— Что ж, — сказал вечером Валентин, — может, и обсчитывают. Даже наверняка. Но за руку не схватишь. А попусту шуметь… Знаешь, тысячи способов есть, чтобы заставить тебя замолчать… Да плюнь ты на это дело. Через полгода экзамены, не шуми, поступай в институт. Закончишь… а то и с третьего курса сам в мастерах будешь. Тогда и заводи новые порядки. Денег не хватает — возьми у меня…
— Правильно, Лешечка, плюнь! — Генка сидела в углу, у торшера, дошивала Ромкины штанишки; в голосе ее — теперь это при Алексее случалось часто — был откровенный вызов. — Слушайся, Лешечка, дядю Валю. Он почем зря никогда не шумит… И вообще жизнь не усложняет. Ромка болел, надо было посидеть на справке, чтобы я сессию сдала, — Ромку папа отправил деду с бабкой. А потом и здорового не стал привозить. Дядя Валя квартиру ждет, куда же в такую комнатушку ребенка везти…
— Но ведь ты сама согласилась! — Валентин повернулся к ней, на его красивом лице читалась и откровенная неприязнь, и поддельная оскорбленность.
Алексей засобирался в общежитие. Эти ссоры теперь были особенно неприятны. Ему все время казалось, что он предает друга. Но ничего не мог поделать с собой: его все сильнее тянуло к Генке. Он запрещал себе — а заставлять себя он умел — думать о ней. И думал. И вечерами неизменно оказывался у Кочневых — рядом с ней. А она? Конечно, они и полслова не сказали друг другу, но, кажется, ей тоже становилось хорошо, когда он приходил…
Скоро сантехников перебросили на кооперативный дом. Близилась сдача, а недоделок было не пересчитать. Алексею поручили сделать отводку из ванной к кухонной раковине. Он попробовал, рукой ровную поверхность стены. Жаль, но делать нечего. Взял длинное зубило и, стараясь вырубать отверстие поменьше, начал легонько стучать кувалдой. Пройти штукатурку — там можно бить в полную силу…
Сзади раздались шаги.
— Что, зеленый, колупаешься? — Это вошел Сокол. — Эх, работяга! Пусти-ка. Перенимай передовой опыт… Э-эх!
Он с силой ударил ломом в перегородку. Рваной ракой зазиял большой скол штукатурки.
— Да ты что делаешь! — Алексей вырвал лом у Сокола.
— Ну и цуцик! Колупайся дальше своим зубилом. Посмотрим, что ты в зарплату запоешь.
— Иди ты…
Алексей сделал отводку, установил в ванной и на кухне смесители. Сгреб дощечкой осколки штукатурки в угол. Посмотрел на часы: ничего, с дневным нарядом справятся. Ушел в следующую квартиру.
Через день, поднимаясь по лестнице, он услышал за дверью голоса. «Опять, наверное, жильцы пришли». Кооперативники приходили по вечерам то помогать в уборке, то подносили материал. А чаще всего — просто приходили посмотреть свои будущие квартиры. Но разговор заинтересовал Алексея. Говорил женский голос:
— Как же так, везде смесители, а у нас просто краны? Может, похлопотать надо?
— Хлопочи, не хлопочи, — Алексей узнал голос Козыркина, — а что по проекту есть, то и ставим. Можно бы, конечно…
— Давай, тетка, червонец, — а это уже голос Сокола, — и конец твоим заботам.
— Да уж, конечно!.. Столько вложили, а им еще подавай! Где же таких денег набраться?
Алексей ничего не понимал. Квартира двадцать четвертая. Он сам здесь позавчера ставил смесители… Приоткрытая дверь отворилась, на площадку вышла расстроенная женщина. Алексей вошел в квартиру. Сокол и бригадир, тихо переговариваясь, стояли в ванной. Непокрашенные трубы кончались двумя кранами, едва навернутыми на несколько ниток резьбы.
— А тебе чего? — обернулся бригадир.
— Мне-то? Да вот думаю: по морде тебе дать или в ОБХСС пригласить…
Дальше все было отвратительно. Вдвоем они, конечно, выкинули его из квартиры, как щенка. Проверка, которую устроил начальник участка, ничего не дала: все сантехническое оборудование было уже на месте. Будущая хозяйка двадцать четвертой квартиры факт вымогательства подтвердила, но что толку: взятку-то она не дала…
Козыркин, оправившись от испуга, обещал:
— Ты теперь у меня заработаешь!
Вот тут Алексею и пришлось еще раз, наверное в последний, удивиться своему другу.
Валентин однажды разыскал Алексея на объекте:
— Иди! В партком вызывают!
— Меня? А зачем? Опять по поводу Козыркина?
— Рули левее… Ладно, конечно, знаю. Будут сватать на новую работу. Помнишь, капитан из милиции приезжал на собрание? Вот, считают, тебя можно рекомендовать. Гордись! Нет, кроме шуток.
— Да…
В общем-то, это не было неожиданностью. Игорь Семенов, секретарь комсомольской организации — молодец парень: как вцепился в Козыркина! — уже разговаривал с Алексеем. Договорились, что Захаров подумает. И вот надо давать ответ…
— Ну а ты, Валентин, как считаешь, соглашаться?
— А что ты теряешь? Оклад у них не меньше твоего теперешнего заработка… Да и обстановка у тебя тут сложилась…
— У меня? Она — и у тебя тоже. Козыркин с Соколом и тебя подаивали…
— Ну, я… Знаю, ты злишься, что я не выступал на этом собрании. Вспомни, сколько ребят выступало? А толку? Козыркин-то все еще в бригадирах. И неизвестно, снимут ли его… Видишь, как все повернули: смесители вместе с ключами жильцам будет вручать домоуправ под расписочку. За что же теперь снимать? Нет, Козыркин кому-то нужен… Не будь все-таки-ребенком, Леша: когда подходит очередь на квартиру, можно и не выпрыгивать, как карасю из воды. А я, сам знаешь, готовлюсь в ответственные квартиросъемщики.
— Да, Валя… Мудрый ты человек. Ну так, выходит, соглашаться мне? А ты пошел бы туда?
— А что, и мне предлагали, не последняя спица в колесе. Но мне нельзя туда. Поздно: жена, ребенок опять же…
— Да, Валя… Тебе, — с нажимом произнес Алексей, — туда нельзя.
Они не встречались около месяца. Столько же он не видел Генку. До вчерашнего вечера.
…Она ждала у общежития.
— А знаешь, Лешечка, плохо мне…
Двумя руками схватила его за лацканы пальто, отчаянно и беспомощно дергала, потом уткнулась в грудь и заплакала… Если бы знать, как помочь ей! Но чужую семью не склеишь. И потому он молчал. Только тихо гладил ее по щекам, чувствуя под пальцами теплые слезы.
Потом она пошла.
— Генка! — окликнул он, вспомнив, что не сказал самого главного — что он, Алексей, всегда будет рядом, что дороже человека…
Она не услышала. А из темноты вышли четверо. Пятый, Сокол, был в стороне…
Ну, ничего. До смерти не убили… Плохо только: именно перед медкомиссией все это произошло…
В дверь постучали. Алексей поспешно закрыл лицо уже остывшим полотенцем, оставив щель для глаз.
— Входите!
Вошел Игорь Семенов и, прищурившись близоруко, закрутил головой, разыскивая хозяина.
— Входи, комсорг. Здесь я, в наличии.
— Здорово, битый. Кто же тебя так?
— Уже наслышан?
— Ребята из управления механизации звонили… С тобой живут, что ли?.. Но я-то не от них узнал.
— Прошли митинги и демонстрации протеста?
Игорь усмехнулся:
— Почти так… Козыркин, во всяком случае, бурно протестует.
— Козыркин? Против чего же?
— Против того, что мы тебя в органы рекомендовали. Даже ходока в партком послал. И знаешь кого? Твоего кореша — Кочнева.
— Валентина? И что?
— А то, что мне как члену парткома поручено разобраться. Когда от имени бригады заявляют, что не хотят терпеть в своем здоровом коллективе склочного и аморального — чью жену ты успел тут совратить? — да к тому же замешанного в пьяной драке человека, то партком должен реагировать.
Алексей, сдернув с лица полотенце, приподнялся на локтях, всматриваясь, не шутит ли? Потом тихо опустился на подушку.
— Комсорг, я, пожалуй, тебе не верю…
Семенов, сидевший на соседней кровати, вскочил и заходил по комнате.
— Вот-вот! Что — ты! Я собственным ушам не верил! Слушай, неужто может быть такое паскудство, а? Да что… ведь было… Все как по нотам: и мнение коллектива, и мнение ближайшего друга… Ну, ладно. Завтра все выясним. Завтра собрание. Потом приду, расскажу…
— Собрание, значит… Вы бы хоть меня подождали. Неудобно вроде: рекомендовали — при мне, а пересматривать — заочно…
Семенов удивленно обернулся, подошел к Алексею и, близко нагнувшись к нему, принялся рассматривать разбитое лицо.
— Эк они тебя… Но все равно. Дурак ты. Кто тебе сказал — «пересматривать»? Завтра ребята из ОБХСС придут. Они тут по моей просьбе кое-что проверяли. Собрание-то не комсомольское — партком и постройком проводят по результатам их работы. Так что бригадир у вас новый будет. Да и мастер тоже… И потом вот что. Ты как хочешь — видно, у тебя есть причины не говорить, кто и за что тебя бил — так? Так вот, ты как хочешь, а я в это дело влезу. Это мордобитие, моментальная реакция бригадира — и какая реакция! — все это вряд ли совпадение. Это даже мне ясно. И лучше, если б ты помог.
— Значит, с моим направлением ничего не меняется… — опять уклонился Алексей.
— Не хочешь… Ну что ж, подожду, пока поймешь, что такие штуки прощать нельзя. Ни по каким причинам!.. Ладно. С твоим направлением ничего, конечно, не меняется… А вот меня снова не взяли. По зрению…
НА ПОСТУ
Ерши были так себе. Да что там, совсем дохлые ершата. Потянут все три на полкило? Кости да плавники… И нес рыбу этот мужчина, почти не спрятав: в авоське, чуть обернув куском мятой газеты.
— Значит, старшим мастером лова работаете? — Алексей подышал на озябшие пальцы, снова взялся за авторучку.
— Да… — тралмейстер краснел так, что даже грудь, видневшаяся из-под расстегнутого ворота рубашки, стала бордовой. — Тьфу, анафема! Двенадцатый год в море хожу — и вот, дожил… Слушай, сержант! Пропади они пропадом, эти ерши, выкинь ты их к чертовой матери! Не пиши на судно. Ведь со стыда сгорю…
— А когда рыбу в сетку клали, не горели со стыда? Знали же: государственная.
— Сержант, — второй, повыше, выдвинулся из-за спины тралмейстера, — я с ним на одном пароходе, боцманом… Так что сам видел… Поверь, Антоныч в этом рейсе государству столько рыбы сберег, что хватит и тебя, и твою проходную завалить. И крыши не видать будет. Не позорь человека…