если сработает, в сети попадется много крупной рыбы.
– Вы согласны?
– А то, – сказал Мими.
Фацио, как всегда, колебался:
– Все должно произойти в конторе, тут нет возражений, комиссар. Но ведь тут будет и Катарелла!
– И что такого?
– Катарелла может провалить операцию. Предположим, он проводит Престию ко мне, а Ло Дуку – к вам. Вы же понимаете, что с ним надо как с ребенком…
– Ладно, зови его сюда. Отправлю его с секретной миссией. Ты пока позвони, куда тебе надо, потом возвращайся. И ты, Мими, иди готовься.
Оба вышли; спустя миллионную долю секунды в кабинет влетел Катарелла.
– Катарелла, входи, закрой дверь на ключ и садись.
Катарелла исполнил.
– Слушай меня внимательно. Хочу поручить тебе одно деликатное дело, о котором никто не должен знать. Никому ни слова.
Растроганный Катарелла заерзал на стуле.
– Ты должен поехать в Маринеллу и занять наблюдательный пост в строящемся доме, том, что рядом с моим, на другой стороне улицы.
– Синьор комиссар, я отлично знаю, где эта улица и где этот дом. А как займу я тот пост, дальше-то чего делать?
– Захвати с собой листок и ручку. Будешь записывать всех, кто проходит по берегу мимо моего дома, и помечай: мужчина, женщина, ребенок… Когда стемнеет, возвращайся в контору со списком. И смотри, чтобы тебя никто не заметил! Это суперсекретная операция! Выдвигайся прямо сейчас.
Под грузом огромной ответственности тронутый до слез оказанным ему доверием Катарелла зарделся как мак; от волнения у него перехватило в горле; он встал, отдал честь, щелкнув каблуками, с трудом справился с ключом, отпер дверь и вышел из кабинета.
– Я все, – сказал Фацио, заходя в кабинет спустя несколько минут.
– Микелино Престия вызван к четырем, Ло Дука – к половине пятого. А вот адрес Беллавии.
Протянул листок, Монтальбано сунул его в карман.
– Пойду проинструктирую Галло и Галлуццо, – продолжил Фацио. – Синьор Ауджелло просил передать, что у него все готово; в четыре он будет на парковке.
– Отлично. Знаешь, что я тебе скажу? Пойду-ка я пообедаю.
Поклевал закуски, макароны даже заказывать не стал. Пищевод словно судорогой свело. И петь расхотелось. Его вдруг охватило беспокойство по поводу послеобеденной операции. Все ли сработает как надо?
– Синьор комиссар, что-то вы меня сегодня не порадовали.
– Прости, Энцо, трудный день.
Он взглянул на часы. Времени оставалось только на прогулку до маяка, без посиделок на скале.
На месте Катареллы сидел агент Лаваккара, толковый юноша.
– Ты понял свою задачу?
– Так точно, Фацио мне все объяснил.
Прошел к себе в кабинет, открыл окно, выкурил сигарету, закрыл окно, сел за стол, и тут в дверь постучали. Четыре десять.
– Войдите!
Появился Лаваккара:
– Синьор комиссар, к вам синьор Престия.
– Пусть зайдет.
– Здравствуйте, комиссар, – входя, поздоровался Престия.
Лаваккара прикрыл дверь и вернулся на пост, а Монтальбано встал и протянул вошедшему руку:
– Садитесь. Искренне сожалею, что пришлось вас побеспокоить, но вы же знаете, как бывает…
Микеле Престия. Сильно за пятьдесят, одет хорошо, золотые очки, на вид честный счетовод. Спокоен как удав.
– Можете подождать пять минут?
Стоит потянуть время. Он притворился, будто читает какую-то бумагу, то посмеиваясь, то хмурясь. Потом отложил в сторону и молча пристально уставился на Престию. Фацио сказал, что Престия – инфузория, марионетка в руках Беллавии. Однако нервы у него крепкие.
Наконец комиссар решился:
– К нам поступило заявление на вас от вашей жены.
Престия вздрогнул. Заморгал. А рыльце-то в пуху: наверняка ожидал чего-то другого. Открыл рот, закрыл и наконец выговорил:
– Моя жена? Заявила на меня?
– Написала нам длинное письмо.
– Моя жена?!
Тот все не мог оправиться от потрясения:
– И в чем же она меня обвиняет?
– В систематическом дурном обращении.
– Меня? То есть я ее…
– Синьор Престия, советую вам не отпираться.
– С ума сойти! Голова кругом! Можно взглянуть на письмо?
– Нет. Мы уже отослали его прокурору.
– Послушайте, комиссар, тут наверняка какая-то ошибка. Я…
– Вы Престия Микеле?
– Да.
– Пятьдесят пять лет?
– Нет, пятьдесят три.
Монтальбано наморщил лоб, словно охваченный внезапными сомнениями:
– Уверены?
– Конечно!
– Странно! Проживаете на улице Линкольна, 47?
– Нет, я живу на улице Аббата Мели, в доме номер 32.
– Серьезно?! Можете предъявить документы?
Престия достал бумажник и протянул ему удостоверение личности; Монтальбано долго и пристально изучал документ. Иногда поднимал глаза на Престию, потом снова погружался в чтение.
– По-моему, ясно, что… – начал было Престия.
– Ничего не ясно. Простите. Я ненадолго.
Комиссар встал, вышел из кабинета, закрыл дверь, пошел к Лаваккаре. Там уже сидел Галлуццо.
– Приехал?
– Да. Я только что проводил его к Фацио, – ответил Лаваккара.
– Галлуццо, пошли со мной.
Монтальбано вернулся в кабинет в сопровождении Галлуццо, напустив на себя виноватый вид. Дверь закрывать не стал.
– Страшно сожалею, синьор Престия. Тут явный случай совпадения имен. Простите меня за причиненное беспокойство. Пройдите со следователем Галлуццо, вам надо подписать согласие. Всего хорошего.
Он протянул руку. Престия что-то пробурчал под нос и вышел вслед за Галлуццо. Монтальбано почувствовал, как превращается в изваяние: вот он, момент истины. Престия прошел два шага по коридору и столкнулся нос к носу с Ло Дукой; тот выходил вслед за Фацио из его кабинета. Монтальбано увидел, как оба на мгновение замерли.
Находчивый Галлуццо гаркнул жандармским тоном:
– Так что, Престия, мы идем или нет?
Престия, вздрогнув, двинулся дальше. Фацио легонько толкнул в спину Ло Дуку – тот застыл, проглотив язык. Ловушка сработала безупречно.
– Комиссар, к вам синьор Ло Дука, – сказал Фацио.
– Прошу, проходите. Фацио, останься. Садитесь, синьор Ло Дука.
Ло Дука сел. Он был бледен: все еще не оправился после того, как увидел Престию выходящим из кабинета комиссара.
– Не знаю, к чему такая спешка… – начал он.
– Скажу через минуту. Но сперва официальный вопрос: синьор Ло Дука, вам нужен адвокат?
– Нет! Зачем мне адвокат?
– Как пожелаете. Синьор Ло Дука, я пригласил вас, потому что мне надо задать несколько вопросов по поводу похищения лошадей.
Ло Дука деланно улыбнулся:
– Ах, вот что? Ну, спрашивайте.
– Тем вечером во Фьякке во время нашего разговора вы сказали, что кража лошадей и убийство предположительно коня синьоры Эстерман – это вендетта некоего Джерардо Гуррери, которого вы несколько лет назад ударили железным прутом, сделав его инвалидом. Поэтому и лошадь синьоры Эстерман забили до смерти железными прутами. Что-то вроде закона возмездия, если не ошибаюсь.
– Да… кажется, я так и сказал.
– Отлично. А кто вам сказал, что убийство лошади совершено железными прутами?
Ло Дука выглядел растерянным:
– Ну… думаю, синьора Эстерман… может, кто-то еще. И вообще, какое это имеет значение?
– Это важно, синьор Ло Дука. Потому что я не рассказывал синьоре Эстерман, как была убита ее лошадь. И никто другой не мог этого знать. Я говорил об этом единственному человеку, который с вами не общается.
– Это настолько несущественная деталь…
– …что она и вызвала у меня первое подозрение. Признаюсь, в тот вечер вы сыграли мастерски. Не только назвали мне имя Гуррери, но даже высказали сомнение, что убитая лошадь принадлежала синьоре Эстерман.
– Послушайте, комиссар…
– Нет уж, это вы меня послушайте. Мои подозрения окрепли, когда я узнал от синьоры Эстерман, что именно вы настояли на том, чтобы ее лошадь держали в вашей конюшне.
– Это было элементарное проявление вежливости!
– Синьор Ло Дука, прежде чем вы продолжите, должен предупредить: у меня только что состоялся долгий и плодотворный разговор с Микеле Престией, который в обмен на определенную, скажем так, благосклонность к нему полиции предоставил мне ценные сведения о похищении лошадей.
Попал! В яблочко! Ло Дука побелел как полотно, вспотел и заерзал на стуле. Он ведь своими глазами видел Престию после его разговора с комиссаром и слышал, как бесцеремонно обращался с ним полицейский. Так что на обман он купился, но все же попытался выгородить себя:
– Не знаю, что там этот субъект мог…
– Вы позволите мне продолжить? Знаете, я ведь нашел то, что вы искали.
– Я? И что же я искал?
– Вот это, – сказал Монтальбано.
Сунул руку в карман, достал подкову и положил на стол. Это добило Ло Дуку. Его так качнуло, что он чуть не свалился со стула. Изо рта вытекла струйка слюны – до него дошло, что песенка спета.