да еще в компании какого-то сомнительного типа. Было совершенно очевидно, что это ее любовник. Гай забыл, что именно он тогда сказал Фейт, помнил только свое потрясение и осознание того, что неожиданно рушится еще одна его надежда.
Его гнев внезапно вспыхнул еще сильнее, но так же внезапно угас. Усталость, которая не проявлялась всю прошлую ночь, вдруг сразила его. После недолгого молчания он устало произнес:
— Если ты действительно считаешь, что это необходимо, то, вероятно, мне остается только согласиться.
— Вот и отлично! — быстро откликнулась Элеонора. — Я была уверена, что ты поймешь — это единственное разумное решение. А теперь, Гай, не пойти ли тебе помыться? Я налью чудесную горячую ванну, потом принесу тебе чаю с гренками, и ты как следует отдохнешь. Вот увидишь, все будет как нельзя лучше.
Работать на «скорой» Фейт посоветовал кто-то из друзей.
— У тебя нет никакого аттестата, машинистка из тебя тоже не получится. Похоже, единственное, что ты умеешь — это водить автомобиль.
Фейт была задета таким заявлением, но предложение не отвергла. Она подумала, что сможет по ночам работать на «скорой», а днем продолжать ухаживать за миссис Чилдерли, к которой все больше привязывалась.
Экзамен по вождению она сдала со второй попытки: экзаменационный автомобиль оказался огромным, старинным и норовистым — совсем как тот «ситроен», который Ральфу пришлось бросить во Франции, и Фейт легко с ним освоилась. Ей выдали спецодежду, каску и научили оказывать первую помощь. Кареты «скорой помощи» были обычными автомобилями, выкрашенными в серый цвет и оснащенными носилками. Водители выходили на смену по двое и работали каждую ночь в разных районах города.
Поначалу Фейт было трудно. Больше всего она боялась заблудиться в темноте. Она спешно изучала Лондон, но это мало помогало, поскольку из-за воронок и неразорвавшихся бомб многие улицы были перекрыты. То и дело она останавливала машину, чтобы спросить дорогу у прохожих, и бывало, что напуганные бомбежкой люди отправляли ее по неверному пути. В обязанности Фейт и ее напарницы Банти входило не только грузить пострадавших в машину и отвозить в больницу, но и записывать в специальном журнале имена раненых и характер полученных повреждений. Только у Фейт почему-то никогда это не получалось: то не было времени, то она не могла найти карандаш, то из-за темноты и завесы пыли вообще невозможно было писать. В больнице они оставляли пострадавших в приемном покое, забирали носилки и одеяла, возвращались на станцию «скорой помощи» и ждали нового вызова.
В этой работе была уйма возможностей сделать ошибку. То Фейт забывала забрать одеяла и получала разнос от начальства, поскольку приходилось выписывать новые. То раненые в салоне начинали стонать и жаловаться, когда она пыталась объехать выбоину на дороге. Однажды Фейт свернула не там, где нужно, и лишь минут через десять сообразила, что едет по Грин-стрит, а не по Грин-роуд. В перерывах между вызовами, сидя в подвале перед телефоном, они с Банти без конца пили чай.
— Хуже всего втаскивать носилки, — говорила Банти, в очередной раз набирая воды в чайник. — Скрючишься в три погибели, как…
— А я вчера уж думала, не доберусь до места — совершенно заплутала, — подхватила Фейт и посмотрела на напарницу. — И еще я боюсь… — она осеклась.
— Чего?
— А вдруг там будет что-нибудь ужасное. До сих пор у нас было, — она подсчитала, загибая пальцы, — всего десять пострадавших. Но никто из них не был ранен тяжело. Я боюсь, что меня начнет тошнить и я вообще ничего не смогу сделать.
— Я сама при виде крови падаю в обморок, — призналась Банти.
В следующую же ночь Фейт столкнулась с тем, чего так боялась. Дежурство было тяжелое: вернувшись в свой подвал после очередного выезда, они с Банти не успевали вскипятить чайник, как телефон звонил снова. В три часа утра дым и кирпичная пыль висели такой плотной пеленой, что сквозь лобовое стекло ничего не было видно. Банти высунула голову в боковое окно и говорила, куда ехать.
— Помедленнее… чуть левее… не дорога, а каша… Лучше останови здесь. На дороге что-то лежит.
Они вылезли из машины, и Банти пошла вперед, туда, где в свете фар виднелось какое-то препятствие. Внезапно она прошептала:
— О Боже!
Фейт посмотрела вниз.
Ребенка, должно быть, подбросило взрывной волной, и от удара об асфальт маленькое тельце разбилось. Фейт услышала, как Банти закричала, завыла без слез. Но странное дело — сама она не плакала, не кричала, и ничего из того, чего она боялась, с ней не произошло. Она только взяла из машины одеяло, обернула им мертвого младенца и бережно положила на носилки. Потом зажгла сигарету и вставила ее в трясущиеся пальцы Банти. Постовой тут же заорал: «Потуши огонь!», но Фейт и не подумала подчиниться — она не верила, что в таком аду можно с неба разглядеть огонек сигареты.
Эта ночь принесла Фейт странное облегчение, словно она сдала какой-то экзамен. Поначалу рев сирен воздушной тревоги и низкий гул бомбардировщиков вызывали у нее тошноту, а визг падающих бомб приводил в панику и заставлял сердце бешено колотиться. Справиться с собой Фейт удавалось лишь потому, что выглядеть дурочкой и трусихой она боялась еще больше. Но страх ее, на удивление, быстро ослабел: невозможно все время бояться с одинаковой силой. Он стал терпимым, с ним уже можно было жить. Шум и хаос воздушных налетов был всеохватывающим: вой сирен, звук удара зажигательных бомб, падающих на дорогу, грохот обваливающихся стен. Пожары, казалось, охватили уже весь Лондон, и то там, то здесь в небосвод поднимались густые клубы дыма. И если Фейт жаждала драматических событий, которые могли бы отвлечь ее от переживаний, то теперь их было в избытке.
Постепенно она привыкла к новому ритму жизни; каждый день в шесть утра возвращалась домой, до часу спала, потом отправлялась к миссис Чилдерли и оставалась там до шести вечера, после чего снова шла на станцию «скорой помощи». На станции она зарабатывала три фунта в неделю и еще два ей платила миссис Чилдерли, так что в конце первой недели Фейт почувствовала себя разбогатевшей. Конечно, она боялась бомбежек, но вряд ли в убежище ее страх был бы меньше. Через две недели, получив первый выходной, Фейт отправилась в Херонсмид. Ей очень не понравились нервозность Ральфа и бледность Поппи. Она предложила им приехать к ней в Лондон, и ей показалось, что мать чуть повеселела.
И снова Лондон, снова станция «скорой помощи» и беспрерывно звонящий телефон. Из-за пожаров с неба исчезли звезды, словно замазанные мазками жженой охры. Их с Банти приписали к другому району. Фейт вела машину, а Банти сверялась с картой и кричала, куда ехать. Они добрались до участка, заваленного обломками ограды и кирпичных стен, которые торчали из завала, как испорченные зубы, и притормозили. Языки пламени рвались ввысь, пыль поднималась терракотовыми облаками. Все вокруг было разбросано в причудливом беспорядке, создавая впечатление сюрреалистического полотна. На фонарном столбе висело женское платье, на мусорном баке умостился стул, цветок в горшке каким-то образом попал в багажную корзину велосипеда. Одна стена жилого блока провалилась внутрь, открыв человеческому взору потертые Обои и обшарпанную мебель. Фейт отвернулась: было неловко разглядывать убогий интерьер чужих квартир.
Они поставили машину недалеко от места взрыва и полезли на груду щебня. Ручки носилок натирали Фейт ладони, пыль не давала дышать. Потерев глаза, она разглядела силуэты докторов и сестер, склонившихся над ранеными, спасателей, разбирающих кирпичные завалы в поисках выживших, пожарных, сражающихся с огнем. Одна из сестер закричала:
— Сюда, девочки! — и замахала рукой.
Рабочий из команды спасения поднимал рычагом кусок стенной панели. Медсестра объяснила:
— Сейчас ее вытащат. Но она очень плоха. Заберите сначала ее, а потом возвращайтесь за остальными.
Женщина, засыпанная кирпичами, казалась бесформенным тюком тряпок. Над ней сидел на корточках врач. Оба были в красно-коричневой пыли.
— Нет. Она уже не дышит, — вдруг сказал врач и поднялся на ноги.
Фейт узнала этот голос сразу и поняла, что уже поздно отворачиваться или пытаться спрятаться. Она смотрела, как Гай протирает глаза от пыли. Потом он медленно сфокусировал на ней взгляд и проговорил:
— М-м, как это мило. Фейт Мальгрейв. Значит, ты сумела выкроить в своей насыщенной развлечениями жизни немного времени для работы на благо родины.
Прежде чем она успела сообразить, что на это ответить, он пошел прочь и вскоре скрылся в клубах дыма и пыли.
Ральф приехал погостить в дом на Махония-роуд в начале ноября. Поппи осталась в Норфолке: «Боится бомбежек», — презрительно объяснил дочери Ральф. Приехавший на побывку Руфус водил его по ночному Лондону. Когда у Фейт выдался свободный от ночного дежурства вечер, они отправились в гости.
— К Линде Форрестер, — объявил Руфус, завязывая галстук. — Наверное, мне, как брошенному любовнику, следовало из деликатности отклонить приглашение, но у Линды буфет забит банками с консервированным лососем.
Фейт запомнила Линду Форрестер — изящную, холодную блондинку — еще с вечеринки у Бруно Гейджа.
— Она ведь, кажется, замужем?
Руфус провел расческой по волосам, но они все равно стояли торчком.
— Муж старше ее на двадцать лет. Конечно, Линда вышла за него по расчету. В тот день, когда Гарольд отбыл в Африку, она устроила пирушку. Подозреваю, что, если он погибнет за короля и отчизну, Линда отпразднует и это. Мне почти — заметь, только почти, — жаль этого беднягу. Хотя, вообще-то, такой надутый осел, как он, не заслуживает сочувствия.
В роскошной квартире Линды на Куин-сквер они ели лососину с горошком и запивали «Шабли», а на десерт угощались бланманже и персиками. Линда щеголяла в причудливом облегающем платье из белого крепа с россыпью крошечных серебряных бусинок у шеи. Ральф сидел по одну сторону от нее, Бруно Гейдж — по другую.
— Какой вы умный, Ральф, — написали книгу. — Линда придвинула ему блюдо с персиками. — Мне даже письмо написать лень.