– Да что тебе в голову лезет? Упадет – достанем. Нас ведь двое будет, я да Чиччино!
– А вдруг замерзнет?
– Ты дай нам свитерок. Замерзнет – наденем.
– А если спать захочет?
– Поспит на дне лодки.
– Сальвуццо, а сам-то ты хочешь на рыбалку?
– Ну…
Да он ни о чем другом и думать не мог каждый раз, когда дядя собирался на рыбалку! Наконец тетушка уступила, завалив их тысячью советов.
Ночь, помнится, была точь-в-точь как эта, безлунная. С моря можно было разглядеть каждый огонек на берегу.
Через некоторое время Чиччино, моряк лет шестидесяти – он сидел на веслах, – сказал:
– Зажигайте.
Дядя зажег фонарь. Тот горел ярким голубоватым светом.
Песчаное дно моря словно внезапно приблизилось к освещенной поверхности воды, он увидел замершую стайку рыбешек, уставившихся на слепящий свет фонаря.
Прозрачные медузы, две рыбы, похожие на змей, ковылявший по дну краб…
– Не наклоняйся так сильно, в море вывалишься, – тихо сказал Чиччино.
Мальчик был так зачарован зрелищем, что даже не понял, как низко наклонился из лодки – временами лицо касалось воды. Дядя стоял на корме с десятизубым гарпуном на трехметровом древке, привязанным к запястью трехметровым шпагатом.
– Зачем, – спросил он Чиччино тоже шепотом, чтобы не распугать рыбу, – в лодке еще два гарпуна?
– Один для скал, другой для открытого моря. У одного зубья прочнее, у другого – острее.
– А тот, что в руках у дяди?
– Гарпун для песка. Он хочет наловить камбалы.
– А где она?
– Прячется в песке.
– А как он видит рыб через песок?
– Они чуть шевелятся, и глаза у них как две черных точки. Присмотрись и тоже увидишь.
Он напряг зрение, но не разглядел черных точек.
Лодку качнуло, послышался плеск гарпуна, с силой рассекшего воду, и голос дяди:
– Поймал!
На конце лески бешено билась большая, с его руку, камбала. Часа через два, поймав с десяток крупных рыбин, дядя решил передохнуть.
– Проголодался? – спросил мальчика Чиччино.
– Немного.
– Приготовить поесть?
– Да.
Чиччино сложил весла, достал из сумки сковороду и газовую горелку, бутылку масла, кулек с мукой и еще один, поменьше, – с солью. Он ошарашенно смотрел на эти приготовления. Как можно есть среди ночи? Тем временем Чиччино поставил сковороду на газ, налил немного масла, обвалял в муке две рыбины и принялся жарить.
– А ты? – спросил дядя.
– Потом. Слишком большие попались, три в сковороду не лягут.
Пока они ждали еду, дядя говорил, что при ловле гарпуном трудность заключается в преломлении. Но он понял только, что тебе кажется – рыба вон там, а на самом деле она гораздо дальше.
Аромат жарившейся камбалы возбудил аппетит. Он съел свою рыбину, держа ее на клочке газеты, обжигая рот и руки.
Прошло сорок шесть лет, но ему так и не довелось еще раз почувствовать тот вкус.
«Миланцы убивают по субботам» – так называлась книга рассказов Щербаненко, которую он читал много лет назад. Убивали они по субботам, потому что в остальные дни были слишком заняты работой.
«Сицилийцы не убивают по воскресеньям» – подходящее название для ненаписанного романа. Потому что сицилийцы по воскресеньям с утра идут всей семьей на мессу, потом навещают пожилых родителей и остаются у них на обед, после обеда смотрят по телику футбол, а вечером всей семьей идут есть мороженое. Где тут выкроишь время на смертоубийство?
Комиссар решил, что можно наведаться в душ позже обычного: он был уверен, что Катарелла не потревожит его звонком.
Встал, открыл балконную дверь. Ни ветерка, ни облачка.
Прошел на кухню, сварил кофе, налил две чашки, одну выпил на кухне, вторую отнес в спальню. Взял сигареты, зажигалку и пепельницу, разложил на тумбочке, устроился в постели полулежа, подложив под спину пару подушек.
Выпил кофе, смакуя каждый глоток, закурил и затянулся с особым наслаждением. Наслаждался, во-первых, вкусом сигареты после кофе, а во-вторых, тем, что нет рядом Ливии, потому что, когда она дома, в таких случаях неизбежно следует угроза: «Или ты немедленно тушишь сигарету, или я встаю и ухожу. Сколько можно говорить: не хочу, чтобы ты курил в спальне!» Приходится повиноваться. А сейчас хоть целую пачку выкури – и плевать на весь мир.
– Может, стоит уже немного подумать о расследовании? – спросил его внутренний голос.
– Слушай, оставь эту тему хоть ненадолго! – возразил он сам себе.
– Для настоящего полицейского воскресенье – такой же рабочий день, как остальные!
– Даже Бог отдыхал на седьмой день!
Прикинувшись глухим, Монтальбано продолжал дымить. Докурив, он растянулся на кровати, прикрыв глаза в попытке вновь задремать.
Ноздри защекотал легкий сладковатый аромат, вызвавший образ голой Ракеле, нежащейся в ванне…
Он понял, что Аделина не сменила наволочку, на которой позавчера спала Ингрид, и тепло его тела высвободило аромат ее кожи. Комиссар продержался пару минут и поднялся с постели, чтобы избежать напрасных волнений плоти.
Ледяной душ разогнал дурные мысли.
– Почему же дурные? – вмешался внутренний голос. – Они приятные и даже желанные!
– В вашем-то возрасте? – лукаво возразил ему Монтальбано.
С одеванием возникла проблема.
По воскресеньям Аделина не приходит, значит, обедать придется у Энцо. Но у Энцо обед подают не раньше половины первого. Выйдет он оттуда часа через полтора, то есть в два пополудни.
Успеет ли заехать в Маринеллу, чтобы переодеться до приезда Ингрид? Эта истинная шведка наверняка явится ровно в три.
Нет, лучше сразу одеться поприличнее.
Но во что? На скачки-то можно явиться и в повседневном, а на ужин? Захватить с собой сумку со сменной одеждой? Нет, это глупо.
Выбор комиссара пал на серый костюм, надетый всего дважды: на похороны и на свадьбу. Вырядился как на парад: рубашка, галстук, лаковые туфли. Посмотрелся в зеркало: ну и клоун!
Скинул все до трусов и сел на кровать в расстроенных чувствах.
Вдруг его осенило: надо позвонить Ингрид. Сказать, что ранен в голову, но, к счастью, пуля прошла по касательной…
А вдруг она перепугается и рванет в Маринеллу? Ну и что. Встретить ее лежа в постели с перевязанной головой, бинтов-то дома завались…
– Давай уже посерьезнее! – сказал внутренний голос. – Сплошные отмазки! Просто тебе не хочется с ними встречаться!
– И что же, разве я обязан с ними встречаться? Где написано, что мне непременно следует ехать во Фьякку? – парировал Монтальбано.
И все же в половине первого комиссар был у Энцо: в сером костюме и при галстуке, но с таким лицом…
– Кто-то умер? – сочувственно спросил Энцо, увидев его в таком прикиде и с похоронной физиономией.
Монтальбано вполголоса чертыхнулся, но отвечать не стал. Поел без аппетита. Без четверти три снова был в Маринелле. Только успел освежиться, как подъехала Ингрид.
– Ты сама элегантность! – сказала она.
Еще бы! Она-то в джинсах и блузке.
– Ты и на ужин так пойдешь?
– Ну вот еще! Переоденусь. Взяла все с собой.
Почему женщинам легко снимать и надевать одежду, а для мужика это всегда геморрой?
– Ты можешь ехать потише?
– Да я еле ползу!
За обедом он почти ничего не съел, но и это «почти ничего» подкатывало к горлу каждый раз, когда Ингрид входила в поворот как минимум на ста двадцати.
– Где проводятся скачки?
– Рядом с Фьяккой. Барон Пископо ди Сан-Милителло соорудил за своей виллой ипподром, небольшой, но отлично оборудованный.
– А кто этот барон Пископо?
– Кроткий и любезный синьор лет шестидесяти, занимается благотворительностью.
– Деньги он кротостью заработал?
– Деньги ему оставил отец, младший компаньон крупной немецкой сталелитейной фирмы, а он сумел пустить их в оборот. Кстати, о деньгах: наличные у тебя есть?
Монтальбано опешил:
– Вход платный?
– Нет, но там ставят на победительницу. В каком-то смысле делать ставку обязательно.
– Там что, тотализатор?
– Ну что ты! Вырученные деньги пойдут на благотворительность.
– А победительнице что-то полагается?
– Победительница награждает поцелуем тех, кто на нее поставил. Но некоторые не соглашаются.
– Почему?
– Говорят, из галантности. На самом деле победительницы бывают страшны как смерть.
– Ставки высокие?
– Не очень.
– Примерно по сколько?
– Тысяча-две евро. Некоторые ставят больше.
Ни хрена себе! Интересно, большая ставка для Ингрид – это сколько? Миллион? Он почувствовал, что вспотел.
– Но я не…
– Не захватил?
– В кармане у меня от силы сотня.
– А чековая книжка при тебе?
– Да.
– Так даже лучше. Чек – это элегантнее.
– Хорошо. На сколько?
– Выпиши на тысячу.
Много в чем можно упрекнуть Монтальбано, только не в том, что он жмот и скупердяй. Но выбросить тысячу евро, чтобы поглазеть на скачки в окружении толпы придурков, – это ни в какие ворота не лезет!
За триста метров до виллы барона Пископо их остановил парень в новехонькой ливрее – словно сошел с полотна семнадцатого века. Правда, лицо верзилы вносило в образ некоторый диссонанс: будто его только что выпустили из тюрьмы Синг-Синг после тридцатилетней отсидки.
– На машине дальше нельзя, – изрек бывший каторжник.
– Почему?
– Все места заняты.
– И что нам делать? – спросила Ингрид.
– Идите пешком. Оставьте ключи, я припаркую машину.
– Это ты виноват, что мы так поздно приехали, – посетовала Ингрид, пока доставала из багажника что-то похожее на сумку.
– Я?
– Да. Вечно ты со своими «потише», «не гони»…
Машины по обеим обочинам. Машины на просторном дворе. Перед парадным входом на огромную трехэтажную виллу с башенкой стоял еще один субъект в ливрее, расшитой золотыми шнурами. Дворецкий, что ли? На вид никак не моложе девяноста девяти лет. Чтобы не упасть, оперся на нечто вроде пасторского посоха.