Ответ уже не такой уверенный:
— Я раньше неподалеку от этой бани жила, привыкла к ней…
Вот ведь какой банный патриотизм! С чего бы это?
— И давно вы отсюда переехали?
Пряженникова заметно насторожилась:
— Полтора года…
Врет, не первая у нее кража. Не по неопытности она тут же мерила шапочку. Обнаглела. Все сходило с рук столько времени…
— У вас при обыске изъяли вот эту квитанцию. Чьи часы вы сдали в комиссионный магазин?
— Мои.
— А на руке?
Пряженникова уже не скрывала испуга.
— Тоже мои…
Часы в золотом корпусе сдает в комиссионку, носит обычные хромированные — и это она-то, с ее за километр видимым пристрастием к дорогим и красивым вещам!
Завтра узнать в магазине номер часов и поискать его в картотеке похищенных вещей… А сегодня надо решать: оформить задержание или освободить? Удастся ли за предусмотренные законом семьдесят два часа доказать другие кражи? Ну, а если она, Литовцева, по молодости перегибает палку? Освободить, закрыть дело на злополучной шапочке? Никто не упрекнет: мало оснований для задержания. Но ведь врет эта банная воровка. За ночь уничтожит улики — и ничем ты ее не возьмешь! Решено.
— Вы задерживаетесь по подозрению в других кражах.
Утром ее вызвали к начальнику.
— Почему задержана Пряженникова?
— Я думаю… Мне кажется, Пряженникова в бане воровала полтора года.
— Ах, вам кажется… Ну что ж, задержали — сами и доказывайте.
Белов, хотя уже и не возвращал по пять раз на переписку вынесенные ею постановления и, больше того, уже не раз с явным одобрением хмыкал, получая от нее дело, оставался все таким же неумолимым придирой. Не опекая на каждом шагу, не возражая против желания молодого следователя набить себе шишку на лбу, он все же постоянно был настороже, и ошибки не заходили слишком далеко.
Валентина опомнилась только в своем кабинете. Задержала на свою шею. С чего же начинать?
Бросилась в уголовный розыск. Нашла оперативного инспектора Савельева.
— Какие нераскрытые кражи есть в бане?
Сытый, довольный всем на свете, а больше всего — собой, Савельев удивленно поднял брови:
— У меня нет ни одной нераскрытой кражи в бане номер два.
— Должны быть там кражи!
— Но ведь — там, а не у меня!
Хлопнула дверью.
Что же делать? Злость, желание доказать, что она, женщина, может быть следователем, — все было. Не было только главного — плана расследования. И даже намека на план.
Заставила себя успокоиться. Еще раз прочитала все материалы, позвонила директору бани.
— Я банщиц не успеваю оформлять. Как вычет за очередное хищение, так сразу «по собственному желанию…».
— Простите, что вы все-таки знаете о кражах?
— Так я ж говорю: все знаю. Каждая описана в журнале, а журналы у меня в столе…
— Еду к вам!
Примчалась и вцепилась в журналы, как утопающий в спасательный круг. Краж за полтора года оказалось немало. Каждая записана неумело, но старательно: дата, описание похищенной вещи, размер, стоимость, адрес и место работы потерпевших.
Листая страницы, Валентина сразу делала отбор. Хищения из мужской раздевалки — прочь. Выписывать только красивые и ценные вещи: дорогую обувь, импортное белье, шерстяные кофты и джемперы. Набралось около двадцати записей. Вернувшись в отдел и отпечатав постановление на обыск, Литовцева поспешила к прокурору.
Тот долго раздумывал.
— Да, подозрения обоснованные… Но доказательства, доказательства…
— Так я и поеду за доказательствами.
— А если не найдете? Это же не шутка — ославить семью…
Но санкцию дал.
Сев в машину, Валентина вспомнила: оперативного инспектора взять бы. Но представила себе масленую физиономию Савельева и вызвала другого. В случае чего, еще и шофер поможет.
Дверь открыл инженер Пряженников. Долго разглядывал удостоверение, санкцию, понятых, а уяснив, в чем дело, всплеснул руками:
— Не может этого быть… Не может этого быть…
Но открыли шкаф — на полках около трех десятков шерстяных кофт и джемперов.
— Где ваша жена хранит белье?
Инженер поставил на широкий письменный стол два чемодана.
— Откройте их сами, пожалуйста.
В одном — новые сорочки и гарнитуры, сложенные в целлофановые пакеты. В другом — слегка поношенное, но чистое и отглаженное белье.
— Вы не догадывались, что для одной женщины всего этого многовато?
Сверясь с описаниями, взятыми из банных журналов, Валентина составила акт об изъятии части вещей. Получился большой тюк.
Вернулась к себе, села писать повестки потерпевшим.
В кабинет заглянул Белов.
— Это что? — указал он на узел.
— Изъяты при обыске у Пряженниковой.
— Зачем же вы их изъяли да еще так много?
— Они все похищены.
— И вы докажете?
— Не докажу — верну вещи и извинюсь.
Начальник развел руками: вот и я, мол, извинюсь перед вами, если придется наказывать, так что вы уж будьте добры — докажите.
Заканчивались первые сутки задержания.
Утром застала в коридоре несколько вызванных по повесткам женщин. Пригласила первую.
— Были ли у вас 26 марта прошлого года похищены какие-либо вещи? Где? При каких обстоятельствах? Кого подозреваете? Как выглядели ваши вещи?
Женщина, секретарь-машинистка с судоремонтного завода, рассказала, что в бане № 2 у нее украли немецкий гарнитур и дедероновую блузку. Очень точно все описала и сказала, что подозревает раздевавшуюся рядом с ней белокурую девушку.
Все сходилось.
Валентина предъявила для опознания вещи.
— Да как же вы их разыскали?! — всплеснула руками женщина.
А когда в кабинет ввели в числе других Пряженникову, потерпевшая даже вопроса не стала ждать:
— Вот эта!
На очной ставке Пряженникова сразу созналась, опять рыдала и уверяла следователя, что «это — все».
— Не брала больше ничего и нигде! Именем своей матери клянусь!
Валентину передернуло.
— Хорошо, не надо больше клятв. Возьмите протокол и прочитайте внимательно. Все правильно я записала? Теперь возьмите авторучку и напишите в конце: «Протокол допроса с моих слов записан верно и мною прочитан. Могу добавить: нигде и никогда я краж не совершала». Распишитесь. Поставьте число… Вскоре я еще вас побеспокою.
В этот день Литовцева еще семь раз «беспокоила» Пряженникову.
Воровка каждый раз покаянно рыдала, но в конце очередного протокола упрямо писала: «…Больше нигде и никогда краж не совершала».
В кабинет заглядывали коллеги-следователи и, с полуслова уловив суть, выходили. Все перебывали. Потом перестали заглядывать: кончился рабочий день. А потерпевшие все шли…
Утром третьего дня задержания Литовцева докладывала:
— Раскрыто одиннадцать краж, совершенных Пряженниковой.
НЕХАРАКТЕРНОЕ ДЕЛО
Год спустя Валентина второй раз столкнулась с Савельевым, которого она все это время упорно не замечала, даже если встречались они носом к носу. Шеф расписал Литовцевой дело по ограблению. У нее тогда в производстве находились еще восемь дел, причем по двум весьма поджимали сроки, а тут еще девятое свалилось на голову. Валентина хотела уже дня на два засунуть, его в сейф, но внимание привлекла запись:
«…возбуждено оп/ин. Савельевым».
Не думал тогда оперативный инспектор, что ничего хорошего для него из этого дела не получится. Не знала тогда этого и Литовцева. Она, как обычно, назначала передопросы обвиняемого, основных свидетелей, потерпевшей. Это всегда помогало быстро войти в суть происшедшего, хорошо ориентировало при разработке версий по отдельным эпизодам, при составлении общего плана расследования.
…В деле Баевского особенных сложностей не было. Кроме одной. Сидел перед Литовцевой этот подозреваемый, стирал ладонью слезы со щек и повторял, наверное в тридцатый раз:
— Не грабил я ее… Понимаете, не я это был! Я больше ничем не могу доказать, но не я в то время был там!
И стыд за слезы перед молодой женщиной-следователем, и отчаяние перед безысходностью положения, и надежда на человеческое участие — все это одновременно было в глазах рослого девятнадцатилетнего парня.
…В парадное одного из домов по улице Советской вошла возвращавшаяся с вечерней смены врач-рентгенолог Дора Игнатьевна Барская. В подъезде было светло, и она отчетливо разглядела шагнувшего ей навстречу молодого человека в «финской» шапочке и в сером ворсистом пальто. А в следующее мгновение она не увидела уже ничего. Удар в лицо бросил ее на стену…
Очнувшись, женщина машинально поднесла руку к глазам: поправить очки. Без оправы, они разлетелись на несколько частей. Приподняла голову. Боль сжала затылок. Болела и подвернутая левая нога. Осторожно ощупала ее. Нет, не перелом, просто ушиб. Пальцы наткнулись на разбитое стекло часов. Прижав к губам кашне, пошарила рукой вокруг. Сумочки не было.
Оперативная машина прибыла через двенадцать минут. Собака уверенно взяла след и потащила едва успевавшего за ней проводника вправо по Советской, потом в бесчисленные переулки Жилстроя, потом к полотну железной дороги. Сзади бежал оперативный инспектор Савельев. Собака, за ней юркий проводник нырнули между камнями и исчезли за крутым спуском. Савельев замешкался.
— Сумка! — услышал он голос проводника.
След вел вдоль железной дороги, выходил к забору ТЭЦ, потом на улицу Шмидта возле мореходного училища, к жилым домам. На полпути собака заметалась, заскулила. Негустой, но непрерывный поток рабочих от судоверфи двигался к остановкам автобусов. Отсюда грабитель мог уже ехать…
Дело, где на каждом листе стояло «оп/ин. Савельев», рассказывало о дальнейшем. Полгорода тогда ходило в «финках» и серых ворсистых пальто. Но это все же зацепка. Опросом жильцов выявили двух молодых людей, подходивших под описание Барской. Маловероятно, конечно, что кто-нибудь из них рискнул бы на грабеж в своем подъезде. Но, с другой стороны, Барскую ждали, это очевидно. Не каждый день человек носит с собой зарплату. Преступник знал о деньгах и поэтому, кроме сумочки, ничего не стал брать. А очистив ее, тут же, разумеется, выбросил.