— И сколько же ему, миссис Невилл?
— Шесть месяцев. Он родился на Новый год. Мы с Гаем поженились на прошлый Новый год, так что Оливер стал для нас чудесным подарком к первой годовщине свадьбы.
Гай предложил:
— Хочешь на него взглянуть, Фейт? Я отведу тебя в детскую.
— Не стоит, Гай, — возразила Элеонора. — Ты же знаешь, как он чутко спит.
Он погладил ее по плечу.
— Мы тихонечко, обещаю. А если он проснется, я его опять убаюкаю. — Он улыбнулся. — Знаешь, Фейт, Оливер — единственное существо на белом свете, которому нравится, когда я пою.
Фейт вслед за Гаем поднялась в детскую. При свете ночника она увидела у стены кроватку. Розовощекий Оливер спал на спине, раскинув ручонки и сбросив одеяло. Фейт прошептала:
— У него же золотые волосы!
Гай улыбнулся и шепотом ответил:
— Мы даже думали, что его подменили эльфы. Он настолько симпатичнее и умнее, чем мы оба. — Он наклонился и поцеловал сына в лобик.
Фейт почувствовала, что при виде спящего малыша у нее на глаза наворачиваются слезы. Она думала о том, что ее будущее так же темно и туманно, как этот огромный город, но не забыла сказать:
— Он такой славный, Гай. Представляю, как ты им гордишься.
Джейк ждал ее в передней. Гай настоял, чтобы Фейт оставила ему свой адрес. Буквы у нее получились неровные. Они с Джейком вышли, и когда уже оказались на улице, по лицу Фейт потекли слезы.
Джейк выругался и сказал:
— На, вытрись о мой рукав.
Фейт промокнула лицо о его протянутую руку и издала тяжкий полувсхлип-полувздох. Джейк возмущенно вопрошал:
— Как он мог? Как он мог жениться на ней?
— Что здесь такого? Почему Гай не может жениться, на ком хочет?
— Потому что ты его любишь!
— Не глупи, Джейк, — рассердилась Фейт. — Гай никогда мне ничего не обещал. И кроме того, — она вспомнила убранство комнат, — ты же видел, как у него в доме красиво и уютно. Занавески в тон диванных подушек. А какие цветы… Мне в жизни так не сделать.
Джейк продел ее руку в свою, и они быстро зашагали по темным, незнакомым переулкам.
Гай спросил:
— Ну, как они тебе? Замечательные, правда?
Они были на кухне; Элеонора убирала посуду. Она сказала:
— Джейк очень обаятелен. Конечно, несколько неотесан и резок, но все равно обаятелен. Я приглашу его как-нибудь на ужин.
— А Фейт?
Элеонора стояла к нему спиной и начищала серебряные ложечки.
— Мисс Мальгрейв показалась мне весьма скучной особой.
— Она почему-то нервничала…
— А уж платье! — Элеонора рассмеялась.
Гай не мог вспомнить, что было надето на Фейт. Кажется, что-то длинное и воздушное.
— У нее на юбке сзади подол отпоролся, — сказала Элеонора, — и на ней не было ни чулок, ни перчаток. А эти сандалии на веревочной подошве… Бог мой! Рядом с братом она кажется простушкой.
— По-моему, Элеонора, ты к ней придираешься. Им ведь пришлось бежать из Франции буквально в том, что на них было надето.
Она аккуратно сложила полотенце и повесила сушиться перед плитой.
— Разумеется. И я вовсе не хотела сказать ничего плохого. Просто воспитание, которое получила мисс Мальгрейв, чувствуется и в ее манере разговаривать. И это понятно, ведь Мальгрейвы, судя по всему, вели цыганский образ жизни. — Привстав на цыпочки, она поцеловала мужа в щеку.
Сверху донесся знакомый звук.
— Оливер плачет.
Элеонора прислушалась.
— Это плохо! — сердито сказала она и отодвинулась от него. — Его кормили всего полтора часа назад, а в книге говорится, что в этом возрасте он должен выдерживать промежуток в четыре часа между кормлениями.
— Дети не всегда следуют тому, что написано в книгах, душа моя. — Гай поцеловал ее в нахмуренный лоб. — Хочешь, я к нему подойду? Может, ему просто жарко.
— Как досадно, что мы не можем найти хорошую няню.
Все работящие деревенские девушки, которых присылала престарелая миссис Стефенс, быстро сбегали на фабрики или в какие-нибудь конторы, где платили больше. Гай мягко сказал:
— Может быть, нам надо было оставить Бидди?
— Бидди была бестолкова и истерична.
Гай вышел из кухни в благословенную прохладу и тишину темного коридора. Поднявшись наверх в детскую, он взял разбушевавшегося сына на руки. Болела лодыжка, и Гай чувствовал усталость во всем теле, хотя было всего девять часов. В начале месяца он возобновил прием пациентов. Хотя больных теперь стало меньше — многие матери с детьми были эвакуированы, а молодые мужчины призваны на военную службу, — работы хватало.
Малыш успокоился. Гай опустился в плетеное кресло, стоящее в углу комнаты, и прижал Оливера к груди. Закрыв глаза, он вдыхал сладкий младенческий аромат. В течение последних полутора лет события следовали одно за другим в таком сумасшедшем темпе, что у него не было времени их осмыслить. Помолвка с Элеонорой была быстрой, скромное венчание — поспешным, поскольку война казалась уже неизбежной. В трудностях, с которыми столкнулся их брак, Гай винил себя. Его отказ от предложения Сельвина Стефенса разделить с ним практику на правах партнера, конечно же, огорчил Элеонору. Гай объяснил ей, что стал врачом для того, чтобы помогать тем, кто больше всего в этом нуждается, и думал, что в конце концов она его поняла.
Странно, но причина их первой настоящей ссоры была тривиальной. Гая вызвали к умирающему, и после того как он сделал все возможное, чтобы облегчить последние минуты пациенту, ему пришлось задержаться у вдовы, чтобы не оставлять ее одну, пока не придут другие родственники покойного. Когда он наконец вернулся к себе на Мальт-стрит, было уже почти десять часов. Войдя в дом, он с удивлением обнаружил, что на вешалке в передней висят чьи-то пальто, а из столовой доносятся голоса. Ему потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить: у Элеоноры сегодня званый ужин.
Она вела себя как обычно, пока гости не разошлись. Но как только за последним из них закрылась дверь, обернулась к Гаю с такой холодной злобой во взгляде, что он оторопел.
— Я все это затеяла ради тебя, — заявила она. — Три месяца уговаривала Джона Тейлор-Квеста принять приглашение. С его помощью ты мог бы сделать блестящую карьеру! И где же ты был? Попивал чаек с какой-то поденщицей! Как ты мог, Гай?
Ее холодный тон, ее злость оказались заразительны. Помнится, он тогда сказал:
— Мне не нужна ничья помощь, чтобы сделать карьеру. А в тот момент я был гораздо нужнее миссис Таттл, чем этому Джону Тейлор-какому-то.
Элеонора не разговаривала с ним два дня и отворачивалась в постели, заставляя его тосковать по ее гладкому, упругому телу. И только увидев за завтраком ее необычно бледное и осунувшееся лицо, Гай расспросил ее и понял то, чего она еще сама не сознавала: она беременна. Он принес ей огромную охапку цветов, и они помирились. В январе родился Оливер. Практически сразу после этого Гай получил повестку; в марте он отбыл во Францию, а через два месяца раненый вернулся домой.
Оливер крепко заснул. Гай не спешил положить его обратно в кроватку, он сидел, наслаждаясь теплом спящего младенца. Он обожал сына, однако понимал, что Элеоноре нелегко ухаживать за ним, и потому она часто утомляется и раздражается. Конечно, он будет по ним скучать, но если Элеонора с Оливером уедут в Дербишир, к старой миссис Стефенс, деревенский воздух будет им только на пользу.
Гай вспомнил, с каким выражением Фейт смотрела на малыша. Как здорово, что они опять встретились — словно недостающая деталь головоломки легла на свое место. И каким облегчением было узнать, что Мальгрейвов не смела та приливная волна, что прокатилась через всю Францию. Гая не обманула легкость, с какой Фейт говорила об их кошмарном бегстве. За внешней бравадой скрывался страх, и Гай увидел его в глазах Фейт.
Николь не собиралась надолго оставаться в Норфолке. Она намеревалась стать знаменитой певицей и, кроме того, мечтала влюбиться. Она с удовольствием гуляла в компании с Минни по серебристым болотам, ей нравилось смотреть на виднеющееся вдалеке море, серо-зеленые волны которого иногда освещали огни. К большому ее разочарованию, пляж был загорожен колючей проволокой на случай высадки вражеского десанта. Летний домик тети Айрис, Херонсмид, был совсем маленьким: две комнаты и туалет на первом этаже и две спальни на втором. Сад был несоразмерно велик и весь зарос бурьяном и крапивой, которую Поппи немедленно принялась выкашивать. Николь пыталась развеселить Ральфа, но он упорствовал в своем нежелании веселиться.
— Кошмарное место! Тут живут какие-то полоумные! Точно тебе говорю, Николь, — еще немного, и я полезу в петлю.
Лето шло к середине, и в местной газете наряду с результатами игр в крикет указывалось число самолетов, сбитых в ходе «Битвы за Англию». На последней странице этой же газеты Николь нашла объявление о том, что в Кромере проводится конкурс эстрадных дарований. Она отправилась туда на древнем велосипеде тетушки Айрис, посадив в корзину, прикрепленную к рулю, свою любимицу Минни. В конкурсе принимали участие еще двенадцать человек, в основном — певцы и танцоры, за исключением одного жонглера и одного чревовещателя. Пианино было расстроено, поэтому Николь исполнила народную песню «Был у меня милый», отказавшись от аккомпанемента. Когда-то давно этой песне ее научил кто-то из Квартирантов. Особенно нравились ей последние строки: «Поставлю серебряный парус и к солнцу я уплыву, и мой обманщик заплачет, когда я навеки уйду». Когда она допела до конца, маленькая аудитория неистово зааплодировала. Мэр города вручил ей первый приз: книжку о Кларке Гейбле[24] и плитку шоколада — ею Николь поделилась с Минни и остальными конкурсантами, — а чревовещатель сказал:
— Вот что, а не съездить ли вам в Кембридж, на такой же конкурс? По-моему, вы чертовски здорово выступили.
Николь попросила у кого-то карандаш и на обертке от шоколадки записала подробности. У нее не было ни гроша, но она сумела очаровать мистера Фиперса, владельца бакалейной лавки, и он дал ей взаймы денег на проезд. Конкурс, куда более солидное мероприятие, чем в Кромере, проводился в небольшом театрике на Ньюмаркет-роуд. И хотя другие девушки, прежде чем выйти на сцену, спешно пудрились и красили губы в туалете, Николь просто пробежалась расческой по волосам, поцеловала Минни и дала пианисту ноты.