– Скажите честно, мистер Хорнетт, какие у нас шансы? – спросила Алиса. – До суда осталось десять дней. На каком мы свете?
До чего же она хороша… даже в длинной юбке!
Ник любовался этой женщиной и даже не пытался скрыть восхищение.
Она права, процесс начнется через десять дней. Жаль, что не через десять лет. Скоро Алиса перестанет быть моей клиенткой. Будь позитивным, Ник, покажи даме, что хорошо поработал, она будет гордиться тобой и влюбится по уши. Думай о деле. Если вы выиграете, Алиса будет прыгать от радости, обнимет тебя, даже поцелует. Возможно. А если не додумается, постараешься сам не упустить случай.
– Мы победим, Алиса, я хочу этого не меньше вас. (Прозвучало искренне, надеюсь, мой вид ее убедил.) Давайте спокойно разложим все по полочкам, Алиса. Некоторые моменты обнадеживают, другие вызывают сомнения…
Продолжай в том же духе и поменьше ной.
– Итак, у меня полсотни и один очевидец, и все покажут, что видели, как Оскар вытянул четвертый номер, и сорок три свидетеля, помнящих, что у Лаки был номер сто сорок восемь. В рапорте о штурме, составленном лейтенантом Дином, зафиксировано, что Лаки стал четвертым рейнджером, помчавшимся к стене со взрывчаткой. Я получил тридцать восемь письменных показаний, тридцать четыре человека готовы явиться в суд. В том числе лейтенант Дин. Сами видите, их более чем достаточно, чтобы убедить любого судью.
– Обмен жребием, понимаю. Но что насчет мотива этого обмена? Я о договоре…
Ну конечно, само собой, не считай ее идиоткой.
– Именно тут механизм заедает. Никто не сможет отрицать, что обмен номерами состоялся, но всего двадцать три свидетеля слышали историю об одном миллионе четырехстах сорока тысячах долларов.
– Всего двадцать три? – воскликнула Алиса. – Да это невероятно много!
Знаю, красавица моя, никто, кроме меня, не добился бы такого результата. Но меня вела любовь.
– Потребовалось время, но в этом нет ничего особо гениального. С таким количеством свидетелей мы быстро начинаем ходить по кругу.
– В каком смысле?
– Просто я отыскал всего пятерых, которые собственными ушами слышали, как Оскар Арлингтон предложил обменять свой номер на другой и обещал заплатить по десять тысяч долларов за каждое следующее число.
– Разве недостаточно пяти свидетелей?
– В том-то и дело, что их может не хватить. Адвокат ответчицы начнет щекотать им нервы, давить, и они признают, что Оскар, вероятно, пошутил. Мол, сначала все восприняли его слова всерьез, но потом поняли, что это был дурацкий розыгрыш.
– Вашим свидетелям будут щекотать нервы?
Щекотать… Как притягателен этот выразительный глагол в твоих устах…
– Хороший адвокат – а у Арлингтон будут лучшие юристы, можете быть уверены – обязательно именно так и поступит.
– А договор?
– Договор… Я как раз собирался об этом поговорить. Из двадцати трех солдат, слышавших о документе, всего четверо имели, скажем так, прямой источник информации. Их посвятил в эту историю сам Лаки. Оскар никогда никому ничего не рассказывал.
– Но слух разошелся мгновенно, и Оскар ничего не отрицал.
– Вы попали в точку, это важный пункт, но убедит ли он судью? Да, обмен жребием состоялся, тому есть пятьдесят один свидетель. Как минимум. Насчет всего остального – ни одного доказательства, только слух, основанный на заявлениях Лаки, сделанных до гибели.
– И умолчания Оскара.
– Буду с вами честен, Алиса. Нам может не хватить этих доказательств, чтобы выбить из старухи Арлингтон полтора миллиона долларов. Несмотря на всю нашу с вами уверенность.
Отлично, Ники! Особенно хороша последняя фраза. «Наша с вами уверенность…» У нее загорелись глаза, я видел! Уверенность – правильное слово… А «наша с вами» подразумевает сообщничество.
– А как же четыре экземпляра договора? У Алана Ву? У Дрочилы?
Сейчас расскажу, моя Алиса, как я месяц бегал с высунутым языком и ни разу тебе не изменил.
– Четыре экземпляра договора… Один у Оскара Арлингтона, его нам не видать как своих ушей.
Следи за языком, Ник, девочка вряд ли любит вульгарных грубиянов.
– Алан Ву… Теоретически у него было два экземпляра – его собственный и тот, что он после штурма забрал вместе с личными вещами Лаки. Семьи у Алана не было, только дядя, не имевший сведений о племяннике, пропавшем без вести в сорок четвертом.
– Он тоже был сиротой?
– Да.
– Надо же…
– И правда, странное совпадение. На мои короткие объявления никто не откликнулся. Я на всякий случай продолжаю, но Алан, судя по всему, пропал с концами.
– Вы посылали эти объявления в нормандские газеты?
– Зачем?
– Ну, не знаю. Вдруг он был только ранен во время высадки и кто-то из местных его подобрал и выходил.
Черт возьми, это же так очевидно! Оттуда и следовало начать. Ну ты и кретин, Ники. Прекрасная дама вряд ли будет гордиться таким посмешищем.
– Ну… Да… Вы правы. Это ведь не повредит, можем попробовать, верно? И остается Дрочила, – смущенно продолжил сыщик.
Прости, Алиса, я не стану называть его ни «тайным онанистом», ни «железной рукой».
– Я расспросил больше половины ребят из отряда. Никто не вспомнил имя. Все звали его Дрочила. Но у меня есть детальное описание.
– Какое именно?
– Брюнет, рост средний, глаза светлые, легкий южный акцент. Возможно, строитель. Разговорчив. Еще бы, с таким-то прозвищем.
– Маловато деталей.
Делаю что могу, детка, и мне непросто, твоя история мхом поросла, знаешь ли.
– Речь идет о событиях двадцатилетней давности, Алиса, поэтому мое расследование носит специфический характер.
– Знаю, Ник. Мне очень жаль, правда.
Ник, она назвала тебя Ником! Впервые сказала не «мистер Хорнетт», а Ник. Ух ты!
– В любом случае круг сужается. Дрочила не относится к числу рейнджеров, с которыми я общался. Надеюсь, что так. Не исключено, что мы говорили по телефону и он не признался. Не хотел неприятностей или просто забыл идиотское прозвище. Вообразите эту беседу, Алиса.
Я: Добрый день, я ищу человека по прозвищу Дрочила.
Он: Это я…
Я: Рад вас слышать, мистер… мистер…
Он: Прошу вас, зовите меня Боб…
Кроме того, я мог позвонить в тот момент, когда рядом были его жена и дети, все святое семейство на диванчике. Они никогда не слышали этой клички, вот отец и изобразил потерю памяти.
– Неутешительно…
– Да уж… Зачем Лаки взял в свидетели такого парня? Если считать, что все мои собеседники были честны и ничего не придумали, я могу выбирать из десяти фамилий. Многие рейнджеры переехали, и найти их оказалось невозможно. Вот так.
Да, вот так, милая, это все. Не стану признаваться, что целый месяц вкалывал как галерный раб, засыпал поздно вечером, пристроив голову на папки – ведь тебя-то рядом не было… За вознаграждение в один доллар! А теперь, Ник, поверни лицо на три четверти, покажи седеющие виски и улыбнись.
– Вы проделали фантастическую работу, Ник.
Спасибо.
– За такой короткий срок.
Еще раз спасибо.
– Без денег. Не знаю, что бы я без вас делала.
– Пустяки, Алиса, я сделал все, что мог.
Брось, Ники, она права, ты сделал намного больше, и даже улыбка Алисы не компенсирует твоих затрат.
– Вы сделали намного больше, Ник.
– Пусть вознаграждением станет ваша улыбка!
Эй, эй, что на тебя нашло, приятель? Ну вот, она улыбается, а ты похож на идиота. И наверняка покраснел как помидор. Шляпа! Простофиля! Ну давай, продолжай, скажи хоть что-нибудь.
– Мы выиграем этот процесс, Алиса, я не сомневаюсь. С нами Лаки, а он никогда не проигрывал, сами знаете. Его удача с нами!
– Спасибо, Ник.
«Его удача с нами»… Что за идиотство! Да уж, ты отличился, старина Ник. Взял и вытащил из небытия Лаки, говоришь с Алисой про его улыбку. Предположим, чудо произошло, она не устояла перед обаянием седеющего красноухого простака и начала забывать прошлое, тут-то ты и позвал на помощь привидение. Кретин, ты ее не заслуживаешь.
19Цветы Национального Молла
3 сентября 1964
Национальный Молл, Вашингтон
Вторая половина дня выдалась солнечной, и горожане всех возрастов заполонили улицы. Мячи катались и прыгали между колясками, утки лакомились полдниками капризных детей. Памятники сверкали белизной, как и новые дома в пригороде. Линкольн наблюдал, как его стадо пасется на лугу. Отдавая дань уважения великому человеку, молодые солдаты в мундирах восемнадцатого века играли на флейтах, дудках и барабанах ритурнели времен Гражданской войны. Лето уже подходило к концу. Чернокожие сторонники Мартина Лютера Кинга и лохматые хиппи, любители плачущей гитары Джоан Баэз, еще не вытоптали зеленую траву лужаек.
Алиса вышла из агентства Ника на 11-й улице и решила пройтись по Моллу, прежде чем возвращаться в свою квартиру на Индиана-авеню. Впервые за долгое время ей было радостно. Приближался суд, нашлись люди, готовые свидетельствовать в память о Лаки. Она не может проиграть. Даже без формальных доказательств любой честный человек сразу поймет, где правда.
Мимо Алисы прошел молодой офисный служащий. Он спешил, как все столичные клерки, и все-таки потратил несколько секунд драгоценного времени, остановился, оглянулся.
Ну вот, теперь на нее оборачиваются, а ведь она по-прежнему чувствует себя… невидимкой. Но не совсем прозрачной, усмехнулась она, вспомнив Ника.
Он ей нравился.
В другой жизни она могла бы полюбить этого мужчину – забавного, путающегося в словах, хмурящего брови. Он как будто все время думает о том, что скажет в следующую минуту, но нервничает и еще сильнее запинается. Ник пытается скрывать чувства, но у него это не очень получается. Он веселил Алису, заставлял ее улыбаться, и она с ним играла. Печальная, занятая предстоящим процессом и воспоминаниями о Лаки, женщина все-таки позволяла себе то кокетливый взгляд, то нежное слово, чтобы подбодрить преданного сыщика-волонтера.