Корат был ангелом-одиночкой.
Григориец, он избрал свой путь давным-давно, еще до Первой Войны, и с тех пор путешествовал по мирам, наблюдая за разумными существами, анализируя мотивы их поступков и делая выводы. И Высь, и Пекло считали Кората личным резидентом; сам же он никому ни в чем не клялся, ничего не обещал и не принимал присягу. Его заметки принадлежали в первую очередь ему самому, и, владея, он распоряжался ими по собственному разумению, не видя разницы между Верными и Отступниками.
Подобный образ жизни — бытие для себя, непротивление Злу и непреклонение перед добром, постоянная тропа к истине, которая не ведает Различия между Темным и Светлым — не одобрял никто, ни ангелы, ни отступники; впрочем, Корат имел достаточно высокий ранг для свободы выбора, и в его адрес могли ворчать: «Это почти Отступничество», но и только. Разумеется, участия в войне он не принимал, искренне ненавидя бойню и раздор, что ему вменялось в вину обеими группами: «Нонсенс, коллеги, — вот так взять и от всего отстраниться, словно его ничто и не касается; это даже и нечестно, да, нечестно!» Стратег и Отступник весьма по-умному помалкивали, не делая заявлений по этому, поводу, прекрасно понимая, что странный дух-одиночка может пригодиться и тем, и другим.
Корат не участвовал в акциях Выси и Пекла, Нефалимы, потоп, Война Кольца, избиение младенцев, Великая жертва и прочие дивные и ужасные события не привлекали его как участника: он всегда был очевидцем, свидетелем, летописцем Вселенной. Ничто не ускользнуло от глаз Кората, видимо, от этого он и ослеп; но внутреннее зрение не подвело его ни разу.
Именно благодаря ему Корат опознал Двоедушника в человеке, севшем рядом на скамью. Для прохожих это был просто нетрезвый тип, но Корат очень ясно видел в одном теле душу смертного и подавляющую ее огненную сущность Пламенного духа.
Одержимость. Кликушество. Сумасшествие. Раздвоение личности. Сознание услужливо подсунуло несколько определений двоедушничества из человеческого обихода. В действительности они очень мало подходили для описания существа, которое сейчас пристально разглядывало лицо слепого ангела. Двоедушников Корат не любил. Один их вид вызывал неприязнь: остекленевшие глаза, совершенно безжизненная физиономия, напоминающая грубо вылепленную из глины маску: полуоткрытый рот и непременное влажное пятнышко на воротнике, там, куда падала ниточка слюны.
Духи совершенно равнодушны к занимаемому ими телу. Corpus может, к примеру, обделаться: дух не обратит внимания, и они так и пойдут дальше. Конечно, плоть всего лишь прах, вещь, но Корат не считал возможным поступать так даже с вещами.
— Ты видишь, кто я? — проскрипел Двоедушник. Голос его был словно скрежет металла по стеклу; Кората передернуло.
— Просветитель, — ответил он. — Но я не понимаю, что с тобой такое.
— В этом теле только часть моей сущности. Слышал о гневе Совершенного?
Корат утвердительно качнул головой. Двоедушник улыбнулся, словно кто-то пальцами раздвинул ему уголки губ, обнажив крупные желтоватые зубы.
— Я не могу воплотиться на Земле, — посетовал он. — Слишком долго и трудно; и потом, мы не уверены, что удастся вернуться, приходится так, — и Двоедушник развел руками.
— Ясно, — кивнул Корат. — Пробовал вчера выйти в межмировой коридор, и ничего не вышло. Но в общем-то и здесь, на Земле, есть на что посмотреть. Говорят, Светоносный с триумфом вернулся в Звездный Зал?
— Кто это говорит? — вскинулся Двоедушник.
— Я говорю, — просто ответил Корат. Двоедушник фыркнул.
— Это ненадолго, можешь мне поверить…
Проходивший мимо милиционер, дежуривший на аллее (дети очень любили подрисовывать маркером белому бюсту Пушкина черные усы, и чад следовало гонять), взглянул с подозрительным интересом: пьяный в хлам мужик неопределенного возраста что-то втолковывает серьезному молодому слепцу в черных очках и с палочкой, «Иди», — мысленно приказал Корат, и милиционер послушно побрел к стайке проституток, которые усиленно делали вид, что ловят маршрутку.
— Ты многое видел, — начал Двоедушник, и Корат поморщился: говорил бы прямо, что нужно, и уматывал. — Ты понимаешь суть вещей. Лично у меня есть мнение, что ты провидец, хотя будущего eщe нет и оно рождается прямо здесь и сейчас. Может быть, наша единственная надежда заключенаименно в тебе, — он сделал паузу, отер ладонью рот. — Скажи, что ты знаешь о нефалиме? Как случилось, что он бессмертен? Есть ли способ… ну если не убить его, так хотя бы изолировать?
Девочка с огромным красным рюкзаком, шедшая по всей видимости из школы, замедлила у скамейки шаг и, вынув из кармана зеленое яблоко, смущенно и осторожно положила его Корату на колени:
— Возьмите.
По цвету ее щеки сейчас ничем не отличались от рюкзака. Корат взял яблоко и благодарно улыбнулся:
— Спасибо, милая. Небо с тобой.
И девочка пошла дальше. Корат мельком подумал, что, должно быть, существование в смертном теле имеет свои плюсы. В объективной реальности людей нет ни бесов, ни ангелов, ни тем более нефалимов — все это метафоры и старинные легенды, к которым относятся с внешним подобающим случаю почтением, но давно не принимают всерьез, объясняя сверхъестественные события интуицией и активной работой неисследованных участков мозга или — еще лучше — природными аномалиями вследствие экологической катастрофы.
Яблоко оказалось сладким. Очень сладким.
Двоедушник терпеливо ждал, пока Корат прожует.
— Нефалим — это система безопасности, — произнес Корат, когда от яблока остался только огрызок. — Очень хорошая, очень качественная система, сработанная профессионалом. Ведь Добро и Зло в мире не равнозначны… где-то шестьдесят на сорок, если говорить о количестве и удельном весе. Такой баланс обеспечивает нормальное состояние Вселенной, однако Стратег со Светоносным постоянно стремятся его нарушить…
— Все это я и сам знаю, — пробормотал Двоедушник. — И при чем тут нефалим?
— Нефалим уравнивает силы, не позволяя кому-либо победить окончательно и удерживая вас от падения в Хаос. Если вы решите уничтожить Пекло, то он встанет на сторону Отступника, и война лишится смысла.
— Отступник снова в Звездном Зале, — вздохнул Двоедушник.
Корат понимающе кивнул.
— Значит, нефалим прикрывает девушку. Совершенный создал исключительно продуманную систему.
— Позвольте, — на маскообразной физиономии теперь явственно читались удивление, — а как же мученическая кончина?
— Прикрывает от вас, — сказал Корат. — Сохраняет закон незыблемым. Светлый да не поднимет руку на светлого, кажется, так было сказано. А говорят, что вы задумали в отношении девушки акцию устранения.
— Вранье! — вскинулся было Двоедушник. — Я в этом дерьме не принимал участия!..
— Но ты же здесь, — вздохнул Корат.
Милиционер вновь профланировал перед скамьей, предметно раздумывая над тем, не отправить ли пьяного в вытрезвитель. «Он болен. Скоро уйдет», — подумал Корат для страна порядка, мозг которого был настолько примитивен, что воспринимал фразы не более, чем из двух слов.
— И почему ты не с нами? — и с искренним сожалением поинтересовался Двоедушник. — Давно был бы архангелом, с твоими-то способностями.
— Не хочу, — покачал головой Корат. — Скучно у вас. Все уже узнали, ко всему пришли — при этом склоки, интриги и вечная дружба с кем-топротив кого-то. Я понимаю, что только так вы можете скрасить вечность. А мне нужно развитие.
Двоедушник вздохнул.
— Если бы мы знали все…
Мимо прошли за руку двое. Встали чуть поодаль, поцеловались. Девушка была влюблена настолько, что ее Светящееся тело сыпало алыми искрами. Парень оказался не так горяч, просто позволял себя любить и радостно нежился в тепле замкнутой на нем эфирной оболочки подруги.
— Оставьте их, — посоветовал Корат. — Если вы печетесь о Миссии, то она будет выполнена. Если же вас заботит только собственная шкура, то не стоит перестраховываться.
Двоедушник развернулся на лавке и взглянул Корату в лицо, словно пытался увидеть глаза за черными линзами. Его же гляделки похожи были на мертвые серые катышки гальки, тусклые и бессмысленные.
— Я хотел услышать другое, — вздохнул Двоедушник. Корат дернул плечом.
— Увы.
— Но ты все-таки подумай о возвращении, — наполнил Двоедушник. — Мы тебя отсюда вытащим. Честное слово, жалко смотреть, как такой талант пропадает.
Корат усмехнулся.
— Нет уж, спасибо.
Лицо Двоедушника исказилось, изображая невыносимую для смертного существа боль — не телесную, но моральную муку души, пусть ненадолго, но совершенно, исключительно подавленной созданием иного плана. В мутных глазах появилась тень осмысленности — архангел уходил, освобождая свое временное вместилище.
— До свидания, — прошептал Корат. Человека изогнула судорога, выгибая его дугой, а потом он мешком осел на лавке, измученный, перепуганный насмерть, недоумевающий, но свободный.
Привычным жестом Корат поправил очки и поднялся. Холодало, начинал сыпать снег, и он ощущал легкий дискомфорт — физическое воплощение способно воспринимать воздействие окружающей среды, хотя ангелы могут без проблем ходить голышом даже в самый лютый мороз, таково их внутреннее пламя. За спиной что-то бормотал бывший Двоедушник; Корат не обернулся. Пусть его.
Он неторопливо пошел по аллее, легко постукивая палочкой по обледенелой, выложенной плитами дорожке. Милиционер наконец-то подошел к тому, кого принимал за пьяного, и о чем-то спросил его. Поскальзываясь, Кората обогнали трое детей — вероятно, торопились в школу на новогодний «огонек».
Корат шел, неся в себе окрепшее убеждение — посетить Алину Алтуфьеву. Вскоре его черная фигура растаяла в желто-сером сумраке.
Алина любила Новый год.
Очень любила.
Дело было не в подарках (мама и папа, как и все родители, никогда с ними не угадывали, даря вместо книг фэнтези конфеты и одежду), не в настоящей елке, которую Миша самолично выбирал на рынке и чьи иголки потом стоически выковыривал из ворса ковра, не в праздничном столе, и даже не в том, что из деревни приезжала бабушка — очень бойкая, остроумная и веселая, невзирая на семьдесят два года. Дело было в странном и приятном ощущении спокойствия и умиротворения — оно окутывало мягким теплым облаком, расслабляя и нежа; и еще — в надежде.